— Однозначно, — отозвался Люциус, потрепав по уху окончательно перебравшегося ему на колени лисенка. — Украдем из Министерства маховик времени и убьем наши браки и детей в зародышах, а?

— Что?.. — он недоуменно на него уставился, но услышал в ответ громкий радостный смех.

— Что? Шучу я, расслабься. Мы с тобой уже ничего не исправим. Но, справедливости ради, не такие уж мы и старые, а?

— Откуда у тебя столько сил жить?

«От тебя!» — едва не ответил он, но взваливать на него еще и это совсем не хотелось. Он и так всю жизнь теперь ему посвятил.

— Я так злюсь на судьбу, на жизнь, что на этой злобе я проживу еще лет сто хоть слепой, хоть какой. Я не сдамся. И тебе не дам.

***

— Ты знал?

— Про Малфоя? — спокойно спросил Билл. — Да. У него от него крыша поехала. Влюбился, хоть умри. Все уши мне про него прожужжал. Какой красивый, какой умный, какой не его. Застрелиться хотелось от всего этого.

— А то, что он из-за него вены вскрыл ты знал?

— Нет, — за его спокойствие убить хотелось. — Когда?

— Не сейчас.

— Вы из-за этого поругались?

— Да.

— Ну… — он только развел руками. — Я всегда буду на его стороне, ты знаешь.

Артур знал. Старшие сыновья всегда были не разлей вода и стояли друг за друга горой. Какой бы абсурдной не была ситуация. А эта ситуация была полным абсурдом.

— Знаешь, пап… Не приходи ко мне больше, пожалуйста. Мне нечем тебе помочь.

***

— Ты мог прийти и сказать это мне в лицо сотней разных способов, — Молли смотрела на бумаги каким-то абсолютно пустым, безразличным взглядом. Лучше уж смотреть на них, чем на человека, которого всю жизнь так сильно любила и который видимо поставил себе целью окончательно ее растоптать. — Но ты посчитал, что эта показуха — лучший из вариантов, правда?

— Просто подпиши и я уйду.

В этот момент у нее не было сил его ненавидеть. Не было сил кричать, говорить то, что думала. Потому думать уже было не о чем. Этот мужчина напротив не был ее мужем. Эта холодность и дороговизна была от совсем другого человека. Этот полный спокойствия взгляд из-под совсем других очков не принадлежал человеку, которого она любила, которому посвятила всю себя и от которого родила семерых детей.

Проще было думать, что Артур, ее Артур умер. Лучше уж быть вдовой, чем так страшно преданной, променянной даже не на другую, а на другого, черт возьми, мужика.

Наверное, это и задевало сильнее всего.

— Просто подписать? Для тебя это действительно так просто? Какая же я дура. И сколько лет я дура, скажи мне? Хотя нет, даже не отвечай, сама угадаю. С самого начала, да?

Удивительно, как спустя почти тридцать лет брака просто нечего сказать человеку. Да и что он может сказать? Что был все эти годы мудаком, у которого смелости не хватило уйти? Мудаком, которого годами устраивало проводить ночи с действительно любимым человеком и наутро нагло врать, скрывая засосы, и думать, что ему верят?

— Почему ты так поступаешь? Почему сейчас?

Эта плачущая, абсолютно убитая горем женщина не была его женой. Осунувшаяся, так сильно похудевшая и постаревшая. Когда она успела так измениться? Разве возможно за несколько месяцев так измениться?

Но он сам понимал, что пришел не жалеть, а все закончить. Если даст волю жалости, все так и останется. А он не может. Не может больше врать, потому что это как минимум бессмысленно. Потому что дома, не здесь, его ждет слепой, нуждающийся в нем муж. Да, они никогда по закону не поженятся, но он всегда будет называть его своим мужем. Потому что этого он всегда хотел.

Но почему тогда так больно видеть, как дрожит ее рука, подписывая бумаги, которые даже не было сил прочитать? Почему так больно видеть презрение в глазах детей? Они все были в Норе, как будто знали, что отец — последняя тварь и пришел добить мать. Билл с его равнодушием. Чарли с такой отвратительной пьяной улыбкой, что хотелось ударить. Зло сжимающий кулаки Рон. Абсолютно шокированная происходящим Джинни с глазами на мокром месте. И даже Джордж — белый как полотно, тощий до спадающей с плеч одежды, смотрел на все это абсолютно тупым взглядом.

Эти разные, полные эмоций взгляды еще долго ему снились, даже после того, как расторжение брака вступило в законную силу. Он не чувствовал освобождения, не чувствовал радости, которой ждал. Было бесконечно больно от того, что он потерял своих детей.

Вопреки ожиданиям брата и Люциуса, сыновья, пусть и злились, рукоприкладством заниматься не стали, просто дав отцу уйти. А вот пощечина от Джинни была такой, что с лица очки слетели, треснув где-то на полу. Ее «ненавижу тебя!» еще долго жило в голове кошмарами.

***

Чувство времени даже не думало возвращаться в жизнь Люциуса Малфоя. Пусть он уже не засыпал где придется и когда придется, помогало это мало. Как и тренировки с магическим потенциалом, который по его ощущениям послал его на хер. Все его чувства и возможности как будто зациклились на Артуре. Только его он чувствовал, в какой бы части дома тот не находился. И ощущалось его присутствие особенно остро из-за его вечной нервозности. Люциус чувствовал его тревогу, она накладывалась на его собственную, и из-за этого он переживал еще больше, потому что не мог никак помочь, кроме как быть рядом. И он не знал наверняка, много это, мало или достаточно.

Он уже привык, что по ночам его буквально грабастают, всецело прижимая к себе. Раньше эта привычка бесила до желания со всей силы по рукам ударить, чтобы неповадно было, но теперь с постоянным холодом в теле в чужих объятиях было комфортно, безопасно. Оттого он моментально проснулся, когда чужая часть постели оказалась пуста. Вроде засыпали вместе, и для утра вроде как рановато, хотя здесь он не мог быть точным.

Пропажа нашлась быстро, в ванной.

— Ты уснул здесь?

Люциус опустился рядом на пол, взяв его за руку, покоящуюся на бортике.

— Нет. Вставать лень.

— Ты горячий какой-то, — он всерьез обеспокоился, коснувшись его лба сначала рукой, а потом губами. — У тебя температура. Давай, вставай, водя ледяная. Еще заболеть тебе не хватало.

Вместе с испугом Малфой испытывал какую-то иррациональную радость: теперь не ему помогают, а он, а это значит, что он нужен!

— У тебя болит что-нибудь? — спросил он, уложив благоверного в кровать.

— Голова.

— Так, лежи, сейчас разберемся.

Зелья Малфой уже совсем неплохо определял на запах да и на ощупь все отличающиеся флаконы помнил, но все равно просил посмотреть, что ему дает. Ни разу не ошибся и это вдохновляло. Чувство бесполезности немного отступало.

То, что это была не простуда, стало понятно уже к следующему вечеру. От стресса тоже температура поднимается, а тут уже диагнозом депрессию можно ставить. Малфой ожидал чего-то такого, зная его отношение к детям, но не думал, что это настолько тяжело ему дастся.

Весь день Люциус не знал, чем себя занять кроме игры с носящимся по всему дому лисенком. Пианино в гостиной было слишком старым и расстроенным, чтобы получать от игры удовольствие. И Малфой безумно скучал по книгам. Конечно со временем можно научиться читать руками, но на это понадобится много времени и к сожалению не все книги, которые он хотел, существовали на шрифте Брайля. Это расстраивало и снова приводило к мыслям о собственной бесполезности.

Именно поэтому он, несмотря на определенный страх, сам вызвался соорудить подобие ужина для них обоих. Не то, чтобы Артур горел желанием доверять ему орудовать ножом, но и отбивать ему руки, когда тот сам начинал что-то делать, он точно не собирался.

Кухня была настоящей пыткой. Как общаться с плитой Малфой не знал от слова совсем, потому в холодильнике искались продукты, которые не нужно готовить. Хлеб и сыр попали под руку первыми, на них он и остановился. А чай холодный, потому что, чтобы его нагреть, нужна плита. Или магия. У него не было сил применить ни то, ни другое.

— Ты не умеешь плиту включать? — с улыбкой спросил Артур, смотря на неровно порезанные бутерброды и едва заваренный чай. На самом деле для него не имело никакого значения, как это выглядит. Люциус, в жизни не готовивший ничего, кроме зелий, ничего не видя смог сделать бутерброд. Это достижение, причем без всякого сарказма.