Сие высказывание могло иметь два значения. Марика понимала, что его можно счесть вежливым намеком на то, что она не в своем уме.

– Кого-то и впрямь коснулось Всеединое, Грауэл. И вряд ли этот кто-то – я. Эти силты сами не от мира сего, если приглядеться.

В свое время Марика весьма удивилась, обнаружив, что силты, несмотря на все их образование и знания, куда более склонны к мистике и обрядам, чем самые примитивные кочевники. Они чтили десятки благодарственных дней, о которых она никогда не слышала. Они приносили ежедневные дары как Всеединому, так и низшим силам, с которыми им приходилось иметь дело. Их подношения приводили в изумление ту, для кого жертва означала еженедельную миску каши, выставленную за ворота стойбища вместе с котелком ормонового пива, и небольшое животное, которое оставляли в пещере Мачен раз в три месяца перед слиянием двух больших лун. Силт же будто преследовал дьявол. Они до сих пор боялись призраков, которых повергло Всеединое, изгнав предшествовавшие ему силы. Они боялись теней, явившихся вместе со Всеединым, но якобы надежно закованных в цепи в других мирах. И особенно они боялись тех, кто мог призвать эти тени, обратив против них, – таковые умельцы всегда оказывались верленами.

Марика наблюдала за некоторыми обрядами, подглядывая через свою лазейку. Обряды эти почти не влияли на сущих, как называли силты те создания, которых Марика считала призраками, – единственные сверхъестественные силы, которые она признавала. В какую-то минуту она всерьез усомнилась в существовании самого Всеединого, не говоря уже о никем не виденных тенях, которые преследовали ее наставниц.

Призраки не нуждались в видимых подношениях. Насколько она могла понять, бо́льшую часть времени они оставались безразличными к миру смертных, отзываясь на происходящее в нем скорее из любопытства, только в самые напряженные минуты. И воздействовали на него, только когда ими управлял некто, обладающий даром.

Посланница рока. Таков был мистический титул Джианы, охотницы, искавшей то, чего она не могла найти, то, что всегда оставалось за спиной. Насколько понимала Марика, само это понятие было не более чем метафорой.

Однако миф о посланнице рока имел для силт немалое значение. И Марика подозревала, что Горри, опасаясь за собственное будущее, цинично на этом играла, пытаясь заручиться поддержкой других старших сестер. Силты Акарда не любили Горри, но все же с неохотой ее признавали, зная, кем она была до того, как отправилась в изгнание.

Но даже при этом ей пришлось бы долго убеждать других, прежде чем получить разрешение применить более жесткие меры к ученице. В этом Марика не сомневалась.

Осторожность и еще раз осторожность. Все, что от нее требовалось.

– Я вовсе не посланница рока, Грауэл. И чрезмерным честолюбием я не страдаю. Я просто делаю то, что приходится делать ради нашего выживания. Им вовсе незачем меня бояться. – Она полностью вошла в роль, которую играла для Грауэл и Барлог во время кратких встреч, поскольку боялась, что те – по крайней мере, Грауэл – докладывают о каждом ее слове, чтобы выжить самим. – Я искренне верю, что стану одной из тех сестер, которые никогда не покидают обитель и редко пользуются даром для чего-либо, кроме обучения щен-силт.

Не слишком ли безумны были ее подозрения? Только сумасшедшая могла подозревать всех остальных в злых кознях. И уж одну конкретную мету – определенно. В любом стойбище водилась как вражда, так и дружба. В каждом стойбище случались конфликты между старыми и молодыми, как между Горри и Марикой, – доказательством чему служила Похсит. Но подозревать, будто вся крепость исподтишка ополчилась против нее и ненависть эта растет с каждым днем – особенно по причинам, которые сама она считала мистическими и недосягаемыми… От этого уже попахивало отъявленным безумием. Даже при том, что подозрения подтверждались словами Брайдик, Грауэл и Барлог.

Так что, возможно, она и впрямь тронулась умом. Она убедила себя в собственной правоте и не видела иного выхода, кроме как поступать так, будто все придуманное – правда. И любая уступка здравому смыслу – проявление глупости.

Зачем нужны были силтам эти игры в сестринство? Или каждой сестре-силте пришлось столкнуться с таким же отношением со стороны остальных, как сейчас Марике? Не было ли сестринство лишь маской для внешнего мира? Образом, с помощью которого правители внушали благоговейный страх тем, кем они правили? Не царил ли в реальности в стенах обители постоянный хаос? Драка голодных щенков за объедки?

– Можешь мне не верить, Марика, – вмешалась в ее мысли Грауэл. – Но я обязана тебя предупредить. Мы были и остаемся Дегнанами.

У Марики имелось на этот счет вполне определенное мнение, но она не стала его озвучивать. Грауэл и Барлог мрачнели и обижались при любом намеке на то, что стая Дегнан осталась в прошлом. Они забрали у Марики Летопись, обнаружив, что щена больше ее не ведет. Барлог даже научилась разборчивее писать, чтобы продолжать вести Летопись.

Эти две меты были хорошими охотницами. Они не давали обитательницам крепости ни единого повода сожалеть, что те их приняли, и верно им служили. Но в итоге они оказались глупыми жертвами сентиментальности, предав свои идеалы. Не действовали ли они сейчас против нее, своей же состайницы?

– Спасибо, Грауэл. Ценю твою заботу. Прости, что я так нелюбезна, но у меня было тяжелое утро. Очень сложное испытание Горри.

Грауэл злобно оскалилась. На мгновение у Марики возникло искушение надавить сильнее, проверить искренность Грауэл, использовать ее как оружие в поединке с Горри. Но она тут же передумала. Именно так кто-то пытался поступить с ней на Разломе. И попытка эта ни к чему не привела, кроме презрения к неизвестной, пославшей на смерть вместо себя другую. Свести счеты с Горри Марика должна сама.

– Спасибо, Грауэл, – повторила она, когда стало ясно, что уходить та не собирается. – Пожалуйста, оставь меня. Хочу послушать песню ветра.

– Это не песня, щена. Это скорбный вой. Но – как пожелаешь.

Следовало отдать Грауэл должное – она не стала совершать перед Марикой все почтительные жесты, которые полагались той как силте, пусть даже ученице. Если бы кто-то это увидел… Но Грауэл знала, что Марика терпеть не может искусственные почести, которыми окружали себя силты.

Когда Грауэл ушла, сжимая в лапах копье, одновременно служившее официальным символом ее должности, Марика подумала, что об ее общении с ветром уже ходят слухи. Наверняка Горри с подругами считали это очередным свидетельством против нее. Джиана тоже говорила с ветром, и северный ветер был ближайшим ее союзником, иногда нося ее по всему свету. Уже не одна сестра спрашивала – пока что в насмешку – о том, какие новости слыхать с севера.

Марика не отвечала, поскольку ее все равно бы не поняли. Она могла бы сказать, что слышит холод, слышит лед, слышит шепот великой тьмы. Она могла бы сказать, что слышит шепот завтрашнего дня.

Горри так и не удалось избавить Акард от его самой эксцентричной обитательницы. Весной Марика не отправилась в обитель Макше. Старшая еще недостаточно поизмывалась над самой непокорной ученицей, чтобы смириться с потерей лица, к которой неминуемо привела бы попытка передать проблему дальше.

Сколь бы безнадежным это ни казалось, изгнанницы Акарда изо всех сил старались выглядеть самым лучшим образом в глазах далеких начальниц. Порой политические ветры среди силт в вышестоящих обителях меняли направление, и изгнанниц возвращали назад – не часто, но достаточно, чтобы это послужило стимулом или, как считала Марика, ложной приманкой.

Так или иначе, старшая не желала терять лицо, отправив выше столь неподдающуюся ученицу.

Однако она не постеснялась убрать нелюбимую ученицу из Акарда на все лето.

Распоряжение пришло не из Макше, а из-за его пределов, из самой высшей обители сестринства Рюгге. Верхний Понат следовало очистить от кочевников, и никакие оправдания не принимались. Акард содрогнулся от страха. Марике казалось, будто страх этот не имеет цели и его причина – скорее далекие загадочные правительницы сестринства, чем более конкретная и близкая угроза со стороны орд кочевников.