– Все могут короли, все могут короли!… Дошел, дверь распахнута!!!

Андрюха сидит на нарах с полуспущенными штанами. Ему поют Пугачеву и остальное ретро. Глаза открыты, но Андрюха спит сидя. Пить не может ничего из предложенной водки. Над огромным болотом размером с одну Данию или двадцать Люксембургов носится его мятущееся «А-у-у!»

Он все же кричал это.

– Почему именно я должна доить Лейлу? Почему я? Почему Лейла – я хотела назвать ее Зорька? Почему имена всей скотине в доме дает он? Я что, имен не знаю? И все-таки – почему он не доит корову?! – Валентина, копаясь в грядке штыковой лопатой, одиноко размышляет вполголоса.

Уже четыре дня прошло с тех пор, как Виталик на деньги с очередной халтуры подарил ей первый в жизни китайский планшет, два дня, как она узнала о гендерном неравенстве, а сегодня ночью вскрылся нарыв войны за эгалитарную семью. Муж не доит корову! Равенства! Требую! Валентина не спала до полчетвертого.

Отбеливателя, чтобы как в интернете плеснуть, дома не оказалось. Уксусную эссенцию всю перевела на заготовки – вот дура, знала бы! Серной и соляной в доме отродясь не было.

– Чем его облить-то, и где я тут метро найду – прокопать в огороде разве что, чтобы как у всех добрых людей? – Валька продолжает ковырять сырую землю в раздумье. Виталя с утра сидит на коньке двора, перекрывая крышу над скотиной к зиме. Улыбается, рукой машет, воздушный поцелуй. – Поулыбайся пока, романтик, корову-то не доил!

Она подкараулила его у туалета, что зеленой свеженькой красочкой стоит за домом. Виталик, выходя, даже не успел застегнуть ширинку. На широком замахе плашмя лопатой по морде. Ну а как еще? Ему иначе ничего не докажешь, и чтобы понял с одного раза. Упав в осеннюю грязь с мерзкой полураспахнутой своей ширинкой, он никогда не доил корову! И даже не собирался!

– Теперь посмотрим! – Но равноправие наступило ненадолго, хоть Валька и бежит, как ей кажется, достаточно быстро. Надо было спать хорошо – силы копить.

Перемотав половинки черенка сломанной о себя лопаты синей изолентой, Валентина идет к обеду на стол собирать. Включила планшет хромающим теперь на правую ногу мимоходом: ха, а тут, вообще-то, о всеобщем равенстве пишут. А не только про Витальку! Третьего дня соседку Гальку записали директором библиотеки, а могли бы Валентину, которая в школе читала сто пять знаков, а та – всего двадцать четыре. Про Колобка в шестом классе. Библиотека хоть и не работает давно, и дверь заколочена крест-накрест, а полставочки-то – вот они, Гальке перепали. Три с половиной тысячи целковых! Потому что муж ее – деревенский староста, а здесь – просто Виталик.

Хлорки спросила у Ефимовны. Но и у той не оказалось. Что ж тут, в банку негашеной извести насыпала, воды в стакан, и присела у окна ждать: когда Галька пойдет к своей калитке – в район собиралась вроде. Калитки здесь днем никто не закрывает – заходи кто хочешь.

– Галина Ивановна, погоди-кось! – Валька быстрой хромой уткой вбежала во двор соседки, на ходу смешивая оружие возмездия. Пенная шапка во мгновенье поднялась и выплеснулась на цветастое новое платье библиотекарши. Прямо на короткий подол.

– А нечего тут перед моим мужиком своими голыми ляжками отсвечивать! Как все надо! – так я ей и говорю, Виталик. – Как все! Валькин муж, хоть и быстро слез с крыши на визг, но, не успев предотвратить все разрушения, отмачивал теперь бывшее прекрасное лицо жены бодягой, завернутой в тряпицу. Кашка такая земляного цвета, помогает очень. Галька все еще причитала за своим забором. Крепкая все же баба эта Галька, не зря муж ее староста. Тот поначалу успел выбежать из дома, чтобы не пришлось искать нового библиотекаря «на стороне», но Виталик, подскочив вовремя и возведя равенство между мужчинами и женщинами, закатил его под крыльцо двумя правыми и одним коротким снизу.

Растемнился вечер. Валька подоила Лейлу одной рукой и одним глазом – нормально, чуть подольше просто получилось. Опыт. «Лейла? Почему он именно это имя корове придумал, муженек-то мой?». Ставя подойник, задела задом планшет. Гаджет – это слово такое теперь модное – вскинулся экраном, проснулся.

– Так, а что у нас там по делу Скрипалей? – Валентина решила потом молоко отцедить.

Барбара Семеновна свершила последние три проворота вкруг себя иссушенным сутулым телом. Самые важные провороты – сделано!

Вообще-то, женщин здесь так никогда не называют. Было, говорят, в лютые времена такое племя – барбары. Худые люди. Барбара родилась в тот июнь, когда на огородах в здешних местах впервые появился колорадский жук. Угрюмо дали младенцу имя всей деревней.

Старуха, оставаясь в себе, молча подозвала рукой монохромного кобелька – Шарика, – указав. Тот за 12 лет жизни знает свое дело. Азартно задрал ногу одну, затем другую на могучую кучку свежих березовых веников. Уложенных здесь – у входа в темный сарай в утро после Ведьминой ночи. Копанул земли, выхватывая куски дерна задними лапами, обнюхивая шумным носом веники напоследок. Для верности позадирал на них ногу еще несколько раз – со всех сторон, пока источник не иссяк.

– Да, хозяйка, вот еще сюда чуть-чуть. Последнюю капельку. Готово!

Березовые веники заготавливают в сухие солнечные дни с Троицы по Илью. Когда лист уже окреп, но еще не затяжелел. Все остальные заготавливают. Но Барбара – только сумерками ночи перед Иваном Купалой. В ночь сырого низкого тумана. На продажу.

Барбара не носит креста – нет никаких смыслов для обоих. До прихода Шарика она натворила с вениками всевозможные обряды от своей черной прабабки – любая сила идет по женской линии, старшим или младшим детям. У родителей Барбара получилась вообще одна.

Ранее все на веники уже положено: неминуемый возврат разрывного похмелья; несмывание грязи телесной и душевной; сглаз голодных соседей, учуявших запах бесценной мраморной говядины; вызов обратно угарного газа из печи; невыводимые прыщи в промежности; остальное другое. И вот – Шарик своих наговоров поверх.

Шарик тоже из наших. Прибившийся к Барбаре из ниоткуда, будучи черно-белым облезлым кобелем, он давеча предложил белой течной соседской болонке родить от него рыжих ирландских сеттеров. На спор. И ведь сука – родила! Все рыжие, как один!

Такой же рыжей получилась крайняя внучка Барбары. Ни в кого. Вообще ни в кого – не было огненных здесь отродясь. В ночь рождения внучки пожар случился на центральной усадьбе в ангарах МТС. Для горожан и в целях статистики – машинно-тракторной станции. В окнах окрестных домов до утра играли языки неугасимого сытого пламени, а девочку прозвали Огнёвка.

Пока чары не рассеялись, Барбара Семеновна быстро засуетила с тачкой к трассе. Там сейчас, в пятницу, покатят цугом «Лехухи» и «Крузаки» – ее постоянные клиенты. Сытые, мордатые семьи едут лежать в шезлонгах, усталые от недельной сидячей городской работы по перепродаже друг другу на восьмом кругу одного и того же виртуального вагона гречки.

– Семеновна, все молодеете? Хорошая Вы наша давняя! Десять штук, дайте. С Ваших веников листья вообще не облетают.

– Я молодею, чего и вам желаю, – ответила, скрестив пальцы на левой за спиной, – а листьев на вениках моих – меньше, чем души. Шарик захохотал в кустах, а Барбара в кулачок пошептала вслед «Лехуху» закрепляющую дополнительную бессловесность.

– Варвара Семеновна, здравствуйте! Рад видеть в здравии!