В Башне Стив понимает, что ошибся.

К самой странной, с его точки зрения, компании в какой-то момент присоединился Сэм (видимо, решил смело взять на себя роль человека, который сможет в случае чего предотвратить смертоубийство), и теперь все трое заседают вокруг чудовищной круглой конструкции, призванной служить столиком в стиле хай-тек, в компании коньяка, наверное, постарше Стива с Баки вместе взятых.

– …И она мне говорит, что мы не можем тронуть этого дизайнера, потому что он делает красивые визитки, а я ей «Такие красивые, что прям отдавать жалко», – горячечный румянец Тони сменяется на хмельной, незамолкающий телефон, видимо, забыт где-то в соседей комнате. Он кладет руку на плечо Баки тем изящным дружеско-отеческим жестом, на который способны только пьяные. Со своего наблюдательного поста у входа в комнату Стив видит, как выражение лица Баки едва-уловимо меняется, но руку он не скидывает и даже, сделав над собой усилие, не смотрит в ее сторону.

– Я тебе вот что скажу, – Тони наклоняется к Баки и переходит на заговорщицкий шепот, – парень ты, конечно, хороший, но вот…

– Но что? – ухмыляется Баки, кажется, даже с искренним интересом, готовый выслушать чистосердечную исповедь Тони по поводу самых страшных своих недостатков. Коих, наверное, наберется немало.

– Но вот эта штука, – Тони отпускает его плечо и стучит куда-то в предплечье бионической руки, сокрушенно качая головой, – это уже такой прошлый век, подумать страшно! – его лицо приобретает выражение, по которому должно быть совершенно ясно, что в Башне он терпит уже достаточное количество реликтов прошлого века. – Я тебе ее переделаю. Полностью. Будет такая, что закачаешься!

– И мне! – захмелевший Сэм машет руками в попытке то ли привлечь к себе внимание, то ли изобразить отсутствующие крылья.

– Отличная идея! У нас наконец-то будет нормальная команда современных и продвинутых людей. Давайте начнем прямо вот сейчас, у меня как раз есть подходящие наброски, – на волне нахлынувшего энтузиазма Тони делает попытку подняться из кресла, но Баки твердой рукой удерживает его и качает головой.

– Нет, сейчас тебе нужно будет проспаться, – он подмигивает Стиву, и Тони прослеживает его взгляд, только сейчас замечая застывшего в дверях Капитана.

– О, Баки, и скажи ему вот, – Тони кивает в сторону Стива и тянется за новой порцией коньяка, – что у тебя будет такая рука, что закачаешься. А у тебя крылья!

***

К вечеру на Башню опускается долгожданная тишина и даже некоторый призрак спокойствия.

Баки со Стивом сидят на балконе, смотрят на огни никогда не спящего города. Голова Баки у Стива на плече, они дышат одним воздухом, Баки выдыхает пары алкоголя, и Стив тут же вдыхает. Можно закрыть глаза и представить себе на минутку, что в жизни их ничего не изменилось с самого-самого Бруклина.

– Ты ведь совсем не пьян? – спрашивает тихо, боясь разрушить очарование момента.

– Неа, – лениво тянет Баки. – Но это была хорошая выпивка. Расслабляет, – он сильнее прижимается к Стиву. На улице зябко, ветер становится все холоднее.

Стив мысленно благодарит хорошую выпивку за расслабленного Баки, уже практически лежащего на нем, за наконец-то отрубившегося Тони (а если он еще и выспится, после чего чудесно исцелится, будет совсем замечательно), когда Баки вдруг напрягается, поднимает голову и вопросительно смотрит на Стива.

– А тебе тоже не нравится? – он с раздражением кивает на металлическую руку, пластины которой захватывают блики городских огней.

Стив возвращает голову Баки на свое плечо и переплетает их пальцы аккуратным и успокаивающим жестом, стараясь без слов дать понять, что все в Баки его вполне устраивает.

– Зачем ты это делаешь? – спрашивает он через некоторое время, наполненное умиротворенным молчанием. Ответ он уже знает, но любопытство заставляет его уточнить у самого Баки.

– Ну, нам же надо как-то уживаться. Да и навевает воспоминания о временах, когда приходилось заботиться о ком-то другом. Ничего не могу с собой поделать. Это уже просто на генетическом уровне.

– Придурок, ну ты же понимаешь, что вовсе не обязан ничего такого делать? Ты всегда будешь мне нужен…

Баки прижимается к нему еще сильнее, обнимает Стива, защищая, стараясь сохранить хрупкое тепло, которое они дарят друг другу в ясный летний вечер, когда начинает стремительно холодать, а ветер ерошит волосы Стива.

– Знаю, конечно. Но это сильнее меня. Слишком… дорогие воспоминания.

========== Рисунки и мечты ==========

Ночами он долго не может уснуть.

Уставшими, воспаленными глазами смотрит в растрескавшийся потолок, пытается дотянуть до промозглого утра. Боится снов со жгучими кошмарами, ждет их, потому что в них – ключи, подсказки, иногда практически готовые ответы.

Засыпает в тягучем страхе. В самый-самый темный час, в полночь сознания. Замирает в секунде покоя на границе между реальностью и грезами. Когда появляется поезд.

У поезда плохая память, он заставляет все оставить в прошлом – пьянящие летние ночи, смех и тихие разговоры, стирает образ Стива, которой и так вечно раздваивается и ускользает. Он спит и слышит стук его колес на самом краю сна, одинокий и далекий голос. Поезд зовет, уходит, пропадает под пологом ночи, грустно выдыхает дым из труб – этот вздох ужасен… как множество вздохов множества людей, умирающих, не желающих умирать и уже ушедших.

Он просыпается, хватает пожелтевшую бумагу и карандаш. Рисует, рисует долго, бездумно, исступленно и механически. Рисует поезд, потому что в его снах с поезда все начинается, хоть он и появляется, чтобы забрать воспоминания.

Пытается зарисовать человека-на-мосту – Стива – и каждый раз не может. Он помнит его, руки – сила и мощь, белая кость, оплетенная тугими мышцами под загорелой кожей. У Стива из его воспоминаний совершенно другие руки – тонкие, хрупкие, руки художника и музыканта, в них нет силы, только плавное изящество.

Рисовать его очень трудно. Ухватиться, не потерять – как будто его образ только на бумаге и обретает смысл. Выстроить скользкие воспоминания в памяти так сложно, их обрывки приходят во сне, а после – исчезают следами ног на песке, волны смывают их, ветер разглаживает. И он рисует, чтобы не забыть.

Рисует двух мальчишек, лежащих на зеленой траве, совсем не похожих друг на друга – ни ростом, ни характером. Они лежат, голова к голове, болтают обо всем на свете, почти счастливые, вполне довольные собой.

Что это за сны? Мечты человека по имени Баки. Его собственные мечты. Его воспоминания ваяло безумие, а теперь верно брало свое.

Он рисует кресло.

Он видит людей вокруг себя, они говорят, но боль настолько оглушительна, что остается только читать по губам. Воля этих людей, пропускающих через него багровые волны агонии, выталкивает воспоминания, стирает их, переделывает его самого, пересоздает заново.

Он пытается кричать, но никто не слышит, как ни надрывайся, как ни перекрикивай грохот в ушах, пока наживую отдирают сознание. Свет вокруг него становится ослепительно красным.

«Я умру! Умру!» – думает он.

Но кресло не убивает, только вопит электричество, принося боль, вновь и вновь терзая тело.

Сквозь красное марево он видит Стива – тот подходит к нему, протягивает сильную руку, как будто хочет коснуться. Он должен остановиться, разве Стив не видит его агонию? Разве он не видит, как кресло прожигает его, а на кафельный пол с ногтей стекает боль?

Стиву плевать, боли он не боится и не видит перед собой человека, с которого живьем отодрали личность. Его настойчивое прикосновение глушит ощущения, успокаивает, остужает, дарит прохладу.

– Тише, тише, – шепчут теплые губы, утыкаются в висок, задевая соленые капли пота, отгоняют обступивших кресло людей. Стив проводит ладонью меж его судорожно сведенных лопаток, тело расслабляется, он тянется к этим рукам, трется о них горящей кожей, шершавой от пронизывающих всполохов электричества.

Когда Стив целует его, вдруг накатывает ощущение жутковатого восторга, хочется смеяться и плакать одновременно.