Люциус всегда был просто безумно громким в постели. От его стонов и криков впору было оглохнуть, и даже если затыкать его поцелуями, стоит лишь оторваться на жалкий вдох, как услышишь собственное имя, произнесенное с такой страстью и восторгом, что невольно думаешь, что не зря живешь.

Все попытки превратить секс из траха в занятие любовью стабильно проваливались с треском. Никаких сил и терпения невозможно было найти, чтобы хоть немного сдерживать себя, когда этот дьявол под ним стонал и умолял. Стонал его имя и умолял «сильнее», вытрахать из него всю душу. Сильнее, быстрее, еще. Раз даже, лет десять назад, удалось довести его до самой натуральной потери сознания, и это было одно из лучших воспоминаний в жизни. Правда не стоило вслух упоминать, что именно благодаря ему вызывался Патронус. Они могли сколько угодно ругаться, но постель всегда была местом примирения и взаимного восторга друг другом.

Чувство свободы опьяняло. Не нужно оправдываться, не нужно придумывать, где ты был всю ночь. Не нужно скрывать засосы и царапины на спине. Ничего скрывать не нужно. Артур до конца осознал, какой невероятной подлой глупостью занимался все эти годы.

— Меня до сих пор удивляет, что ты так и не снял серьги ни с соска, ни с члена, — улыбнулся Малфой, чувствуя себя легким, невесомым облачком. Безумно счастливым невесомым облачком. Мысли о деньгах и секс все еще были самыми действенными лекарствами в мире.

— Мне они нравятся. Зачем снимать?

Артуру даже было интересно, что бы сказали братья, результатом спора с которыми и были эти две серьги, если бы узнали, что он так и носит их еще со школы. Скорее поржут и назовут любя придурком. Они-то в свое время проспорили ему глупые татуировки на заднице. Их уж точно не уберешь.

Как же весело было быть молодым.

— Мне они тоже нравятся, — Малфой удобнее устроился головой на его плече и пальцем как кот играючи касался серьги на соске. Она ему правда нравилась. — Сильно поцарапал?

Не то, чтобы царапать партнера до крови во время секса было его дурной привычкой или специальной вредностью, но зачастую Малфой злоупотреблял вседозволенностью и был абсолютно собой доволен. В этот раз на спине Артура точно останется хотя бы один новый шрам вдобавок к как минимум пяти старым.

— Неважно, — тот только отмахнулся, давно привыкнув, что секс с ним — это целая война, из которой невозможно выйти целым. — Я себя королем мира чувствую.

— Ну наконец-то!

— Ты что делаешь? — Артур удивленно посмотрел на то, как Люциус облизывает пальцы, водя языком под отросшими ногтями.

— Твоя кровь вкусная, — довольно улыбнулся тот.

— То-то ты ее всю жизнь сосешь.

Смеялись они долго и искренне. Только веселье, такое пьяное и беззаботное схлынуло в один момент.

— С меня хватит.

— О чем ты?

— Завтра пойду туда. Нужно все закончить.

***

«Завтра» наступило раньше. Стук в дверь — определенно неожиданность, когда твой дом единственный на сотни миль и о твоем нахождении в нем никто не знает.

— Мне показалось? — сонно спросил Люциус, подняв голову.

— Не похоже.

Артур нехотя поднялся, когда звук повторился более настойчиво. Наскоро натянув брюки и рубашку, он спустился вниз вместе с увязавшимся за ним любопытным лисенком.

— Привет, пап, — нарочито веселое, пьяное приветствие вызывало только одно желание — закрыть дверь у сына перед носом.

— Привет, Чарли.

— Как дела?

— Видимо лучше, чем у тебя. Как ты меня нашел?

— А, так ты прячешься? — отвратительное наигранное удивление. — Ну, извини тогда. Но кроме дома дяди ты куда еще мог деться, правда? Знаешь, тут Билл сказал, ты с ума сходишь. Вот захотел лично в этом убедиться.

— Спасибо. Но лучше бы ты пришел трезвым.

— Трезвым я бы вообще никогда не пришел. Да и знаешь, — Чарли опустил взгляд, посмотрев на свою дрожащую руку с почти пустой бутылкой, — я, наверное, вообще не к тебе.

— Сын, давай ты протрезвеешь и потом мы поговорим, хорошо?

— Нет, папенька, не хорошо. Ты нахрена меня спас тогда, а? — пьяное веселье моментально сменилось пьяной злобой. — Чтобы я мучился? Ну так радуйся, я в аду. В аду все эти чертовы годы! — и, стоило ему увидеть неловко спускающегося Малфоя в глубине дома, алкоголь вновь сменил его эмоции. — Привет, Люц! Как жизнь?

— Здравствуй, Чарли, — спокойно ответил Малфой, но в душе у него все оборвалось. Он не хотел слышать этот голос. И чтобы его обладатель здесь находился еще и пьяным тоже не хотел. Ничем хорошим это точно не кончится. Наговорит ведь, дурак, а пострадают оба. — Заповедник рухнул, что ты вернулся?

— Я ненадолго. Хотел убедиться, что видел в Косом переулке то, что видел.

— Убедился?

— Да.

— Какого черта вы оба?.. — Артур смотрел то на сына, стоящего на пороге, то на Люциуса, застывшего у лестницы, и не понимал ровным счетом ничего, начиная с момента, когда те успели так близко познакомиться, чтобы премило беседовать черт знает о чем.

— Это из-за него, — ответил Чарли, подняв руки. Сейчас шрамы закрыты яркими татуировками, в переплетениях которых не сразу различишь разноцветных драконов. Но отец-то прекрасно помнил, что было с этими руками несколько лет назад. — Ты спрашивал, теперь отвечаю. Из-за него! Конечно, я тогда не захотел жить. Само божество обратило на меня внимание, а потом бросило как ненужность. Я жалею, что ты спас меня. Потому что моя жизнь абсолютно пуста и бессмысленна. Тем более блять теперь, когда я вижу то, что вижу!

— Что за бред ты несёшь?

— Это не бред, это моя жизнь! — бутылка с оглушительным звоном разбилась о порог. — Я никогда не чувствовал себя любимым, значимым. Я просто был вторым. Недостаточно хорош как первый, сойдёт за няньку для младших. А на его чувства мы наплюем с высокой колокольни. Я пустое место. Уехал к черту на рога ну и плевать на него! Старший же тоже уехал, повторяет наверное! А я просто не хотел жить с вами, не хотел видеть ваши лица. Я ненавижу вас. И тебя, отец, я ненавижу. Наша семья отвратительна, бестолкова и лицемерна. Я знать никого из вас не желаю.

— Чарли… — Люциус нашелся с ответом раньше, чем Артур смог понять смысл пьяной гневной тирады со всеми претензиями, накопившимися за годы. — Извини меня…

— Не надо. Я все понимаю, — на слепого, такого беспомощного, он даже злиться не мог. Тем более что даже в таком незавидном положении он все равно был красивым до безумия. Да и по мнению Чарли если и была во всем этом его вина, так только в том, что таким тот родился — сводящим с ума одним своим видом.

— Чарли, мне правда очень жаль, что так вышло. И я понимаю, что если ты действительно так сильно меня любишь, то тебе трудно это принять, но я люблю твоего отца. Мы с ним вместе уже очень давно. Ты хороший, но… Прости.

— Спасибо за твою честность, — хмыкнул он, не сводя горящих эмоциями и алкоголем глаз с такой одновременно знакомой и неузнаваемой фигуры. Он помнил его иным, не выглядящим таким тощим и больным, но чувств, появившихся с первого взгляда, казалось, целую жизнь назад, это не умаляло. — Я не в обиде на тебя, правда. Просто… Я видел, как тебе больно, и так сильно злился на мудака, посмевшего тебя обидеть. А этим мудаком оказался мой отец. И… и не смотря ни на что ты к нему вернулся. Это… это так глупо. Ты ведь сам это понимаешь, правда?

— Я очень надеюсь, что ты никогда меня не поймешь. Потому что это действительно глупо.

— Я могу потребовать хоть какие-то объяснения от вас обоих?

Не то, чтобы эти объяснения были нужны. Даже в три часа ночи спросонья во всем этом диалоге было понятно абсолютно все.

— А какие тут объяснения, папуль? Видимо тут единственное объяснение в том, что я трахал как оказалось твоего мужика.

— Других мужиков не нашлось?

Чарли невольно усмехнулся, покачав головой.

— Ты сам-то себя слышишь? Ты его видел? У меня на нем свет клином сошелся. И не у меня одного, а?

— Чарли…

— Знаешь, к черту. Я пришел не отношения выяснять. Плевать. Плевать! Я смирился. И мешаться не буду. Только ты прости меня, пап, но общаться с тобой я не хочу. Нам давно не о чем.