Немного пришлось повозиться с Зельями и все-таки заглянуть в учебник. А к Чарам, где нужно было освоить пару непростых заклинаний для С.О.В., она даже не прикоснулась. В таком состоянии любое заклинание было ей доступно и причем из такого списка, который Флитвик никогда бы не рискнул дать студентам.

Элизабет устало потянулась и откинулась от стола на спинку стула. Разумеется, и минусы у такого способа обучения были. Мощные потоки неведомой ей ранее информации, которые Лизз пропускала через себя со скоростью света, вытягивали из нее силы. Из этих соображений она кое-как усадила себя за уроки лишь на третий день каникул. До этого ее время было полностью занято совсем другими вещами.

Она ушла в творчество с головой.

Лизз помнила, как в апатичном и обессиленном состоянии она вернулась домой из Хогвартса, тихо открыла дверь и вошла в свою комнату. Здесь все было так, как и в день ее отъезда — все вещи на своих местах, идеальный порядок, подушки на кровати выстроились в ровный рядок, занавески расправлены, на покрывале ни одной складочки…

Тогда она опустилась в кресло и подумала, что надо бы придать этому месту более-менее жилой вид.

Следующие два дня Лизз почти не спускалась. Маме составляла компанию гостившая у них тетя Линн, и от Лиззи никто не требовал помощи по домашним делам. Она только диву давалась, как меняется мама в присутствии сестры. Она стала более терпимой к дочери и вообще постоянно пребывала в хорошем настроении. Лиззи оставили в покое, и она спускалась только, чтобы захватить наверх что-нибудь из еды.

За несколько дней ее идеальная безликая комнатка превратилась в мастерскую художника. Позже, когда Лизз, наконец, отвлеклась, она с удивлением и удовольствием заметила, что изрисовала все свои свободные холсты, оставшиеся с лета, и почти все альбомы. Она и забыла, когда в последний раз рисовала так много и с таким вдохновением.

Все пространство стен сверху донизу было увешано картинами, гравюрами, портретами в неброских рамках — половину из них она нашла в своих старых альбомах, отобрала самые лучшие и повесила вместе с новыми работами. Тяжелый золотистый полог над кроватью превратился в произведение искусства — темным золотом на нем вился причудливый узор, и порхали нарисованные волшебными красками крошечные темно–синие бабочки. Белые шторы на окнах она превратила в картину, которая появлялась, когда шторы были задернуты: переплетение темно-синих, серых и голубых ветвей какого-то странного растения… Да, теперь тут было на что посмотреть. В комнате до сих пор пахло свежей краской, а к стене были прислонены недописанные холсты, накрытые тканью.

В дверь тихо постучали, прерывая ход ее мыслей. Элизабет обернулась — в комнату вошла Линн, закрыв за собой дверь.

— Лиззи, тебе пришло письмо совиной почтой… — она осеклась, и застыла на пороге с открытым ртом, окидывая взглядом разрисованные стены.

— Мерлин мой, — Линн неуверенно сделала пару шагов, — это… потрясающе!

Элизабет наблюдала, как Линн прошла вдоль стен, рассматривая рисунки, и погладила рукой полог, спугнув бабочек.

Она улыбалась во весь рот, и Лиззи смущенно улыбнулась в ответ. Она не ждала, что маме понравится, но вот Линн, конечно, другое дело. С самого детства тетя знала все ее секреты и одобряла все увлечения.

— Я думала, ты бросила рисование, — сказала Линн, поворачиваясь к Лиззи и все еще улыбаясь, — твоя мама сказала…

— Мама хочет, чтобы я бросила, — пожала плечами Элизабет и хитро посмотрела на тетю: — Хочешь, кое-что покажу?

Линн кивнула, усаживаясь в кресло. Лиззи извлекла из-под стопки рисунков потертый лист. Оказалось, она прекрасно ориентируется в своем творческом беспорядке. Линн фыркнула, когда взяла его в руки. Это был портрет юной девушки с золотистыми волосами и смеющимися синими глазами.

— Черт побери, — рассмеялась Линн, — когда это было?

— Ты приезжала, помнишь, мы тогда недавно переехали сюда. Мне было лет девять… Поэтому вышло кривовато.

— Все равно очень похоже, — Линн покачала головой, — надо же… Можно, я заберу его?

Лизз одобрительно кивнула.

— Я даже не думала, что у тебя столько картин… — сказала Линн спустя какое–то время, листая ее альбом, — когда ты все успеваешь?

— Ну, у меня было целое лето. Сейчас, конечно, времени мало, но все равно — если хочешь, время всегда найдется.

— Это точно, — рассеянно ответила тетя, вглядываясь в рисунок, — а это кто? — Она подняла взгляд, и Лиззи заглянула ей через плечо.

— Седрик, — коротко сказала она.

— Он вырос… Он изменился, — удивленно прошептала тетя.

Элизабет только неопределенно хмыкнула.

Еще в первое утро дома она начала составлять Седрику письмо. Ей было ужасно стыдно за их последний разговор. Она знала ответ на загадку и хотела сказать и ему. Но все откладывала и не знала, как начать. К концу дня на ее столе был уже целый ворох использованных листов с зачеркнутыми фразами:

«Привет, Сед. Надеюсь, ты не сердишься на меня…», «Седрик, как дела? Извини меня за наш последний разговор…», «Сед, я разгадала твою загадку и думаю, тебе будет интересно узнать ответ…»

В этом не было смысла, она просто тратила силы впустую. Седрик был занят на каникулах с Чжоу, и ему не было дело ни до загадок, ни до подруг детства. Так что Лизз оставила попытки ему написать.

— У тебя очень хорошо выходит рисовать автопортреты, — вернула ее к реальности Линн, перелистнув несколько страниц.

— Но… это не я, — смущенно сказала Лизз. На открытой странице красовался портрет Ровены, который она набросала почти перед самым отъездом из Хогвартса, — это Ровена…

Линн удивленно приподняла брови:

— Рейвенкло? Но… ты придала ей некоторые свои черты? — она поочередно смотрела то в альбом, то на Лиззи. Та помотала головой.

— Я видела ее портрет в какой-то библиотечной книге, — оправдываясь, запротестовала она. — Это так, от нечего делать…

И все же, вглядевшись в рисунок, в глубине души она согласилась с Линн: некоторое сходство между ней и Основательницей было. Уж насколько Лиззи никогда не льстила себе, но даже она не могла не признать: усмешка на губах Ровены и что–то такое в глазах, какое–то уверенное выражение, будто ей известен некий секрет, все же были очень похожи на ее собственные черты. Или она просто очень бы этого хотела и выдавала желаемое за действительное.

Линн продолжала недоверчиво рассматривать набросок.

— И кстати, медальон… — задумчиво протянула она, — на ней твой медальон.

Рука Лиззи непроизвольно дернулась к шее, пальцы сжали холодный круг.

— Это… это уже я дорисовала.

Это было почти правдой, но Элизабет отвела взгляд. Ей было неприятно скрывать что-либо от Линн. К счастью, эта неловкость длилась недолго. Тетя закрыла альбом, просмотрев до конца.

— Может, спустимся и перекусим? — улыбнулась она. — Думаю, после таких плодотворных дней сэндвичи отлично восстановят твои силы.

— Чуть позже, у меня еще куча дел, — улыбнулась Лизз, кивая на стопку учебников на столе.

— Хорошо, — поднялась Линн, направившись к двери. Но Лизз окликнула ее на пороге.

— Линн…

— Да?

— Не говори маме пока про… — она обвела взглядом разрисованную комнату, — боюсь, она не переживет.

Линн подняла правую руку:

— Торжественно клянусь, что пока она ничего не узнает, а позже я с ней поговорю.

— Спасибо! — уже вдогонку поблагодарила Лизз.

Когда дверь закрылась, она уселась на место Линн в кресло и взяла конверт, оставленный тетей на столе.

Письмо было от Бена — очень короткое, всего пару строк.

Он напоминал, что завтра они наметили поход в Годрикову Лощину и он заедет за ней сутра. Элизабет невольно улыбнулась.

Честно говоря, она не ожидала, что Бен выкажет такое рвение поехать с ней. Она представила, как они проведут целый день вместе, и внутри начало подниматься какое–то странное радостное волнение. Еще месяц назад они были лишь сокурсниками и не выбирались никуда вместе — даже в Хогсмид. Они ни разу не были надолго вдвоем, а тут проведут весь день! Надо будет о чем-то говорить. Заполнить этот день совместными интересами. Прогулкой по Годриковой Лощине. И мысли эти ее немного пугали тем, что вызывали в ней только радость.