— Сколько времени за последний семестр ты провел со мной? Когда в последний раз интересовался, что происходит в моей жизни, что меня волнует? По-настоящему поинтересовался? Если бы не Турнир, ты бы вообще забыл о моем существовании.
Седрик помолчал, обдумывая ее слова.
— Обвинять других всегда легче, вместо того, чтобы спросить себя, что ты сама делаешь не так, да, Лизз? — горько спросил он. — И что, ты считаешь, это по-взрослому?
— Что я делаю не так?!
Ей захотелось подойти ближе, встряхнуть его за плечи, закричать, сделать хоть что-нибудь, чтобы он понял.
— Я много делаю для нас с тобой. Но я устала делать что-то одна. Дружба — это обоюдное согласие, это движение навстречу друг другу, Седрик. Ты не можешь требовать от меня большего. Я отдала все, что у меня было.
Его глаза вместо привычно-серых казались почти черными из-за света за его спиной — такими, какими никогда не были. И стоило ей заглянуть в них, ей вспомнился совсем другой, но такой же темный взгляд. Совсем другая реальность, словно забытый мираж, но та же пустая библиотека. Ночь, мерцающий свет факелов и длинные тени. Худое знакомое лицо напротив.
«Я отдала тебе больше, чем могла. У меня уже ничего не осталось, Салазар».
Высокий надменный мужчина падает перед ней на колени. Склоняет голову так, что она не видит его лица.
«Я люблю тебя. И всегда любил. Разве тебе этого недостаточно?».
Ей больно это слышать. В голове проносится мысль, что еще не поздно все изменить, поверить его словам в очередной раз. Но вот он поднимает взгляд, и черные изучающие ее глаза говорят, что это очередная уловка.
«Я никогда не причинил бы тебе вред, я никогда не сделал бы этого, ты же знаешь».
«Если бы понадобилось, причинил бы. И это я тоже знаю».
— Именно поэтому ты не пришла вчера? Потому что решила, что и так слишком много делаешь для нас?
Седрик в упор посмотрел на нее. И ей стало не по себе. Она никогда не слышала у него такой враждебности в голосе.
— Я не пришла не потому, что не хотела, Седрик. Но у меня была причина, честно.
— Да? И что же это? Что-то большее, нежели всегда?! — скептически произнес он.
Иногда, когда люди кричат, они так выражают свою любовь, вдруг пришло ей на ум. Насколько проще вместо глупых обоюдных обвинений было подойти и просто обнять его, уткнуться в плечо и рассказать обо всем, что ее тревожит. Быть честной. Ей просто нужно было быть честной с ним. Рассказать, как он ей дорог, как тяжело ей видеть их с Чжоу. Рассказать о том, как они поссорились с Беном. О Ровене и медальоне, о своих видениях. Ведь первое, о чем она умолчала, была шкатулка Ровены, а потом все начало расти, как снежный ком. И вот к чему это привело. Мерлин, что же мы делаем…
— Я могу тебе объяснить, я могу рассказать все с самого начала. Помнишь, когда я выбрала тему для моей курсовой…
— Лиззи! — он оторвался от стола, вскочил и шагнул к ней, и потребовались все силы, чтобы не отступить на шаг. — Это просто смешно! Хватит. Хватит, понимаешь? Хватит кормить меня банальностями, хватит врать. Курсовая? Ты втираешь мне про курсовую уже третий месяц подряд!
Нет. Все бессмысленно. Решительность, державшая ее на плаву, вдруг исчезла, а вместе с ней ушли и последние силы бороться. Для объяснений было слишком поздно, вяло проскользнула усталая мысль. Она уже не сможет достучаться до него. А он… вряд ли поверит ей. Они давно говорят на разных языках.
— Почему я должна придумывать, как оправдаться перед тобой? Почему? — немгромко произнесла Элизабет в тишине.
— Возможно, потому, что ты все еще мой друг, Лизз?
Седрик подошел совсем близко и коснулся рукой ее подбородка, повернув лицо к себе. Элизабет вздрогнула: он был так близко. Но в то же время невероятно далеко от нее.
— Давай, скажи мне, почему ты решила, что мы больше не друзья? Еще вчера все было отлично. И как это случилось в один день?
«Я люблю тебя. Больше чем друга».
Ей безумно хотелось это сказать. Она так долго ждала подходящей минуты. И вот, похоже, это была именно она. Но ее губы по-прежнему молчали, а глаза с мольбой смотрели на Седрика.
«Я не могу. Я не должна».
— Что происходит с тобой, Лизз? Ты можешь сказать мне… вот так, в лицо?..
— Что ты хочешь услышать? — тихо прошептала Элизабет. — У меня нет того ответа, который тебя устроит.
Седрик резко отступил и отвернулся к окну. На морозном стекле на миг отразилось его лицо, но затем снова стал виден лишь снег.
— Друзья не всегда остаются друзьями, Лизз, это ты имела ввиду? Мне не пять лет, я это прекрасно понимаю. Просто все, во что я верил раньше, почему-то теперь перестает быть этим. Из-за Турнира столько людей хотят быть моими друзьями, но в итоге я вижу, как они мне врут… — Слова лились из него, словно он не разговаривал ни с кем годами. — Лиззи, я не знаю, зачем я все это говорю. Я устал от этих бессмысленных разочарований в людях. Не хочу, чтобы следующей была ты. Только не ты, Лизз, ты же не из таких…
Она только смотрела на его напряженную спину. Седрик помолчал, глядя за окно. Элизабет словно видела их двоих со стороны. Вот они, стоят тут, как два чужих человека, по разные стороны пропасти, и есть только тонкая ниточка, уходящая в темноту, соединяющая один конец, где стоит она, с другим.
Седрик развернулся и прислонился к окну, скрестив руки на груди.
— Дело даже не в этой дурацкой вечеринке, ты сама это понимаешь. Дело в тебе. И еще в чем-то, о чем ты не говоришь.
И его тон — каким обычно читают приговор — говорил, что теперь они уже точно ничего не вернут назад. Что-то безвозвратно сломалось. Она приложила к этому слишком много усилий.
— Ты не обязана оправдываться, как ты говоришь, или объяснять. Не обязана. Возможно, ты считаешь, что я изменился, может, это из-за Турнира, или из-за того, что вокруг меня всегда куча людей, или… Я не знаю этого и не узнаю, пока ты мне не скажешь. А ты, наверное, не скажешь, потому что ты думаешь, что я не пойму. И потому что… потому что считаешь, что мы больше не друзья, так?
— Так, — выдохнула Элизабет.
И внутри все оборвалось. Теперь были только две стороны пропасти, которые ничего не связывало. И пустота между ними. И воздвигнуть мост и воссоединиться одному не хватало сил, а другому — желания.
Лизз устало закрыла глаза, словно это помогло бы ей спрятаться. Седрик медленно подошел. Она знала: вытяни она сейчас руку, смогла бы коснуться его… Только зачем?
— Это из-за кого-то еще ты так поступаешь со мной? — сказал он, и Элизабет распахнула глаза. — Из-за Бена Бредли?
Казалось, она не сможет заговорить. Она вздохнула пару раз.
— Нет, — произнесла Элизабет твердо. — Бен здесь совсем не причем. Я просто устала постоянно ссориться и мириться с тобой, Седрик, я… я действительно не знаю, друзья ли мы еще.
— И ты вот так просто можешь все порвать? Так легко все забыть?
— А разве ты сам не хочешь этого сделать?
Седрик устало потер глаза.
— Я не знаю, я не знаю, что я должен еще сделать.
Тихий, родной голос. Не раздраженный, не обвиняющий. Другой.
— Ты все же можешь сделать кое-что, — произнесли ее губы. — Ты можешь просто уйти.
Она повернула голову к заснеженному окну, в нишу которого ветер задувал большие снежинки.
«Verus amicus amici nunquam obliviscitur»* — пришло к ней откуда-то издалека. И Лиззи горько усмехнулась. Мир рушился у нее на глазах, уже во второй раз за эту зиму. И иногда ей казалось, что нынешняя зима никогда не кончится. Каждый день повторялся, как предыдущий, и непонятно было, когда же, наконец, закончится этот один длинный-длинный зимний день.
Она не слышала шагов, не видела выражения его глаз, но знала, что после этих слов он взял сумку со стола и захлопнул за собой тяжелую дверь, эхо от которой разнеслось по пустой библиотеке.
Когда Элизабет, наконец, повернулась, Седрика не было — она стояла одна.
*
