Снять квартиру в шпиле высотки

Было ничьей, но плохой идеей.

Зато вид обалденный,

С севера – одичалые,

С запада – конница Гудериана

И стальная мотопехота Нея.

Из колонок – Адель и Рианна,

Из одежды – колготки

С открытым, как Белград в сорок первом, низом.

Это вызов – жить в шести кубометрах вертикального лего.

Это нега – касаться друг друга

Бесконечно любимо.

Снова мимо на чёрных оленях

Летит Санта Морте.

Мы немного опаздываем

Ко всем распродажам.

Потому что море

На юге горит

Красным воском.

Потому что восток наступает

Ордой и Портой.

И мы пьём из друг друга

В морозной жажде.

И наглаживаем друг друга

По свежей шёрстке.

Жёстко жизнь распорядилась нами.

Разбросав кусками.

Приковав цепями безнадёжно крепко.

Лифт на сто этажей,

Вход в живую подземку,

Книжную, овощную, кофейную

Репку, ей так не хватает мышки.

Мне сегодня на выселки

В Институт Глупой Физики имени Ричарда Филлипса

Фейнмана.

Ты выходишь на станции «Н. Искренко»

Вечером – в нашей вышке.

В квадрате цветущих сакур,

Спрятанном в параллелепипедном мире

Советской застройки,

Можно выбрать правильный ракурс,

Такой манга-манга,

Чтобы сходили с ума молодые японки

И мужчины всех остальных архипелагов.

Ветви чёрным пустить по контуру щёк

Как будто лицо это просто цветок,

Белый лист,

И тушью зелёной на нём

Глаза – сигнальные флаги:

«Господин, третий замок пал,

И Вас ждёт ловушка».

Но нежнейшее эльфово ушко,

Лишь угадываемое,

Невидимое,

Не говорит (уши не говорят),

Но безмятежно шепчет:

«Милый, волноваться не надо,

Я виноградинка лидия,

Я боевая мидия.

Раз – и я уже в бронедомике».

Ветер вздыхает томно,

Гуляя невдалеке от тебя

В квадрате цветущих сакур.

Мы приезжаем из зимней степи к весеннему морю

Мы снимаем тёплые куртки

Мы щуримся солнцу.

Мы пьём дешёвый домашний портвейн

У грустной армянки Азы.

В очереди за нами сибирь,

Бело-бледный урал,

Пёстрый кавказ и дородное закавказье,

Стильный питер и стрёмный владивосток,

Десять одесс,

Одна другой беспонтовей.

Понт бугрится бетоном.

Закат как кровосток.

Чехи «Авразию» захватили в Трабзоне.

Набережную патрулирует омон.

Чайка издаёт чеховский стон —

Где же лето,

Где жирный металлургический прайс и кост?

Война торчит из пасти дохлого пса,

Как последняя сладкая кость.

В наш номер поднимается гость,

Усталый, как гвоздь из запястья Христа.

Военкор НТВ,

Аллюр три креста,

Только из Первомайского,

Трое суток засчитываются за год.

Говорит, у меня ещё оператор,

Но он, сука, почти не пьёт.

Говорит почти ласково.

Мы отвечаем – брат, полный вперёд,

Все, что горит на столе, – твоё.

Он выглядит так, как будто

Пересёк траекторию дуэли взглядов

Двух горгон.

У нас в восемнадцать завтра генеральный прогон.

Набережную, море и небо

Патрулирует мёртвый омон.

У грустной армянки подходят к концу запасы,

У меня зашкаливает панкреатическая амилаза,

Журналист пьёт кровь из тетрапака агдама,

Оператор ласкает ствол своего бетакама.

Панорама моря такой красоты и силы…

Мы юны и прекрасны,

И как все говорят,

У нас есть перспективы.

Дома нет никакой войны

И впервые радует украинская ксива.

Птица падает с неба.

Птица бьётся в прицеле глаза,

Будто запуталась в красных кореньях

Хищного азиатского дерева.

Птица цепляется за мерзлую ветку

Чёрного европейского дерева.

Птица больна.

Она переносит вирус.

И в этом цель её существования

В той части жизни,

Что закончится через две минуты

Падением с ветки

В евразийский зелёный снег.

Я представляю,

Как с ветки падает человек крылатый,

Не слишком сопротивляясь,

Ломая пустые ветки,

Выстилая ими свою гробницу.

До неё – четыре секунды.

Шесть метров.

Впрочем, что я знаю о нейронных связях

Птичьего мозга?

Может, там, в тёмной зоне,

Недоступной пока орнитологам,

Генералиссимус Лебедь летит вдоль

Замершего,

Но летящего ежесекундно,

Серого строя

Камикадзе-соек

И хрипло, но отчётливо так:

Сынки и дочки,

Вы не вернётесь,

Но вы отомстите за слёзы гусынь.

Вы приблизите нашу победу

Ещё на мгновение.

Смерть им!

Смерть нам!

Птица лежит на снегу,

Как иероглиф

«Восстание».

Как человек.