Вопросы совести сыплются на него как кинжалы, и от них никуда не скроешься.

Ты правда думал, что он все еще любит тебя? Что ты ему нужен? Наивное, глупое создание. Жизнь абсолютно ничему тебя не учит. Бейся-бейся. Никто тебя не услышит. Ты никому не нужен.

НИКОМУ.

Тебя никто не любит.

Никто.

Никто.

Никто тебя не любит.

Никто.

Н И К Т О.

Люциус проснулся от кошмара с громким криком и даже не успел испугаться второй раз, когда его вполне по-настоящему обняли и прижали к себе.

— Тшш, это просто сон, успокойся.

— Ты вернулся, — он сам себе не верил, пальцами водя по родному лицу напротив, чувствуя его тепло, колючую щетину и такой родной, старый шрам на скуле. — Ты все-таки вернулся…

— Да. Да, вернулся. Успокойся. Все, все хорошо. Прости меня. Прости, что бросил одного.

— Ты настоящий… — он трогал его, нюхал, целовал, безропотно верил раскаянию в голосе, даже не вслушиваясь, что он там говорил про сына, брата и бессонную ночь, лишь бы убедиться в реальности. В голове так и стояло гулом это проклятое «кап-кап-кап».

А потом проснулся новый пушистый жилец их дома, высунув нос из-под одеяла.

— Это… Это что?.. — не то, чтобы Уизли совсем не дружил с головой и не знал, как выглядят животные, но наличие чего-то реального и живого почему-то очень сильно удивляло.

— По моим ощущениям лисёнок.

— Да, это лисёнок, но откуда ты его взял?

— Из леса, — пожал плечами Малфой, взяв животное и прижав аккуратно к груди. — Его мама погибла. Он совсем один. Я понимаю, что мне трудно будет о нем заботиться, но если ты поможешь…

— Помогу, конечно.

— Он рыжий?

— Да.

— Красиво.

— Ты меня опередил.

— С чем?

— Держи.

Ему в свободную от лисенка руку легла небольшая мягкая игрушка. Внимательно ощупав ее, Люциус понял, что узнает очертания. От этого даже сердце предательски защемило.

— Это ниффлер?

— Ну, да. Плюшевый ниффлер. Первое, что в голову пришло.

— Глупый, — беззлобно улыбнулся Малфой. — Такую глупость мой мозг сам не придумал бы. Спасибо.

Не было в этом никакой глупости на самом деле. Артур прекрасно знал, что в детстве при всех миллионах семьи, такой вот ниффлер был единственной игрушкой у единственного наследника серьезного и влиятельного рода.

— Спасибо, — повторил Малфой, еще никогда не чувствуя себя таким счастливым. Его не бросили. Он еще нужен.

С подаренной игрушкой Люциус не расставался. С ней он спал, прижав к груди, с трудом ел, уже сам себя заставляя, бродил по дому. Она совершенно неожиданно стала для него мощным якорем, проводником в реальность.

Больше по ночам страшные голоса не шептали, что его никто не любит. И желания вскрывать вены больше не появлялось. Было лишь такое ему несвойственное желание извиняться, но его Артур пресек на корню.

Сам же Уизли был готов молиться на родного брата, своим теплом и пониманием заставившего его не только жить дальше, но и задуматься о том, что он в ответе за того, кого спас. И ниффлер как «якорь» тоже был его идеей.

***

— Ты чего хромаешь? — спросил Люциус, уже час всеми силами «наблюдая» за благоверным. Видеть магией было сложно, это жутко выматывало, тем более, что палочки у него не было со времен дебильной идеи Воландеморта, но он четко для себя определил, что будет учиться без проводника, только своими силами, чтобы больше не зависеть от куска дерева с чьим-нибудь пером из задницы в сердцевине. Артур был идеальным объектом, на который можно было настроиться. Его магическая сила ярким желто-оранжевым светом отдавалась в голове. Пусть внимания и сил хватало ненадолго, Люциус все равно считал успехом то, что смог различить даже изменения в походке не на слух, а именно на пусть непривычное, но зрение.

— Извини мою бестактность, но как ты это понял?

Артур весь этот час ходил туда-сюда, занимаясь подобием уборки, махая палочкой то на пыль, то на раскидывающего свои игрушки лиса. Зверек категорически был против того, чтобы его мячики лежали в углу аккуратной горкой. И степень зрячести всех жильцов дома его не очень-то интересовала. Вредным он был созданием. Но в лес не собирался категорически. Понравилось ему в тепле и заботе. Кормят, спать в кровати позволяют, игрушки покупают. Что еще нужно для счастья лисенку?

— Будет звучать не очень аргументировано, но я просто почувствовал. Я пытаюсь научиться видеть магией. Пока получается видеть только тебя. Лис вот не поддается. Его я только слышу.

— Это же замечательно! Будешь более уверено себя чувствовать.

— Да, но… — он обнял себя руками, оставив на сегодня свои попытки практиковаться, голова начинала болеть, — все равно дальше дома выходить никуда не хочу. Мне здесь так хорошо. Спокойно. Совсем сопливой глупостью прозвучит, но мне кроме тебя никто не нужен.

— Ты же не можешь до конца жизни общаться только со мной, — ответил Артур, сев рядом на диван и наблюдая, как лисенок снова раскидал мячики и теперь сидит среди этого хаоса и умными коварными глазами смотрит на него, как-то совсем по-собачьи виляя пушистым хвостом. Непослушный вредный ребенок.

— Почему?

— Не буду тебя переубеждать. Это бесполезно.

— Молодец, — довольно улыбнулся Малфой. — Быстро учишься. Но ты так и не ответил. Почему хромаешь?

— Просто оступился, ногу подвернул. Ничего страшного. А ты что уже себе надумал?

— Что тебя твои сыновья избили, конечно же.

— Как это мило с твоей стороны. Только вот с чего бы им это делать?

— С того, что их отец трахается с мужиком.

— Думаешь, когда они узнают, так и сделают? — заметно приуныл он. — Брат точно такого же мнения.

— Не знаю, — покачал головой Малфой. — Не хотелось бы, но я бы на их месте поступил так.

— Избил бы родного отца?

— До смерти.

— Ты ужасно воспитан.

— Да, — тяжело вздохнув, согласился он. — Есть немного.

Артур до сих пор видел в своих сыновьях маленьких мальчиков, которые любят его только потому, что он их отец, но Люциус уже не первый вечер задумывался, что эти «маленькие мальчики» уже взрослые мужики, прошедшие войну. И их, черт возьми, много. Если не убить, то покалечить даже родного отца смогут, если того захотят. А они захотят, как минимум защищая мать.

Когда бы они думали, что будут бояться собственных детей.

***

Погода по-осеннему начала окончательно портиться и почти каждую ночь бушевала гроза. Стекла дрожали от раскатов грома и лисенку, которому они так и не дали имени, совсем этот шум природы не нравился. Он окапывался в углу спальни в своих личных одеялах и с интересом смотрел на своих человеческих друзей, которые давали ему тепло, еду и часто с ним играли.

— Откуда у тебя такой огромный синяк? — спросил Артур, наблюдая за тем, как Люциус стягивает с себя все, что успел натянуть за день. Одежда его совсем не грела и с постоянным холодом он уже почти смирился, спасаясь от него только в горячей ванной или объятиях любимого мужчины.

— Где? — прекрасно зная где, поинтересовался Малфой. Нога болела нестерпимо, но признаваться в этом он совсем не собирался.

— На ноге.

— А, этот. Я упал. Неважно.

Падал он часто, даже слишком, сам на себя злясь. То спотыкался, то ударялся, то от бессилия мог рухнуть на ровном месте. Было ужасно обидно и это невероятно злило. На этой злобе на собственную неполноценность он и жил, если и жалуясь кому-то, то только лисенку, который всегда внимательно его слушал.

— Мазью дашь намазать?

— Дам, — покорно согласился он, забираясь под одеяло и плед, и вытягивая из-под них ногу.

Видимо упал он совсем не слабо, но что-либо комментировать Артур даже не собирался, это было себе дороже. Потому только аккуратно намазал слишком быстро заканчивающейся у них мазью огромный сиренево-зеленый синяк, растекшийся на все бедро.

— Больше нигде не ударился?

— Нет. Все нормально. Спасибо.

Он убрал ногу обратно под одеяло, кутаясь в него с полнейшим отчаянием.