С дружком моим, Саней Основой,

Мы, как вихри враждебные, влетали

В дом его бабушки

(Украинской, той, что на Васнецова,

А не русской, что на Володарского)

После подвигов моих в центре поля,

И – дружка моего – вратарских.

Он кричал – Лэся бабушка!

И я кричал – бабушка Леся!

Наши бабушки были общие.

И вот нас уже борщом потчуют.

Борщ насыпают у нас.

Это так естественно.

Так засыпают бульдозером

Могилу братскую,

Только это наоборот – сласть и радость.

И сметана вчера удалась —

Густая и белая.

Ложки стоят, как идеалы социализма.

В мире бушует первый нефтяной кризис,

Но его ложноножки

к нам не дотянулись.

Сашкина бабушка очень волнуется,

Что мы мало и плохо едим,

И пророчит нам скорые

Матримониальные беды.

Не позарятся девки, мол, на ласапедов

И чахликов нэвмирущих.

Я ковыряюсь в борщевой гуще.

Саня кричит – а где второе, где мясо?

Бабушка, мы футболисты-спортсмены!

Мы мясоеды!

Бабушка на моих глазах

(Саня-друг верещит, ничего не видит,

Он как пластинка,

Где игла вертушки застряла в пазах)

Превращается в девочку.

Пятнадцатилетнюю.

Худую.

Недужую.

В глазах неразмороженный красный ужас

Выходит из кухни.

Саня филином ухает,

Потом замолкает.

И в доме прохладная хворь тишины.

Не до войны, хлопчики, после войны.

Мы находим её у окна.

Белые пальцы на белоснежном тюле.

Ищем её валокордин.

Где-то играет аккордеон,

То ли живой, то ли радио —

Не отличишь в июле,

Воздух эфир маяк проминь один.

Она говорит – отец мой был ранен,

Представлен к награде

И демобилизован

(мне слышится – демон)

В родное село над Тясмином.

Там дни тихие летние ясные,

А ночи такие густые и чёрные,

Что я, часовая окна обречённая,

Палила дефицитные свечи,

Из дохлых рук топор не выпускала

От заката и до рассвета.

Ночью округой шастали мясоеды.

Калечили,

Убивали и свежевали

Граждан.

Продавали и сами жрали.

Так из прошлого смерть скалится

В наше будущее бессмертие.

Но вы не бойтесь.

Это все было раньше.

Как говорят в сериалах – «ранее в сериале»

Унесённое сучьим ветром.

Я люблю такую вот музыку,

Что не мешает думать,

Что не царапает сердечную сумку,

Чтобы негромко,

Такое спокойное —

Пульсирует бас,

Гитара, как яхта в порту грузовом,

Лавирует между огромными,

Закопчёнными, чёрными.

И девичий голос…

Такая случайно зашла на репбазу,

Предложили попеть.

Я люблю музыку, как в кафе,

Когда заказал салат,

И ждёшь лучшую женщину в мире,

И улица ждёт лучшую женщину в мире,

Все собрались,

Причесались ладонью,

Тренировочно улыбнулись,

Некоторые надели очки с

Закопчёнными чёрными стёклами.

И вот бас пульсирует.

Ты говоришь —

Ты самая лучшая девушка в мире

Она отвечает —

Я твоя женщина.

Пошли делать тайфун.

Пошли уничтожим спасём пару провинций

Пошли посрамим сатану,

Закопчённого чёрного.

И ты просишь —

Ещё две минуты.

Любимая музыка.

Давай дослушаем.

Недоумение недоумение недоумение…

Я просто хочу свой салат,

Из листьев салата

И тайного масла

Древа познания зла и добра,

Что щедро льёт повар

Из закопчённой чёрной бутыли.

Я люблю музыку такую, как ты,

Или хотя бы как твоё эхо,

И с первых тактов

Слышу,

Ты ли это.

Дом обвалился в двенадцать сорок,

Словно спешил на работу

После обеденного перерыва.

Третий и четвёртый подъезды

Криво сложились

И превратились в ничто

С видом на реку

Вместе со ста двадцатью людьми,

Тридцатью пятью псами,

Несчитанными котами

И одной канарейкой.

Мне трудно представить

Семью,

Что держит сейчас канарейку.

Возможно,

Это тот одинокий старик

(Он единственный из жильцов дома,

Кто в то утро молил бога

О быстрой гибели)

Падающий дом издаёт крик.

Нет.

Падающий дом – это симфония звуков,

На десять секунд

Вырвавшаяся из рабства стен,

Телевизоров,

Мебели.

А потом становится тихо.

Совсем.

Слышно, как миллиард цементных пылинок

Таранит воздух.

Только где-то мяучит кот.

Еле-еле.

Здесь надо сказать

О жильцах второго и пятого.

Их навсегда не оставит

Чувство острого счастья.

(Хотя их квартиры

Теперь непригодны для жизни)

И они выбегают во двор,

Будто бы посмотреть на победный салют

Из детской советской книжки.

Появляются первые скорые.

Появляются первые ролики на ютубе,

Снятые жителями дома напротив.

(С ними никогда не случится такое)

Появляются первые версии.

Взрыв бытового газа

Террористический акт.

Халатность при сдаче проекта.

Месть потревоженных предков.

Статистика жертв

Одновременно растёт:

Десять, двенадцать, семнадцать

На пожарном брезенте,

На детской площадке;

И падает:

Из ста двадцати сорок восемь

Уже отзвонились с работы.

Трое уехали в отпуск.

В аккаунте мамы семейства

Красивые фотки на фоне бассейна

В Анталии.

Один найден живым.

Одинокий старик.

Без единой царапины

В четырнадцать тридцать четыре

Мальчик

(Девять лет, из неполной семьи

Без признаков папы)

Звонит из ситуативного склепа.

Говорит, что живой,

Но не чувствует левую ногу.

(Забегая вперёд,

На девяти килограммах

Бывших костей и мяса

Лежит многотонно бетонная масса)

Плачет мама-библиотекарь.

Мальчик смеётся

И говорит, что он тут,

Как цифра «четыре» в тетрадной клетке.

Отключается.

Спасатели сверлят доспехи смерти

Специальным алмазным буром.

Библиотекарша страшно кричит

Ну сколько ещё вам долбить

Сколько

Сколько

Сколько.

Мальчик

Тратит последние семь процентов

Зарядки аккумулятора

На онлайн-симулятор

Звездолёта «Тысячелетний Сокол».

Он хочет закончить уровень.

Новость бьёт общество плетью,

Но общество любит по-жёсткому.

Соцсети молятся

Без отрыва от пива и кофе

Проклинают центральную власть,

Злую бездушную курву,

Впавшую в информационную кому.

За секунду до перехода

В Гиперпространство

У пилота садится в груди батарейка.

На ветку берёзы,

Поседевшей от пыли,

Плюхается

Совершенно безумная канарейка.