— Ещё чего! Можно подумать, я не смогу собрать сраные полки самостоятельно, — упрямо заявляет он, снова принимаясь собирать многострадальные детали с пола.

Серёжа с улыбкой на губах качает головой и, отставив пиво в сторону, подходит ближе.

— Давай помогу.

Антон, по природе своей осёл упрямый, выставляет руку вперёд, не давая Лазареву вмешаться в его рабочий процесс.

— Ну уж нет, я сделаю это сам. Это уже дело принципа.

На самом деле Антон просто хочет быть полезным. Ему неловко признавать, что он, воспитанный с золотой ложкой в заднице, не умеет даже банальных вещей, когда как Серёжа хорош во всём, будто, и правда, спустился откуда-то с небес. Антон почти уверен, что не достоин его, но он честно старается быть лучше, даже если дело касается несчастной китайской полки.

— Пытаешься что-то доказать предмету мебели?

Антон обиженно сопит и внимательно разглядывает инструкцию уже, кажется, в сотый раз.

— Пытаюсь не быть бесполезным, — на эмоциях выдаёт он.

Серёжа словно в один момент меняется в лице. Он хмурится и недовольно поджимает губы, всем своим видом выказывая своё отношение к подобным умозаключениям Антона.

— Вот только не спорь. Мои родители не обучили меня ровным счётом ничему. Хотя разве у них было на меня время?

Антон понимает, что отец тяжело работал, чтобы он ни в чём не нуждался, да и, в конце концов, он по себе знает, что работа в органах оставляет не слишком много времени на что-то личное — благо они с Серёжей одного поля ягоды и могут не расставаться даже на работе. Тем не менее, несмотря на все убеждения его разумной части, где-то глубоко в душе ему на самом деле обидно, что отец не научил его даже таким мелочам.

Серёжа тяжело вздыхает и, преодолевая не слишком ярое сопротивление, обнимает Антона, крепко прижимая к себе.

— Никогда не смей говорить так. Есть много вещей, которые не получаются у меня, так же, как есть вещи, в которых ты не так ловок, как тебе хотелось бы. Но фишка в том, что для меня ты никогда не будешь бесполезным. Всё, что у тебя или у меня не выходит, мы можем разделить друг с другом.

Антон чувствует, как тяжёлый камень, навалившийся на сердце с самого утра, с грохотом падает на землю, словно полка, которую он всё ещё не может собрать.

— И почему ты такой хороший? Что только во мне нашёл?

Серёжа смеётся — красиво так, как умеет только он один.

— У нас минутка самобичевания?

— Просто мне кажется, я редко говорю тебе, как сильно тебя люблю, — отвечает Антон.

Да, он не мастак красивых фраз и признаний, совсем не ровня в этом искреннему и открытому Серёже, но на деле его чувства так велики, что, наверное, никаких слов не хватит, чтобы их точно описать.

— Достаточно того, что я это чувствую.

Антон не хочет больше раскидываться кучей ненужных фраз, он просто поддаётся ближе и целует, нежно, но со всей силой своих чувств, сразу же проникая языком в чужой рот, чтобы обозначить свои права.

Серёжа отдаёт себя самозабвенно с самоотверженной отдачей, шарит руками по стройному телу и отрывается, только когда воздуха катастрофически становится не хватать.

— Соберём уже эту несчастную полку? — шепчет он в самые губы Антона.

— Давай начнём с кровати, — хищно усмехается Антон.

— Но она собрана, — с не менее хитрой улыбкой отвечает Серёжа.

— Именно.

Антон хотел поднять Серёжу на руки и кинуть на кровать, как это бывает во всех голливудских фильмах, вот только у него вряд ли хватит на это сил.

Серёжа прав: есть много вещей, которые не получаются у него так, как хотелось бы ему на самом деле, но есть вещи, в которых он по-настоящему хорош. Антон знает, что никто не сможет целовать Серёжу так, как это делает он, никто не сможет прикасаться к нему с таким трепетом и нежностью, никто не сможет готовить ему кофе по утрам с такой самоотдачей и желанием сделать его день лучше. Никто не будет так хорош в том, чтобы любить Серёжу так, как любит его Антон.

***

Утро встречает Антона ожидаемым похмельем: у него создаётся стойкое чувство, что кто-то в его голове старательно отбивает в горн. Воспоминания обрывочные, тем не менее, он в кровати, раздет, заботливо укрыт, и на тумбочке Антон сразу замечает воду и таблетки от головной боли. Только после того как Шастун опустошает половину стакана, он вспоминает голубые глаза, крепкие мужские руки и такой знакомый голос. Арсений.

Не бросил, довёз домой, можно сказать, дотащил, ещё и спать уложил, за что Антон ему на самом деле очень благодарен, а за таблетки так вдвойне. Ему неловко, что нажрался до отключки и что Попову пришлось его на себе волочь — но с другой стороны, с кем такого не случалось, да и к тому же, он Арсения ни о чём не просил. Антон честно даёт себе обещание при встрече обязательно поблагодарить графа, и этими благородными порывами он движется ровно до того момента, когда встаёт с кровати и когда резкие перемены в интерьере бросаются в глаза.

В квартире чисто и свежо, прохладный воздух врывается в дом через приоткрытое окно, за ночь полностью избавив комнату от затхлого запаха табака. Никаких окурков и пустых бутылок из-под пива, никакой грязной посуды и разбросанных вещей, будто Серёжа вдруг вернулся домой и за ночь вернул этому безжизненному месту ощущение дома. Беда только в том, что все Серёжины вещи теперь убраны в шкаф, и чашка, что стояла тут с того самого дня, вымыта и отправлена на кухонную полку, словно не было тут Серёжи никогда, словно он тут вообще ни одной минуты не жил. Антона накрывает таким отчаяньем, что он одним махом готов тут всё разгромить ко всем чертям. Все эти вещи ждали Серёжу на своих местах, оставаясь для Антона немым напоминанием, что Серёжа вернётся, что обязательно скоро придёт.

Арсений не имел права трогать его вещи, не имел права прикасаться к ним и лишать Антона этих дорогих его сердцу воспоминаний. Он чувствует, как боль и злость вскипают внутри него раскалённой лавой, и вся былая благодарность к голубоглазому мерзавцу очень быстро сходит на нет. Антон не даёт паре предательских слезинок сорваться с глаз — хватит с него женских истерик. Он быстро одевается, приводит себя в относительный порядок и отправляется в участок, даже не выпив чашку кофе.

Арсений ожидаемо оказывается уже там.

— Выйдем? — недобро прищурившись, бросает Антон, как только входит в кабинет.

Арсений на самом деле ожидает чего угодно, но уж точно не такого взгляда, полного неприкрытой ненависти и клокочущей злости.

Он кивает головой и едва успевает выйти за дверь, как Антон силой запихивает его в ближайшую комнату допроса, плотно закрывая за собой дверь.

В глазах у него огонь, который пышет синем пламенем и словно обжигает до самых костей. Антон, словно хищник, буквально вколачивает Арсения в ближайшую стену и угрожающе нависает сверху всем своим немалым ростом.

Обычно безразличное, намертво замёрзшее в хмурой гримасе лицо преображается во что-то непонятное — Антона распирают эмоции, и, с одной стороны, это, наверное, даже хорошо, если бы в зелёных глазах так явно не читалось дикое желание прямо на месте прибить Арсения.

— Никогда, слышишь меня, никогда не смей трогать его вещи! Кто вообще позволил тебе ковыряться в моём доме и наводить там свои ёбаные порядки?!

Арсений сглатывает вязкую слюну и испуганно шарит глазами по чужому лицу.

— Я всего лишь немного убрал. В доме был срач — так нельзя жить, Антон, — пытаясь достучаться до голоса разума, отвечает Попов.

Впрочем, Антона такой ответ ожидаемо не устраивает.

— Да кто ты вообще такой, чтобы решать, как мне можно жить, а как нельзя?

— Я твой друг. По крайней мере, пытаюсь им быть.

Антон опасно щурится и склоняется ещё ниже — так, что Арсений почти что ощущает его горячее дыхание на своём лице.

— Ты мне не друг и даже не приятель. Это моя жизнь, и что с ней делать, выбираю только я.

Слова неприятно режут прямо по сердцу, острыми осколками впиваясь куда-то под рёбра, и Арсений в один миг будто смелеет, выдавая всё то, что так долго копилось у него внутри.