Не потому ли постоянно возникала вырвавшаяся из глубин художественного процесса потребность достучаться – что-то изменить в людях?.. Не так ли в другой – общественной – жизни за этим ударом, грамотным нападением маячил и шукшинский кулак, и солженицынский призыв о сбережении народа, как национальной идеи в России?.. Не могу не вспомнить о писательской любви Александра Исаевича к притчам – «крохам». Разве не перекликаются эти литературные формы с короткими рассказами и живописными миниатюрами Станислава Сергеевича Говорухина, который одним из первых осмелился на документальный фильм «Александр Солженицын»?

Ведь быть художником в полном, широком и свободном смысле этого слова – разве лёгкий выбор? – Не опасное для жизни путешествие, когда ты висишь над пропастью возможного непонимания, а порой и зависти людей, лишённых призвания и яркого таланта.

Не просто двигаться там, где до тебя никто не ходил, где есть вдохновение – пушкинское, историческое – и навязчивый страх летящих минут человеческой жизни. Горы и город. Кавказ и Москва. Отстранённые и щемящие звуки большого города и московские голуби, будто отгораживающие и сохраняющие для нас территорию ВЕРТИКАЛИ, которая живет в сознании и требует защиты. Так – независимо от нас происходит преображение реальности и движение в образ. А тогда – окружая меня дрожащими переливами звука, медленно таяло и струилось стойкое свечение. Мир – распростёртый и распятый мирскими страстями – восстанавливался и оживал в своей несгибаемой силе, во всём разнообразии старой застройки центра Москвы: многовековой энергией одарённых архитекторов, созидателей пространств, удобных для жизни и предвещающих полёты души, ищущей справедливости и побеждающей холод равнодушия и греховность человеческой природы.

«Такова жизнь», – часто сочувственно, но с оттенком иронии говорят о переживаниях и трудностях. «И да – и нет!» – отвечает мой внутренний голос. Что-то необъяснимое, будто оценивающее каждого прохожего и случайного зрителя, подымается из незримого далека и приобретает черты. Я вижу портрет, не тронутый временем – портрет человека ВЕРТИКАЛИ с грустным и задумчивым лицом, с офицерской осанкой, статью и прямолинейной походкой. Словно глазами Высоцкого из фильма «Вертикаль» (1967 год) Станислав Сергеевич оглядывается на свой и наш жизненный путь: сдвигая брови, смотрит на тревожное небо, обнимающие горы. По столичному привычные кепка, трубка, шарф и пальто… А внутри подтекст и заряд большого художника – напряжённый, обороняющийся взгляд. Отсюда ведь и будоражащая профессиональное сообщество склонность к провокации, к творческому эпатажу – к шокирующим прилюдным высказываниям. Что стояло за всем этим? Конечно, как метко подметил С. А. Соловьев, не только желание «посмотреть на эти вот выражения» наших лиц. Пожалуй, таким мог быть Евгений Онегин ХХ века – во многом разочарованный, но лишённый пошлости и банальности псевдоэлиты в культуре и политике: Онегин, безошибочно цитирующий пушкинские строчки, как мне кажется, встретивший свою «Татьяну» – будущую супругу Галину Борисовну и всё же осуществивший право быть любимым! Без ВЕРТИКАЛИ нет жизни – нет выдержки и борьбы – нет и цельности. Ставить вопрос – значит, обретать своё лицо, противостоять и ждать ответ. Так высокая фигура Станислава Сергеевича ассоциировалась с колонной, обелиском целому поколению тех шестидесятников, которые, как и мои родители шли в горы, чтоб доказать прежде всего себе, что всё мелкое и слабое можно преодолеть и красота вершин доступна человеку.

Они шли крепкой цепью дружбы и, как я теперь понимаю, круговой порукой людей, не сломленных своей эпохой – не раздавленных ХХ веком! Конечно, счастливых молодостью и ясностью ответственности друг за друга. У них – не могло быть иначе… А если с собой удалось разобраться, то, как быть с миром – живущим на грани веков и на гребне очередных драм? Актёр уступил место всесторонней личности, режиссёр стал провидцем и целителем, писатель и публицист – политиком:

Оттого ли в 90-е, как с далёких и всё-таки увиденных вершин, раздавались призывные сигналы – острые по своей позиции названия его фильмов: «Так жить нельзя» 1990, «Вторжение» 1992, «Россия, которую мы потеряли» 1992, «Великая криминальная революция» 1994… Для такого популярного в стране режиссёра честность по отношению к обычным людям и печаль по утраченному (для кого-то отвоёванному и романтическому!) – это не просто съёмка новых фильмов, но и гражданский подвиг: горячий ответ художника на действия разрушителей страны, утративших чувство Родины. Может, не смиряясь с вседозволенностью денег и беспринципностью некоторых бывших «хозяев жизни», он чувствовал обиду за уходящих стариков – за своих покорителей горных вершин, которым не находилось достойного места в те, роковые 90-е… Ведь уважение к старшим – будь то актёрам или режиссёрам – не имели табеля о рангах и заслугах. Здесь проявилась и человеческая симпатия (Борис Андреев, Иван Переверзев…) и сердечная признательность за истинное могущество, воплощенное в таланте и личностном обаянии (Михаил Ульянов, Александр Кайдановский и др.), для этого восторга – нет возраста. Я думаю, в этой черте характера Говорухина кавказские традиции смыкались с купеческой старорусской значительностью в общении, дружбе и особенно в организации застолья. Здесь – труднее найти ему равных! Здесь, минуя века, властвовал дух предков и текла поэтическая речь… Ансамблевое коллективное рождение «кина» предполагает внутреннюю связь всех действующих лиц этого события. Да, изменилась страна, но осталась та же точка отсчёта… И заработал барометр времени. «Не согласен на меньшее», – слышится за озвученным текстом фильмов Станислава Сергеевича… И он спешит, как спортсмен – усиливающий нагрузку и удлиняющий для себя беговую дорожку – чтоб вовремя ответить как художник! Что может быть страшнее потери национальных истоков и величия нравственных побед?.. А в те годы – то, что держало в Великой Отечественной войне, оказалось на лобном месте истории. Говорухин-художник (в публичности и затворе) находит ВЕРТИКАЛЬ В ГОРИЗОНТАЛИ – предстояние незримого в непритязательной русской природе: тоскует о вершинах, скрытых в облаках и туманах средней полосы России, берёт краски, кисти, холст… Течёт другая жизнь! Не безветрие и безлюдье – одушевлённый покой лаконичного пейзажа, напоминающего близких людей: живущих или уже ушедших в белый саван России, успокаивающий землю после лета и яркой плачущей осени. Чеканная лента леса, одинокое дерево, след на снегу, морозное небо и негреющее солнце – всё так полнозвучно в слове и графично в изображении. Отсутствие полутонов, переходных состояний – прямолинейность высказывания – вероятно, и есть то самое мастерство, которое его живопись унаследовала от профессионального киномонтажа. Всё продумано, запоминается и откладывается в памяти. А вокруг – лес… заброшенный, униженный – поваленный ураганами и многолетней бесхозяйственностью. Лес мучается беспорядком: лежит и взывает о возрождении.