Эйлин незаметно взглянула на Северуса. Он казался совершенно невозмутимым, но Эйлин почувствовала — его тоже проняло. Он, не любивший Рождество, вообще не признававший праздники, вдруг, совершенно неожиданно для себя ощутил странное тепло в том месте, где обычно помещается душа. Всё, что окружало его сейчас — огромные ели, украшенные мишурой и блестящими игрушками, все эти звуки и запахи — всё будило в нём совершенно несвойственную ему, наивную веру в то, что всё будет хорошо, и от этого незнакомого, непонятного и немного пугающего своей непривычностью чувства сердце Северуса сладко трепетало, и он ничего не мог с этим поделать. Не помогали ни ироничные замечания внутреннего голоса, ни весь положенный ему Богом сарказм. Ему оставалось только сохранять суровое выражение на лице, чтобы никто из присутствующих не догадался, что с ним происходит. Впрочем, Эйлин, кажется, всё-таки, догадалась. Она всегда умела почувствовать всё то, что чувствовал он. Ну, от Эйлин ему прятаться не нужно. Теперь Северус абсолютно точно знал: счастье — это когда у тебя есть человек, перед которым можно не носить маски и при этом не бояться получить удар в самое открытое, незащищённое место. Ощущение счастья не проходило у него во время всего праздничного ужина, его не могло погасить ни присутствие за общим праздничным столом нескольких студентов, оставшихся в школе на каникулах, ни оживлённая болтовня коллег, позволивших себе сегодня немного сливочного пива в присутствии учеников. А дальше… Дальше Эйлин сделала всё, чтобы это чувство не покидало его всю ночь и оставалось с ним и после пробуждения.
Весь их праздничный день был заполнен неистовыми, безудержными ласками, чтением и вкусной едой. Супруги Снейп позволили себе не появляться в Большом Зале ни за завтраком, ни за обедом, ни за ужином. К вечеру они чувствовали себя немного усталыми, разнеженными, обленившимися, но полностью удовлетворёнными. Северус, никогда ранее не позволявший себе подобного времяпрепровождения, вдруг почувствовал удовольствие от безделья. Завтра он снова проснётся собранным и деятельным. Завтра он переделает за день тысячу дел. Но не сегодня. Не сегодня…
Сегодняшний вечер он намерен провести, сидя в уютном мягком кресле у камина, со стаканом огневиски в руке, слушая болтовню своей жены с её подругой и время от времени лениво вставляя в эту беседу свои реплики. За каких-то пару месяцев профессор Грейнджер совершенно незаметно стала очень близким другом не только Эйлин, но и их семьи в целом. При том, что лично для Северуса она по-прежнему оставалась лишь подругой жены. Он никогда не общался с Гермионой тет-а-тет, но её присутствие по вечерам у них в комнате ему не мешало, тем более, что случалось это довольно редко. Мисс Грейнджер не злоупотребляла вниманием супругов Снейп и заходила к ним «на огонёк» нечасто. Как раз с такими интервалами, чтобы они успевали соскучиться по её обществу. «Невыносимая всезнайка» при ближайшем рассмотрении оказалась существом не только умным и рассудительным, но также преданным, готовым всегда прийти на помощь, к тому же — весьма интересным оппонентом в спорах. Правда, Северусу до сих пор иногда хотелось одёрнуть её и снять туеву хучу баллов с Гриффиндора, но зато это придавало их беседам особую остроту и привлекательность. Впрочем, спорили они редко. У преподавателей Хогвартса в запасе было не так уж много свободного времени.
Но сегодня споров не будет. На сегодня все они отменяются. Сегодня Рождественский вечер — время тихих посиделок и задушевных разговоров у камина под стаканчик-другой хорошего огневиски. Они, все трое, расположились в глубоких креслах у камина, причём, девчонки залезли в них с ногами, укутавшись в мягкие тёплые пледы. Северус, наоборот, вытянул ноги поближе к огню и, время от времени поглядывая на Эйлин с Гермионой, улыбался уголком рта. Профессор Грейнджер и профессор Снейп были ещё столь юны, что улыбка невольно кривила губы Северуса всякий раза, когда он мысленно называл их «профессорами». А сейчас они и вовсе казались подростками, неизвестно каким чудом очутившимися в кабинете строгого слизеринского декана в этот тихий и уютный рождественский вечер.
Позади них стоял столик с закусками и напитками, с которого каждый мог по желанию призвать себе какое-нибудь лакомство, не вставая с кресла. Девчонки прихлёбывали сливочное пиво, от которого щёки у них разрумянивались, а в глазах появлялся озорной блеск. Северус, как уже было сказано, предпочитал огневиски.
— А вы знаете, что Джинни собирается вернуться в Хогвартс после рождественских каникул? — спросила Гермиона.
— Нет. Но теперь знаем, — отозвалась Эйлин. — Это же замечательно. Она молодец. Правда, Северус?
Он кивнул и, немного помолчав, спросил:
— Вы переписываетесь с ней, мисс Грейнджер? Как она чувствует себя? Я имею в виду, психологически?
— Ну, если вы помните, она некоторое время не могла видеть никого, кроме матери. Даже отца стыдилась. Но потом постепенно преодолела себя. Сначала смогла общаться с братьями, а потом и просто со знакомыми людьми. Сейчас она почти полностью восстановилась. Единственный человек, с которым она не может общаться — это Гарри, — Гермиона тяжело вздохнула.
— Хм-м… Вот как? — задумчиво протянул Северус. — Она не может забыть, того, что её изнасиловали у него на глазах или не может простить ему этого?
— Я не знаю, — печально ответила Гермиона. — Возможно, и то, и другое.
— В любом случае хорошо, что мисс Уизли возвращается в школу. Это лучше, чем сидеть в одиночестве и перебирать в голове тяжёлые воспоминания.
«Тебе ли этого не знать?» — сочувственно подумала Эйлин, бросив на мужа быстрый понимающий взгляд.
— Да. Это намного лучше, — тихо произнесла Гермиона.
— Герми… — Эйлин дотянулась рукой до руки подруги, лежавшей на подлокотнике кресла, и легонько сжала её. — А ты простила Рона?
Гермиона отхлебнула большой глоток сливочного пива, помолчала, будто собираясь с мыслями и тихо заговорила:
— Мне нечего ему прощать. Он не виноват в том, что его уровень владения магией не позволил ему оказать мне помощь тогда… Я никогда не обвиняла его в этом. Он сам себя в этом обвинил. И поэтому ему стыдно было смотреть мне в глаза. Стыдно вспоминать о своей беспомощности. И я являюсь для него постоянным напоминанием о его беспомощности… Наверное, поэтому он теперь избегает меня.
Голос Гермионы звучал всё глуше и в конце вовсе затих, словно оборвался, обессилевший. Эйлин тут же отлевитировала свой недопитый бокал на столик, выпуталась из своего уютного кокона и подошла к подруге. Усевшись на подлокотник её кресла, она обняла Гермиону за плечи и стала поглаживать их лёгким успокаивающим движением.
— А ты сама? Ты не стыдишься его? — спросила она подругу.
— Стыжусь… — Гермиона низко опустила голову, и её ответ прозвучал еле слышно. — Мне кажется, я ему противна после всего, и он не захочет со мной… — всхлипнув, Гермиона закрыла лицо руками. Странно, но то, что этот разговор происходил в присутствии Северуса, её почему-то не смущало. Кажется, после всего, что им довелось пережить вместе, она стала относится к нему, как к абсолютно «своему» человеку — к отцу или к брату. Ещё более странно, что она не могла так относиться не только к Рону, но и к Гарри, с которым они были друзьями, пережили вместе столько всего — и плохого и хорошего — и которого она, по здравому рассуждению, вообще не должна была бы стыдиться. А она стыдилась… Стыдилась настолько, что не могла встречаться с ним, как раньше, чтобы поболтать по-дружески о пустяках или поговорить откровенно о наболевшем. Так, как сейчас она говорила с Эйлин и с Северусом.
Нужно признать, что Эйлин тоже не могла себя заставить встретиться ни с Роном, ни с Гарри. И причиной этому был всё тот же стыд, который обуревал её точно так же, как и Гермиону. Но ведь между Роном и Гермионой были чувства? Они ведь любили друг друга? Почему же они не смогли преодолеть этот стыд? Ведь они с Северусом сумели… Эйлин растерянно взглянула на мужа. Тот задумчиво смотрел в огонь, медленно перекатывая в стакане остатки огневиски.
