Морг оказался просторным светлым помещением с большим количеством флуоресцентных ламп под потолком и шахматной плиткой на полу. Царила холодная чистота – она виднелась и белых стенах, и в сверкающих инструментах на стеклянном столике, и даже в безукоризненно белом халате встретившего их патологоанатома. Они долго добирались сюда – сперва, проехались на лифте, а после спустились по лестнице и открыли тяжелые двери, запертые на электронный замок. Кристиан что-то говорил Урсуле, но она мало что слышала из его слов – все ее внимание было приковано к ряду железных ячеек, шедших по всему уровню противоположной стены. Восемь ячеек в длину, четыре ячейки в ширину. Маленькая прихожая смерти, рассчитанная на тридцать два посетителя. Не слишком ли это много для их города? А может быть, наоборот, слишком мало? Сколько еще таких помещений есть в Глекнере? Может ли быть такой склад в каждом частном доме? Как часто происходят аварии на объездной трассе над рекой Корк? Как много сюда попадает маленьких девочек?

Она постаралась прервать поток мыслей, вздрогнула, когда со звоном открылась дверца ячейки, и патологоанатом вытянул из недр хранилища затянутое белой тканью тело. Все было отвратительно белым – и ткань, и выдвижной стол, и перчатки доктора, и его лицо, когда он повернулся к ней, задавая какие-то незначительные вопросы. Она отвечала, но кажется, невпопад. Он что-то чиркал у себя в записной книжке, внося коррективы и делая поправки. Вид у патологоанатома был донельзя глупым.

– Уберите покрывало, – приказал Кристиан, до этого времени безмолвно наблюдавший за процедурой и Урсула впервые услышала в его голосе нотки раздражения и нетерпения, – Пусть фрау Воттермах скажет нам…

– Это будет непросто, – хмуро проговорил врач, поглядывая на него из-под густых бровей, – Девочка очень пострадала…

– Это необходимо, – перебил его Кристиан металлическим тоном, – Уберите простыню.

Не смотря на то, что патологоанатом отдернул ткань одним движением, Урсуле показалось, что на это ушли годы. За это время, она успела подумать о маленьком родимом пятне на правой руке дочери, о том, что не заплела ей косички в их последнее утро и не сварила какао, как ее просила Катрин, потому что слишком занята своими делами. Мысли о какао показались ей невероятно тяжелыми, словно этот проклятый напиток мог хоть что-то исправить и изменить. Она заплакала – на этот раз из-за какао. Слезы стали ее последним и единственным оружием. Интересно, если бы она не пошла в тот день на работу, а осталась бы дома, ее родные были бы живы?

Врач медленно отступил в сторону, Кристиан сделал шаг ближе, поморщился, отвернулся, взглянул на Урсулу, но не сказал ни слова. Что это за странное выражение в его глазах? Может быть, он хочет сказать, что произошла ошибка, и там, в ячейке морга не Катрин? Возможно ли это? Урсула хочет спросить, но язык не поворачивается.

Простыня ушла вниз, свернулась под безукоризненно ровным углом и упокоилась на бедрах мертвеца. Урсула несколько минут молча смотрела вперед, не веря собственным глазам, прежде, чем осознала, что видит перед собою человека. Не сломанную игрушку, не разбитый манекен, не куклу, попавшую под грузовик, а настоящий труп. Как близко можно подойти к смерти? Какую именно смерть ты можешь встретить в этих белых стенах морга?

Мысль была чудовищной, сработав, как взведенный механизм, чтобы прострелить оба виска. Она задрожала, сама не отдавая себе в этом отчета.

Лица Катрин больше не было. Вместо этого виднелась серая мешанина из раздробленных острых костей, смятой белой кожи, бескровной порванной плоти и нескольких прядей светлых волос, свесившихся со смещенной линии лба. Скальп был сорван в ту самую секунду, когда Катрин зацепилась волосами за кусок металла, вышедшего со стороны пассажирского сидения в момент аварии. Патологоанатом пытался вернуть кожу на место, но она все равно смотрелось она чудовищно, больше напоминая грязную паклю. Правая часть – сплошная груда изувеченной плоти и костяного крошева. Глаза отсутствовали, и пустая глазница сохранилась только одна – голова Катрин оказалась зажата между крышей машины и приборной доской, и была смята, как кожура ореха под каблуком. Урсула видела кости черепа и влажно блестящую мозговую субстанцию внутри дыры. Рот приоткрыт, нижняя челюсть выгнута в сторону и вбита вовнутрь, вместо зубов – осколки. Одна щека разорвана ими до самого уха.

Тело – сплошное белое полотно, сделанное из снега и льда, ощетинившееся кусками раздробленных ребер, словно нечто пыталось вырваться изнутри наружу. Все в ссадинах и кровоподтеках. Темных, почти черных. Кое-где кожа разорвана, и видна серая плоть – неживая, не раскрашенная, бледная. Родимое пятно на сгибе правой руки едва заметно – крохотная точка на грязном холсте. Рука сжата в кулак. На руке не хватает двух пальцев.

– Та же картина с грудной клеткой и бедрами, – говорил меж тем врач Кристиану, бросая косые взгляды на Урсулу, – Переломы рук в восьми местах. Ноги… Там даже смотреть не на что, офицер. Ее сжало между молотом и наковальней. Знаете эти картонные куклы в журналах, которые вырезают маленькие девочки? Здесь что-то похожее… Я, конечно, попробую что-то сделать ко дню похорон, но мой совет – лучше обратиться в похоронное бюро, или опускать гроб закрытым. Черт… Я вижу такое впервые за тринадцать лет работы.

Кажется, Урсула потеряла сознание раньше, чем поняла, что видит труп родной дочери.

***

– Мне жаль, что все так получилось, герр Воттермах, – говорил Кристиан через несколько часов, прижимая трубку телефона ухом к плечу, – Но процедуру опознания нельзя отсрочить или отложить. Это было необходимо. Мы продолжаем поиски вашего брата. После этих затяжных ливневых дождей Корк вышел из берегов, его течение слишком сильное, чтобы мы могли отправить поисковый отряд на дно. Придется подождать еще несколько дней, прежде чем будут какие-то результаты. Как там Урсула?

– Все еще спит, – выдохнул Кальвин, опрокидывая стаканчик виски, и не закусывая, набрал стакан заново, – После того, как полиция привезла ее, мы вызвали медиков – судя по всему, ближайшее время ей предстоит провести на лекарствах и транквилизаторах…

– Многие ломаются, столкнувшись с таким горем, – сухо сказал Кристиан, – Здесь ее нельзя упрекнуть. Тем не менее, как и говорил раньше, есть кое-какие моменты, которые я бы хотел с ней обсудить, когда она придет в себя. Пусть даже после похорон, если ей так будет легче. Когда назначена церемония?

– Через три дня. Я сегодня разговаривал с представителем похоронного бюро.

– Герр Воттермах, пока что ваш брат объявлен пропавшим без вести, но мы делаем все, чтобы найти его. У нас есть кое-какие догадки…

Кальвин припал ухом к трубке, пытаясь подкурить сломанную в кармане сигарету, но всякий раз, когда чиркал зажигалкой, ронял ее на пол.

– Вы имеете в виду запись видеорегистратора, верно? Вам удалось что-то найти?

– Я бы не назвал это чем-то чрезвычайно важным, но мне нужно, чтобы Урсула Воттермах связалась со мной, – холодно заметил помощник комиссара, – Вы можете ей это передать, когда она проснется?

– Могу, но я не думаю, что она будет в состоянии даже перезвонить вам.

– Время терпит. Я понимаю, – бросил Кристиан, все так же холодно – А еще, я знаю, что вам сейчас тяжело. Но послушайте мой совет: не злоупотребляйте выпивкой – легче себе вы не сделаете, а вот ситуацию усугубите. Это понятно?

Он опустил трубку раньше, чем Кальвин успел ответить. Несколько мгновений он слушал короткие гудки, после чего отбросил телефон в сторону, словно тот начал обжигать ему руки.

– Ну и урод, – проворчал он злобно и выплеснул содержимое стакана в открытый рот.

То, что осталось от тела Хайни удалось обнаружить только через день, когда ежедневные ливни превратились в мелкую серую поволоку, напоминавшую даже не дождь, а скорее, мелкую водяную пыль. Бесцветная вата сырости заполнила дворы домов, ширилась на дорогах, оседала каплями на стекле, впитывалась в одежду и попадала за воротник. Следы грязных ботинок, оставленных на чистых плитах мостовой, казались трупными пятнами. Глекнер простыл, укутался в плед из тишины и холода, застыл и тихо задремал, затянув улицы пронизывающим ветром, да осенним безразличием. Оцепенение владело каждым закутком и поворотом, куда бы ни шел.