Эйлин почувствовала себя лежащей на ровной, гладкой и очень холодной каменной поверхности, причём, лежала она абсолютно голой, не имея возможности пошевелить ни раскинутыми в стороны руками, ни широко разведёнными ногами. Лишь голова немного ворочалась из стороны в сторону, несмотря на затёкшую и одеревеневшую от холода шею.
Отчего так темно? Такой густой и плотной тьмы у неё под веками никогда не бывало. Эйлин широко распахнула глаза и поняла, что эта тьма окружает её, так же, как и леденящий холод, кажется вязкой и почти осязаемой. Сквозь неё невозможно ничего разглядеть, но Эйлин чувствует, что тьма эта не пустая. Мрак наполнен присутствием множества людей, которые собрались здесь в ожидании… Чего? Какого действа?
И тут Эйлин вспомнила всё. Они собрались здесь в ожидании казни. Её казни. И не только её. Вместе с ней должны будут погибнуть её друзья и… Эйлин почувствовала, как её тело колотит крупная дрожь — от холода или от страха, она и сама не знала. Судя по тому, в каком положении она сейчас находится, лёгкой и быстрой смерти ожидать не стоит. Кажется, ей придётся пройти через пытки и издевательства. Сможет ли она выдержать это всё достойно? А когда начнут пытать Северуса — сможет ли она вынести это и не показать врагам своего отчаяния и боли?
«Да прекрати ты дрожать, дура», — скомандовала сама себе Эйлин, вспомнив наконец, что она волшебница, а не просто беспомощная девчонка, оказавшаяся в жуткой и, чего скрывать — безвыходной ситуации. Прежде всего, она попыталась согреться с помощью Согревающих чар. Как ни странно, ей это удалось. Зато любые попытки отменить обездвиживающее её заклинание, заканчивались провалом. Очевидно, чары, применённые к ней, имели иную природу и не поддавались привычной для Эйлин магии. Попытка наколдовать одежду тоже успехом не увенчалась. Кажется, её, как жертвенного кролика, хорошо подготовили к будущему ритуалу, чтобы ни она, ни кто-то другой не смогли нарушить процесс казни какими-либо попытками сопротивления. Мозг Эйлин метался между поисками путей к спасению, злостью на собственную беспомощность и дикими приступами страха от того, что её ожидает впереди. Сколько времени она провела в таких метаниях? Она не знала этого. Время стало таким же вязким и тягучим, как окружающая её тьма. Неизвестность изводила настолько, что хотелось уже как можно скорее прервать её. Но мысль о том, что за ней последует боль, унижение и смерть, парализовала волю и заставляла сознание жалобно скулить: «Не-е-ет! Не хочу!!! Не надо!!!»
«Заткнись! — приказала ему Эйлин. — Именно так готовят жертву к тому, что ей предстоит. Чтобы она стала безвольной трясущейся и жалкой. Не доставляй им этого удовольствия!» Как ни странно, это помогло ей взять себя в руки. Вдруг тьма, окружавшая её, всколыхнулась каким-то общим вздохом, одновременно пробежавшим по большой толпе людей и внезапно разорвалась на мелкие клочья, ослепив Эйлин светом тысяч парящих в воздухе свечей и висящих на стенах светильников.
Эйлин зажмурилась. Но через несколько секунд открыла глаза и огляделась по сторонам, благо, голову из стороны в сторону она могла поворачивать свободно. Она лежала на широком столе из чёрного мрамора, обнажённая, открытая и абсолютно беззащитная. Напротив, в нескольких шагах от стола на небольшом возвышении она увидела столб из такого же чёрного мрамора, у которого стоял Северус. Ни на ней, ни на нём не было никаких оков или верёвок, но сдвинуться с места им не позволяла неизвестная, очень мощная и очень тёмная магия. Руки Северуса были заведены назад и смыкались за столбом, спина казалась приклеенной к мрамору, и лишь голова могла свободно двигаться, видимо, для того, чтобы он не смог пропустить ничего из ожидавшего его зрелища. В отличии от Эйлин, Северус был одет. Отчего-то это обстоятельство заставило её испытать мучительное чувство стыда. Она лежала здесь, перед всеми, абсолютно голая и чувствующая себя виноватой перед мужем в том, что не сумела прикрыть то, что имел право видеть только он один. При одной мысли о том, что сейчас чувствовал Северус, её обожгло, точно калёным железом. Его лицо, бесстрастное, не выражавшее никаких чувств, казалось застывшей маской, в которой не было ни капли жизни. Чёрные тени под глазами, на ввалившихся щеках и в резко обозначившихся носогубных складках под слоем покрывавшего это лицо равнодушия превращали его в посмертную маску.
Эйлин боялась встретиться с мужем взглядом, но одновременно испытывала непреодолимое желание сделать это. Когда она смогла заставить себя заглянуть в эти устремлённые сквозь пространство, холодные, ничего не выражающие глаза, Северус на миг поймал её взгляд и тяжело прикрыл веки тем знакомым, привычным, успокаивающим движением, каким делал это всегда, давая знать, что понимает её. Лишь на долю секунды в этом взгляде промелькнула такая боль, от которой Эйлин забыла, что ей нужно бояться за себя. Выдержит ли он зрелище её боли и унижения? Не придётся ли ей увидеть, как он сойдёт с ума от бессильной ярости и невыносимого страдания? Эйлин судорожно сглотнула и отвела взгляд.
Слева от неё на таком же мраморном столе так же, как и она, лежала обнажённая и распятая Джинни. Было заметно, что ей не удалось совладать с охватившей её паникой. Джинни трясло, её голова металась по столу, а тело непроизвольно пыталось вырваться из невидимых пут, теряя силы в этой бесполезной борьбе. Казалось, самообладание покинуло её вовсе. Стоявший на возвышении перед ней Гарри, так же прикованный к столбу, как и Северус, пытался поймать её взгляд и помочь ей совладать с собой, но это ему не удавалось. По его лицу было понятно, что он тоже деморализован и попытки держать себя в руках даются ему с большим трудом.
Со своего места Эйлин не могла видеть лежащую в таком же положении, как и она, Гермиону. Зато ей было прекрасно видно Рона. Его лицо было застывшим и неподвижным, но на этой маске, в отличие от маски Северуса, читалась целая гамма чувств — ненависть, отчаяние, боль… Взгляд Рона блуждал от Гермионы к Джинни, а грудь тяжело вздымалась от разрывавших его эмоций.
Помещение, в котором они находились, не было тем знакомым Эйлин и Северусу залом для собраний, в котором они успели побывать. Оно казалось значительно большим, хоть Эйлин и не могла видеть его всё целиком. Кроваво-красные стены, между окнами полуколонны из чёрного мрамора, сами окна, занавешенные чёрным крепом — всё создавало гнетущую атмосферу, в которой смерть была замешана на похоти и возбуждении и будто сама возбуждала похотливое желание убивать медленно и мучительно, наслаждаясь процессом вплоть до получения оргазма. Казалось, этот зал создавался для удовлетворения бурных фантазий кровавого садиста-маньяка, помешанного на сексуальном насилии. По телу Эйлин пробежала невольная дрожь, но она постаралась взять себя в руки. Нельзя показывать свой страх. Никому — это она понимала чётко.
Чуть приподняв голову и заглянув за столб, к которому был прикован неизвестным заклятием Северус, Эйлин увидела толпу людей, одетых в тёмные, по большей части, чёрные мантии. Освещение этого зала было сосредоточено на той его части, где находились пленники. Зрителей окутывал полумрак, поэтому Эйлин не смогла разглядеть отдельных лиц. Все они сливались в какое-то смутное подобие одной уродливой, злобной личины, напряжённо застывшей в ожидании предстоящего действа. Толпа эта хранила гробовое молчание, что казалось совершенно неестественным для такого количества людей. Тишина была гнетущей. Казалось, зрители, собравшиеся в этом зале, объединённые общей идеей, сами боятся того, что происходит здесь и сейчас. Боятся и одновременно наслаждаются этим страхом, впитывая его и заряжаясь его энергией, усиливая её и превращая в плотную завесу из чего-то жуткого, завораживающего, потустороннего…
Эйлин, Джинни и Гермиона не могли видеть того, что происходит позади них. Зато это прекрасно видели Гарри, Северус и Рон. Прямо перед ними, футах в пятнадцати, на ярко освещённом возвышении, так, чтобы было видно всем зрителям в зале, располагалось роскошное ложе. На нём с царственным видом и выражением торжества на лице восседала Аманда Флинт, одетая в полупрозрачную, чёрную с золотым мантию на голое тело, наполовину скрывавшая её прелести и делавшая её невероятно сексуальной. Зловещая обстановка и фанатичный блеск в глазах Аманды делали её похожей на настоящую злобную ведьму — жрицу любви, опасную и соблазнительную, в которой страсть и смерть неотделимы друг от друга. Рядом с ложем стоял небольшой стол. Стоявшие на нём предметы были накрыты чёрной тканью, скрывавшей их от присутствующих.
