— Чарли, да что с тобой не так?!

— А с тобой?!

Артур никогда в жизни не мог бы себе представит такую ситуацию, в которой он делит любовь всей жизни хоть с кем-то, уж тем более с родным сыном. У него это просто не укладывалось в голове. Вопросов было столько, что вслух ни один не сформулируешь, пока не успокоишься.

Он до сих пор злился на сына даже сильнее, чем стоило за то, что он сделал. Да, в детстве он тоже претендовал на проблемность, но потом перегорел, а затем и вовсе уехал.

В Чарли очень рано проснулась сексуальность. Он не был девственником уже в двенадцать и сначала это ох как пугало. Особенно когда он с еще детской непосредственностью рассказал об этом отцу, еще даже не совсем понимая, что в обществе норма, а что нет. Хотя тогда Артур не стал рушить его странные природные ориентиры, пусть и посоветовал ради безопасности про парней никому не рассказывать. В конце концов, не ему было говорить сыну, что спать с парнями и девчонками сразу — неверно.

Каким-то чудом обучение в Хогвартсе обошлось без беременностей и скандалов, и без меры сексуальный, всеми желанный и возносимый капитан квиддичной команды, трахнув половину факультета, если не всей школы, свалил в Румынию со званием вечного секс-символа.

И теперь этот секс-символ, который всегда добивался любую и любого, кого хотел, стоял пьяным, раздавленным и абсолютно отчаявшимся. Потому что впервые в жизни не получил сполна того, кого хотел до смерти.

— К черту вас обоих. Будьте счастливы! И сдохните в один день!

Аппарировать пьяным равно самоубийству и оставалось только надеяться, что он в целости доберется туда, куда ему было нужно.

Когда Артур со злости захлопнул дверь слишком сильно, Люциус сидел на лестнице и неловко вытянул руки ладонями вперед, будто пытаясь отстраниться.

— Только не бей меня, пожалуйста. Я все объясню.

Он не помнил, сколько раз за жизнь ему в самых разных формах предлагали переспать, сколько дифирамбов пелось его красоте, сколько раз на эту красоту покушались и сколько раз особенно настойчивые поклонники пытались взять его силой. Он не считал все это достойным места в своей памяти, потому что всегда отказывал, всегда отбивался, когда это было нужно. Он согласился лишь один раз в жизни в минуту полного отчаяния. И теперь мог бы плакать, рыдал бы от страха и отчаяния. Он надеялся, что о его времяпровождении в Румынии никто никогда не узнает. Зря. Нужно было отказаться, черт возьми.

И каким же сильным было его удивление, когда вместо ожидаемого удара он получил аккуратные объятия и невесомый поцелуй в висок.

— Артур…

Малфой уткнулся носом ему в грудь как сильно ударившийся головой кот. Задрожал, сжимая слабыми пальцами плюшевого ниффлера. Потерянный и такой хрупкий, что прикасаться страшно.

— Объясни мне, какого черта это было, — как можно спокойнее попросил Уизли, старательно подавляя в себе весь тот огонь, что полыхал в душе огромной адской жаровней.

— Это долгая история и глупая. Мы с тобой тогда опять поругались. Я был в заповеднике, был очень долго, вложил в него кучу денег как предлог, а на деле просто сбежал после всей той обидной чуши, что ты мне наговорил. А там он. Юный, красивый, так на тебя похожий. И… такими влюбленными глазами на меня смотрел… В общем, я совершил огромную ошибку. Я трахался с твоим сыном. Живи с этим как хочешь. Мне жаль.

<<Несколько лет назад, драконоведческий заповедник в Румынии>>

— Впервые вижу человека, с такой скукой смотрящего на драконов, — это не было упреком, скорее искренним недоумением.

— Они просто животные. А животные все прекрасны. Нет смысла восторгаться кем-то отдельно.

— Вам здесь не нравится?

— Мне нигде не нравится.

— Вас обидели?

— А так заметно?

— Даже слишком. Вы как будто прячетесь здесь.

— В этой глуши все прячутся, разве нет?

— Отчасти верно.

— Ты тоже сбежал.

— Мне было от чего. А вот Вам.

— Я похож на того, у которого не бывает проблем?

— Однозначно.

— Жаль. Я живой человек. И мне бывает больно.

— Трудно в это поверить.

— Знаю. Я всю жизнь фарфоровая кукла.

— Выпить не хотите?

— Что за благосклонность?

— Здесь другая вселенная. Англия далеко, и все ее дурные правила тоже.

— Я согласен.

*

— Как ты предпочитаешь?

«Нахал!» — пьяно подумалось ему и ухмылку едва удалось подавить.

— Хочешь быть сверху?

— Хочу.

— Будь.

*

Парень очевидно не был девственником и умение трахать до звезд перед глазами ему определенно досталось по наследству. Сколько раз за ночь он умолял его «еще!» и «сильнее!», сколько упомянул Господа всуе, сам не помнил. Это было не «хорошо». Это было «вау». И так от этого горько, что утром хотелось выть. Люциус никогда не думал, что в его жизни случится такой бред сумасшедшего — изменить отцу с его сыном. Это ж надо до такого докатиться.

Каждую ночь было также хорошо, как наутро плохо. Как похмелье, только от секса.

Хорошо, очень хорошо, но где-то на периферии еще чуть адекватного сознания всплывают сравнения. Например, что сын определенно тяжелее и хватка у него сильнее, синяки точно останутся. И что пахнет он совсем иначе. А вот член почти такой же — длинный и толстый. Как после ночи с таким сидеть последующую неделю черт его знает, но оно того стоит.

*

— Прости меня, но эти ночи были одной большой ошибкой. Просто помутнением. Мне не стоило давать тебе надежду.

— Я… я понимаю, — потупил взгляд юноша.

— Ложь.

— Да. Черт возьми, да. Я люблю тебя.

— Прости.

И на следующее утро он уехал. В Англии тошно, в Румынии еще тошнее. Он чувствовал себя загнанным в угол зверем. Эта рыжая семейка — настоящее проклятие.

*

Мальчишка был настойчивым. Писал. Мало, но дерзко. Пошло настолько, что от самых первых строк в брюках становилось тесно. Признавался в любви. Один раз даже приехал. И трахнул так, что хотелось передумать. Хотелось упасть в этот молодой горячий омут с головой. Только какого-то черта его отец значил намного больше. Не в сексе дело. Совсем не в нем.

<<***>>

— Мне правда жаль. Я не должен был этого делать.

— Неважно, — выдохнул Артур, сдаваясь. Он понятия не имел, как реагировать на все произошедшее, но поводом ругаться, а уж тем более бить любимого человека, как тот по глупости подумал, это точно не было. Если у сына свет клином сошелся, это его проблемы. Не маленький мальчик, как-нибудь смирится. — Для тебя сейчас это что-то значит?

— Нет! — ответ был поспешным и абсолютно жалким. Именно таким — жалким и безвозвратно зависимым Люциус себя и чувствовал. Значило или не значило, уже было неважно. Суть оставалась одна — он слепой, почти без магии и возможности распоряжаться своей жизнью, и возиться с ним согласен один единственный человек во всем мире. И этого человека злить еще сильнее точно не хотелось. Этот тихушник умел гореть целым пожаром, а Малфою, чтобы умереть, сейчас хватило бы и маленькой искры. Он боялся. Потому что блядское «кап-кап-кап» все еще было где-то рядом на периферии сознания. Остаться с этими отголосками проклятья наедине равно смерти. А умирать, не смотря на слишком уж изменившуюся жизнь, совсем не хотелось. — И не значило. Я твой. Абсолютно и всецело.

— Тогда сделаем вид, что этого не было.

— А твой сын?..

— Мои дети и без этого меня возненавидят, когда я потребую развода.

— Если тебя это успокоит, мой сын тоже от меня совсем не в восторге…

Лисенок, долго смотря на своих друзей, решил, что он лучше плюшевого ниффлера, и забрался к Артуру на колени, носом выталкивая игрушку из рук Люциуса, чтобы занять ее место. Это копошение отвлекало, окончательно развеивая злость и отчаяние.

Они вдвоем гладили довольное вниманием животное, касаясь друг друга пальцами, и оба понимали, что сидят на лестнице в четвертом часу ночи и что шевелиться совсем не хочется.

— Нам нужно было пожениться, — тихо сказал Артур, подняв упавшего на ступеньку ниже ниффлера. — И не играть во всю эту чушь.