Антон приезжает быстрее, чем планировал, впрочем, Попов уже там. Кутается в свою ярко-красную парку и, как обычно, светит голыми лодыжками.

— С охраной поговорил? Где их, блять, носило всё это время? — с порога спрашивает Антон, встречаясь взглядом с голубыми глазами.

Всю дорогу Антона так и подбивало высказать засранцу всё, что он думает о его интеллектуальных способностях, но сейчас, стоя тут напротив и заглядывая в эти виноватые глаза в обрамлении длинных ресниц, он не может из себя выдавить ни одной претензии.

— Говорят, что не видели ничего. Самойлов из дома не выходил и к нему никто не заходил. Сигнализация не сработала. А когда один из них в кусты поссать полез, увидел тело. Линчевателю хватило пары часов между их обходами.

— Прям человек-невидимка, сука, — шикает Антон. — Всегда знал, что у нас в отделении работают ни на что не годные придурки.

Антон знает, что Линчеватель умён и сообразителен, но, в конце концов, выкрасть человека из дому и убить его — как можно было не заметить?!

— Пойдём, — бросает Шастун, направляясь к телу, где уже вовсю колдует Егор.

Антон замечает, как морщится омич при виде изуродованного тела, и невольно усмехается — сам он уже давно перестал проявлять хоть какие-то эмоции при виде изувеченных трупов. А этот — нежная душа поэта, ещё глаза отводит в сторону. Понять бы только — от стыда за собственный прокол или от вида крови и мяса.

Антон кивает Егору в знак приветствия, а тот в ответ, как обычно, светит своей белоснежной улыбкой — вот кого точно ничем не проймёшь.

— В этот раз он тело не забирал, расправился с ним, судя по всему, в доме не больше пары часов назад. Видно, что спешил, порезы явно сделаны на скорую руку, не так методично и обстоятельно, как обычно. Он любит мучить своих жертв — в этот раз же целью было просто убить.

— В этот раз послание было непосредственно для нас, — говорит Арсений, судя по всему, пересиливая себя и наконец-то осматривая тело.

— Он разозлился и действовал быстро, может, в этот раз нам будет, за что зацепиться? — с надеждой высказывает своё предположение Антон.

Егор хмыкает в ответ и продолжает работать с трупом.

— Быстро, но чисто, как обычно. Отпечатков нет. Резал, как всегда, скорее всего, скальпелем. Правда, в этот раз я заметил интересную деталь.

Егор машет рукой, подзывая наклониться поближе, и тычет пальцем в предплечье. На этот раз Линчеватель кожу с жертвы не срезал, и Антон может чётко рассмотреть вырезанного ворона и несколько китайских иероглифов.

— Опять какая-то китайская хрень, — шикает он.

— Да, но суть в том, что до этого он оставлял только своего извечного феникса, а теперь вот появилось это.

— Это послание нам, — замечает Арсений.

Антон саркастично фыркает. Можно подумать, сам он об этом не догадался.

— Спасибо, умник. Может быть, знаешь, что это значит?

Арсений отрицательно машет головой. Он никогда не интересовался китайской культурой, но вот заинтересованность в ней Линчевателя наводит на мысли.

— Он, судя по всему, болеет этой китайской темой.

— Да уж, похоже на то, — соглашается Антон и поднимается на ноги. — Я пойду осмотрюсь. А ты можешь ехать в участок.

Антон почти что уходит, когда Арсений неожиданно окликает его.

— У меня машина в ремонте, пришлось на такси ехать. Может, подбросишь?

Не то чтобы Антон мечтал подрабатывать извозом, но объективных причин для отказа у него нет. В конце концов, он не последний мудак, чтобы строить из себя непонятно что.

— Ну, жди, если хочешь, — пожимает плечами он, и в ответ на довольную, светлую улыбку, только хмуро хмыкает и уходит, чтобы осмотреть дом.

Шестью годами ранее

С того злосчастного поцелуя их отношения незримо, но ощутимо меняются. Серёжа словно возводит между ними бетонную стену с яркой вывеской «Не подходи!» — впрочем, Антон даже и не старается. Он в глаза ему смотреть не может, не говоря уже о большем. Их общение ограничивается банальным «Привет» и «Как дела?», и это до того неловко, что даже смешно — они ведь, чёрт возьми, делят одну квартиру на двоих, и не замечать друг друга в этом тесном пространстве — нелепость высшей степени! Тем не менее они преуспевают в этом на ура.

Антон думает, что похерил отношения с Серёжей раз и навсегда, и корит себя за то, что так глупо сорвался, променял возможность быть рядом с родным человеком на несколько мгновений мимолётного счастья. Стоило ли оно того?

Антон злится. Злится на себя, на Серёжу, на чёртов мир и на эту сраную страну, где любить так — едва ли не преступление. Во всех своих бедах он виноват сам, ведь Серёжа нормальный, он не такой больной извращенец, как Шастун, и ему, наверное, нахрен не сдались эти чувства, ярко подкрашенные голубым. Антон может это понять, но вот терять хотя бы его дружбу категорически не хочет.

Он собирается поговорить об этом с Серёжей, попросить прощения, в конце концов, — они ведь договорились всё забыть, и Антон честно соблюдает это условие. У него прекрасно получается делать вид, что ничего не произошло, хоть сердце и рвётся в груди на мелкие кусочки, вот только Серёжа ведёт себя так, будто Антон — пустое место, будто его вообще теперь для него не существует, и это убивает и злит, просто чертовски сильно злит.

Они снова на какой-то пьянке — чей-то день рождения, кого-то из следственной группы. Антон, если честно, уже и не помнит, кто, собственно, виновник торжества, только методично вливает в себя всё новые и новые порции дешёвого пойла. Серёжа хороший, он не пьёт так много, мало матерится и не курит, как паровоз, зато Серёжа двигается, словно божество, громко подпевает идиотской попсе и трётся с какой-то шлюшкой на танцполе до того откровенно, что Антон хочет выколоть себе глаза, чтобы никогда больше этого не видеть.

Ревность тягучей, чёрной патокой разливается внутри, заполняя собой все внутренности и грозясь вырваться наружу поистине некрасивой и совсем не мужской сценой. Антон не истеричка, нет, но всё напряжение последних дней словно в один миг собирается воедино: чёртов Серёжа, который будто назло почти что целует незнакомку, словно не понимает, как больно делает тому, кто ради него готов на всё, даже своё сердце на части разорвать. Но Серёже ведь наплевать, Антон ему не друг даже больше, он потерял в его глазах даже статус приятеля — так какого хрена он должен думать о том, что Антона выворачивает изнутри и так и подбивает эту парочку по углам растащить?!

Он словно бомба замедленного действия, он едва ли контролирует себя, ему срочно нужно покурить. Антон срывается с места, не обращая внимания на шумную компанию, окликающую его вслед, и быстро выбегает на улицу прямо в одной тонкой рубашке. Ему наплевать, что на улице зима, что снег уже потихоньку срывается с беззвёздного, мутного неба, у него трясутся руки, когда он вытаскивает из заднего кармана пачку сигарет и жадно затягивается, сворачивая в ближайший переулок.

Тут тихо, совсем безлюдно, душный, шумный клуб кажется почти что иллюзией, и Антону, правда, легче, потому что здесь он может не смотреть, как самый дорогой в мире человек смотрит на него как на пустое место и как тот, кого он мысленно зовёт слащавым «любимый», предпочитает ему шлюховатую незнакомку. Если до этого Антон думал, что они с Серёжей ещё смогут остаться друзьями, то теперь он в этом конкретно сомневается.

Антон выдыхает серый дым в воздух и ёжится от пронизывающего до костей холода: Москва в декабре не самое тёплое место на планете. Он не сразу замечает знакомый до боли силуэт и оборачивается, лишь когда слышатся отчётливые шаги. Серёжа протягивает ему куртку, но в глаза всё ещё не смотрит, предпочитая разглядывать обшарпанную стену слева от себя.

— Вот, надень. Заболеешь, — говорит он, и голос этот, словно выстрел в голову, бьёт наповал.

Все эмоции, скопившиеся внутри за последние пару недель, требуют выхода, и Антона наконец-то срывает.

— И это всё, что ты хочешь мне сказать?