Лазарев брыкается для виду, даже на работу собирается идти, но, когда ночью температура снова поднимается и от боли в горле он не может уснуть, — сдаётся, принимая все тяготы и лишения нудного и противного лечения.

Антон, как курица-наседка, готовит постные супчики, заставляет Серёжу пить горячее молоко и следит, чтобы тот чётко принимал лекарства. Серёжа в ответ только закатывает глаза, явно намекая, что Антон перебарщивает со своей гиперопекой.

Антон присаживается рядом на кровать и суёт Серёже в руки чашку с противным, по его мнению, тёплым молоком. На самом деле, Антон тоже ненавидит его до мурашек по спине. Серёжа морщит свой красивый нос, но больше не спорит, соглашаясь с тем, что горло, и правда, стало болеть немного меньше.

— Тебе на работу не пора? — хрипит он, делая маленькие глотки из чашки.

— Я взял выходной, — признаётся Антон.

Да, возможно, он перебарщивает, причём конкретно так, это ведь всего лишь ангина, говорит Серёжа, да и он вовсе не умирает, но оставить его одного Антон не может от слова совсем.

Лазарев закатывает в ответ глаза к потолку и качает головой.

— Дурачина, — делает вывод он, но всё равно улыбается мягко, с неприкрытой нежностью.

— Как чувствуешь себя? Голова не болит? — спрашивает Антон, прикасаясь губами к тёплому лбу, задерживаясь чуть больше положенного.

Серёжа едва ли не мурлычет, как котяра, даже глаза немного прикрывает, отчего длинные ресницы отбрасывают причудливые тени на его лице.

— Когда ты так целуешь, то ничего не болит, — хитро стреляя своими глазами с лисьим прищуром, отвечает он.

Антону нравится, как Серёжа может всего парой фраз разжечь в нём настоящий огонь, — ему ведь даже стараться не приходится, достаточно лишь просто быть самим собой.

Антон забирает у него пустую чашку, ставит её на тумбочку у кровати и быстро запечатывает поцелуем чужие, молочные на вкус губы.

Серёжа вяло сопротивляется и крутит головой.

— Подожди, ненасытный, заболеешь ведь.

Антон хочет сказать, что его зараза не берёт, он же сильный — впрочем, даже если нет, вряд ли он будет хоть о чём-то жалеть, поэтому только отмахивается и снова втягивает Серёжу в страстный поцелуй.

Губы у Серёжи горячие, как и весь он, мягкие и податливые. Шастун скользит языком в чужой рот, встречая на полпути Серёжин, и едва ли не стонет в поцелуй, когда такие же горячие руки забираются ему под футболку, оглаживая спину. У Антона бегут по телу мурашки, и он не остаётся в долгу, запуская свою руку под одеяло, где на Серёже почти ничего нет, только домашние шорты и бельё. Эту преграду Антон преодолевает за пару секунд, смыкая длинные пальцы на члене, который уже в полной боевой готовности — кажется, только и ждёт Антона.

Серёжа стонет полузадушенно в приоткрытый рот Шастуна, когда тот двигает ладонью вверх и вниз, и подаётся ближе, обнимает жарче, целуя куда попадёт.

Серёжа весь такой горячий в его руках, гибкий, плавится, как патока, хмурит тёмные брови и кусает губы, которые Антон зацеловывает следом, срывая с них всё новые и новые стоны.

Антон спускается к шее, оставляя там несколько укусов-поцелуев, и активнее двигает рукой, отчего Серёжа поджимает пальцы на ногах и до боли цепляется пальцами в чужие плечи, не оцарапав их только потому, что ногтей нет.

У Антона у самого стоит до того, что почти больно, но это сейчас не имеет никакого значения: главное — это Серёжа, что, кажется, готов просто расплавиться в его руках. Там, ниже, он буквально горит огнём и течёт, почти как девчонка, — это заводит до дрожи в коленях, Антон хочет опуститься и взять его в рот, но Серёжа не выдерживает: пару раз толкается в руку и изливается прямо в чужую ладонь, растекаясь по кровати.

Антон улыбается, мягко целует в уголок губ тяжело дышащего Серёжу, пробегается пальцами по его опавшему члену, отчего Лазарева заметно потряхивает, и вытирает руку прямо об угол простыни, расслабленно разваливаясь вдоль любимого тела. Ластится, целует плечи и вдыхает запах сладкого шампуня, смешанного с потом.

— Кажется, я отлично пропотел, — восстановив дыхание, наконец-то говорит Серёжа.

Антон тихо смеётся, уткнувшись ему в плечо, и блаженно прикрывает глаза, когда тот запускает пальцы в его волосы, мягко поглаживая по голове.

— Если ты будешь лечить меня так дальше, то я согласен ещё немного поболеть.

— Мне кажется, врач из меня получится отличный — смотри, ты, по-моему, уже не такой горячий, — отвечает Антон, чувствуя, как тело Серёжи понемногу перестаёт обжигать, как печка.

— Ты самый лучший доктор из всех возможных, — говорит Серёжа и громко чмокает Антона в лоб.

Через пару дней, когда Серёжа чувствует себя лучше, с ангиной в кровать сваливается сам Антон.

Лазарев долго смеётся, называет его идиотом, но всё равно готовит супы, заставляет пить тёплое молоко и не забывает пичкать его лекарствами.

У Антона жутко болит горло, ломит всё тело и просто раскалывается голова — честно, он просто ненавидит болеть, но, несмотря на всё это, одно он может сказать точно: он ни о чём не жалеет.

***

Дело замирает на мёртвой точке. Все следы Сергеевой обрываются около двух месяцев назад, а прочёсывание всякой китайской херни не даёт ровным счётом ничего. Более того, Линчеватель отчего-то молчит. За месяц больше ни одного убийства — и, казалось бы, радоваться нужно, вот только Антон знает, что это неспроста, и всё это вовсе не потому, что ублюдок даёт ему время переварить смерть Серёжи. Скорее, задумал что-то и выжидает, чтобы лишний раз истрепать всем нервы.

— Мне кажется, я кое-что нашёл, — говорит Арсений, только-только зайдя в кабинет.

Антон отрывается от бумаг, поднимая взгляд, чтобы столкнуться с этими невозможно синими глазами, которые в последнее время стали для него синонимом спокойствия.

— В группе ходят слухи, что Наташа занималась китайским дополнительно. Вроде как слишком хороша она была по сравнению с остальными.

— Либо, в отличие от остальных, она просто училась, а не пинала хуи, как это принято у студентов, — возражает Нурлан.

— Возможно, и так, но если предположить, что она ходила на дополнительные занятия, то почему никто ничего об этом не знает? Разве это такая тайна? И ещё: где она брала на это деньги, если работала она в колл-центре и ей едва хватало этого на оплату квартиры?

Рассуждает Арсений, как всегда, здраво — Антону нравится это в нём. Он долгое время пытался списать острый ум Попова на простое везение, пока сам себе не признался, что простого везения для этого будет маловато.

Жаль вот только, что это очередной тупик. Сергеева общалась только с Самойловой, и если кто-то мог знать о дополнительных занятиях, то только она.

— Значит, кто-то мог помогать ей бесплатно, — говорит Антон.

Арсений в ответ кивает.

— Может быть, поговорить с преподавателями, они могут что-то знать?

— Я свяжусь с Владом, — обещает Антон, хотя почти что уверен, что Наташа вряд ли стала бы делиться с преподавателем деталями своей частной жизни.

— Я бы потерроризировал ещё студентов, мало ли, что ещё вспомнят, — отвечает Арсений.

— Как посчитаешь нужным, — соглашается Антон.

Арсений в ответ солнечно улыбается и резво убегает, сверкая своими голыми лодыжками.

В последнее время их с Арсением отношения переходят из стадии недодружбы в настоящую привязанность, потому что Антон, правда, ценит то, что Арсений был с ним всё это время и поддерживал, как никто другой.

Арсений не требует ничего взамен: ему достаточно быть для Антона поддержкой и опорой, и он на самом деле рад хотя бы тому, что больше Антон его не отталкивает от себя.

Теперь они много говорят, Антон рассказывает о Серёже, а Попов слушает не перебивая, просто потому что знает: Антону это необходимо.

Вот только одно зависает между ними неразрешённым грузом. Между ними искрит, их тянет друг к другу, Арсений чувствует это и знает наверняка. Но каждый раз, когда Попов подбирается хоть на пару шагов ближе, Антон даёт заднюю, вспоминая о Серёже, которому, если честно, теперь уже, наверное, абсолютно всё равно.