– Жора хороший, – на скорую руку торжественно объявил, присев на монитор компьютера. Торопливая малюсенькая кучка помета любви на экран – полетел дальше. Работа сегодня такая – хозяину необходимо быстро научиться стрелять. Щелк! Щелк! В спину ему пустые спущенные курки.

Не в пограничники, так хоть пока куда-то рядом в аэропорт. Пересидеть, а там переложимся в кабинеты. В таможню сейчас не популярно. Грузчиком – несолидно. В авиакомпанию – такого «добра» им не надо. Так хоть бы и стрелком – оно в жизни мужчины дело не последнее.

– А в аэропорту Праги птиц разгоняют более десятка ученых кречетов и ястребов!

– Знаешь, ты, сокол, не умничай! Вот тебе «вертикалка», охотбилет-то мама, надеюсь, уже подсуетилась, выправила? Вот гора патронов. Ни одна птица не должна пролететь над взлетной полосой. Безопасность пассажиров – на тебе, сынок! Прага, говоришь? Одну птицу выдрессировать стоит дороже, чем пятерых таких как ты. Так-то, да смотри по самолетам не попади – гореть тебе тогда в аду!

Жора запыхался. Руки устали ворочать за ним ружье. Болит плечо – за неделю стажировки уже расстрелял штук пятьсот патронов. Сменщик посоветовал поставить толстый резиновый затыльник для уменьшения отдачи, а на оружейном форуме – врезать в приклад капсулы с вольфрамовыми шариками. Шарики он знал, а остальные слова – какая-то высшая математика. Плечо к каждому рабочему вечеру каменеет.

Чайки летят на юг. Стайкой – штук десять. Бах! Бах! Птица комком валится в скошенную траву недалеко от ВВП, вставая на тоненькие лапки и оставляя тонкую дорожку кровяных капель, бежит в сторону от стреляющего. В любую другую сторону. Бах! Споткнулась, кувырнувшись через голову лежит, открывая клюв, машет судорожно одним большим крылом. Второе перебито. Бах – первую чайку он убил на третьей смене. Совершенно не размахивая своими огромными крыльями, совсем рядом взлетают в безопасности белые самолеты. К вечеру правое плечо занемеет вновь.

На которое вечером перед обязательным просмотром «Stand Up» сядет Жора. Жора – хороший! На тебе, Жора, семечку. Попугай потерся клювом о щеку – любовь. Не клюнул, а потерся. Любовь. Таможенники обещали отдать старую спаниельшу – бывшую «главную» по наркотикам. Выбраковалась, а таскать битых птиц наверняка будет. Он придумал схроны на взлетном поле: под кустами, в углублениях дренажных канав. Оттуда, купив специальный костюм, став похожим на копну сена, он палит в ничего не подозревающих птиц – нарушителей безопасности полетов людей. Бить он сначала стал много, а теперь – очень много. Без собаки не набегаешься. Горы белых чаек. Бывших белых.

Чайки все равно настырно летят на юг. В погранслужбу ему уже не хочется – «Stand Up» продолжают крутить, стрелять интересно, работать серьезно – нет. Жирные самолеты взлетают покойными рядами. Мать, устроив сыновей, дает всему высокопосаженному чиновничеству города «про запас».

Жора – хороший. Он, любопытный, упал в кастрюлю со щами. Крышка, на которую он сел, перевернулась. Мучился недолго – день. Облетели перья, покраснел весь кожей и, ничего не сказав на дорогу, – умер. И все честно плакали.

Он так красиво летал.

А-у-у!!!

А ты сам-то пробовал позвать кого-нибудь в середине ноябрьской ночи посреди болота? Огромного болота во всю землю где-то на границе жизни и нежити? Там, куда уже доходят от моря северные олени, но никто никогда их не видел здравствующими? А-у-у?

Вот и Андрюха стоит, думает об этом же. Только одна попытка. Открывать рот или нет? А если открывать, как успеть крикнуть самое важное, самые дорогие имена? Леху звать или Вовку? Какая комбинация букв улетит дальше по темноте? У кого из двоих слух лучше? На простое «а-у-у» может сбежаться все что угодно. Со всех сторон и из других мест.

Где-то далеко слева Лешозеро. Зачем его так назвали, зачем сказали Андрюхе это название?

Две протопчины от широких лыж мужиков уходят поперек лунной дорожки куда-то. Луна полная – время, когда «крутит ноги» перед сном у немощных и просыпается нечисть. Рыба клюет обычно тоже не очень, поэтому – зачем, спрашивается, поперлись? Лежал бы в постели на наволочках, да под пуховым одеялом, ноги бы крутило в коленях, хныкал бы жене об этой беде, а она бы жалела. Если бы жалела недостаточно организованно – можно было бы поскрипеть и покапризничать. Скандальчик, на худой конец, создать.

– Кого же? Безымянного А-у-у, Леху или все-таки Вовку? Вовка местный, звать его понадежнее будет. Постойте! А кто это сейчас прошептал в голову про оленей? Которые здесь есть, но их нет?! Мамочки родные!

Позади волокуша. В ней огромный рюкзак. Люди добрые – на какой ляд сдался такой! Три же дня всего ловить собирались, не на Северный же полюс экспедиция. Кстати, может, что-то съесть, чтобы энергия разлилась по телу, чтобы вперед побежалось быстрее, – так всегда делают настоящие путешественники. Как беременному, желается того, что лежит не в этом мешке. Например, лимонаду из рюкзака Вовки, а здесь в одном из карманчиков только конфетка и горбушка от батона. Горбушка осталась после закусывания второй бутылки водки, а конфетка припрятана… Где она, только не это! Где конфетка – в ней больше всего глюкозы, которая мгновенно запустит движение. Леха сожрал, наверное. Что делать теперь? Без этой конфетки в фантике! Булка сухим комом застряла на входе в Андрюху, не желая проваливаться. Жевать надо не так громко. Чуть не задавился.

Болото засыпано снегом, а сверху прижимает мороз. Снизу оно еще живет, не промерзает, прилипая к лыжам и не давая двигаться вперед. Каждые сто метров приходится скидывать их, соскребая наледь ножом. Хорошо, хоть нож есть! Им можно и лыжи поскоблить, и, если что, оборониться. От кого-нибудь. Или от чего-нибудь здесь – за сто километров от ближайшего дома. Вовкиного дома. Хорошо, не нашел конфетку, а то бы фантик мог адским шумом зашелестеть на всю округу.

Почему двустволку повесили на шею Андрюхе? Ну вот почему? Зачем на рыбалке ружье? Кто вообще догадался его взять, чтобы теперь тащить? Олени, так кто же их видел? Патроны в стволе – это хорошо. На болоте огромные продухи – круглые, размером со след динозавров, которые наверняка паслись здесь огромными стадами. Что ж не пастись – свобода, деревьев нет, ходи жри свои мезозойские папоротники. Лежат, поди, теперь под Андрюшиными лыжами в пять слоев, а души их бродят по округе. Вот! Что-то вдали ухнуло протяжно – хоть бы лучше это был ветер. Но не с Лешозера.

– По кому стрелять тут из двух имеющихся патронов? По кому первому? Оставлять последний патрон для себя или выстреливать все, а дальше врукопашную?

Ружье – лишние почти пять килограммов. Из-за него и отстал, да еще лыжи не смоленые – липнет к ним снег этот дурацкий! Говорят: пойдем, мол, мы вдвоем побыстрее, начнем избушку топить, а ты по лыжне догоняй. Где та избушка, Андрюха тоже нестерпимо хочет ее топить! Было сказано: идти всего час сорок. Какие час сорок? Уже за полночь перевалило, а вышли от машины в обед. Чем они тут расстояния меряют, какими единицами? Интересно, а вот эта тревога – она чем измеряется? Нет, это не страх, Андрюха не ведает страха. Это осторожность, главное, чтобы под ногами не хрустнуло что-нибудь сейчас. Фонарик налобный включать – Боже упаси, мишенью стать!

На болотах разве бывает что-нибудь хорошее? Вот идешь ты по городу и встретил прекрасную молодую девушку. С фигурой, и вообще. А топая по болоту, что можно встретить? Что за звук вдалеке? Хорошо хоть, не слева! Как будто поет кто-то. Стопудово – русалки сюда уже не добираются, сюда вообще ничто не добирается. Может, поющие болота? Чур меня!

Под ногами озеро. Андрюха научился за этот день определять сквозь лыжи, снег и все остальное – по какой поверхности он идет. Огонек вдали мелькнул лишний. Лишний среди остальных огоньков звезд, миллиард которых давно все до одной посчитаны, и контролируются теперь. Может, гнилушка светится?