А через пару недель, как снег сошел и грязь противно липла к обуви, ты уехал вместе с местным журналом снимать какую-то популярную в то время актрису. Ты волновался. Не спал все ночь и курил одну за одной, на утро выпил крепкий кофе и погладил меня по волосам. Ты думал я спал? А я не мог уснуть. Твоё волнение передалось и мне и я лишь лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к твоим шагам; как ты выходил на балкон и подолгу стоял там, впуская в комнату холодный ветер запоздалой весны.

Я помню запах крепких сигарет и твой одеколон. Я больше нигде не встречал такой запах. Что это за бренд? Помню, как за тобой захлопнулась дверь, и пустая комната обняла меня своим одиночеством.

О, как я этого боялся. Боялся оставаться один и лежать в тишине комнаты, окружённый твоими безмолвными вещами. Твоя чашка, твой забытый серебряный браслет рядом с новым, так ни разу и не надетым галстуком, домашний свитер, все ещё помнящий тепло твоего тела, записи с красными пометками и на середине брошенная книга.

Я пытался заглушить тишину телевизором и громкой музыкой, но ощущение холодного безразличия домашних стен уже на третий день выгнало меня на улицу, в толпу шумящих, живых и таких тёплых людей.

Скука и нежелание проводить ночи в полном одиночестве привели меня к узкой улочке с чёрным асфальтом, спрятанной меж серых домов, со стеклянными витринами по обе ее стороны и пошлыми развратными дамами за ними, облачённых в неприличные кожаные костюмы с оголенной грудью.

Возможно, пороки, живущие внутри привели меня туда. Отлично, настало время удовлетворить их, думал я, попутно вырисовывая в голове план на эту ночь. Я решил, что заверну в шумный бар и буду пить крепкие коктейли, пока голова идёт кругом, а в ушах звенит музыка. Хотел напиться до беспамятства и проснуться в паршивом отеле с головной болью и симпатичной шлюхой в постеле, которая заберёт последние смятые купюры из моего кошелька и неровной походкой, на высоких красных каблуках, шатаясь, выйдет громко хлопнув дверью. А я буду лежать на грязных простынях и улыбаться трещинам в углу потолка, все ещё пьяный от водки и удовольствий, вдыхать полной грудью запах ночного разврата.

– Считаешь меня глупым? – тонкая сигарета, выуженная из полупустой пачки, зажигалка, как на зло, предательски вспыхнула не с первого раза, дрожащие руки, выдающие волнение. – Все ещё не можешь смотреть на меня? Для тебя я предатель, обманщик, но я пришёл к тебе исповедаться и найти в твоей душе прощенье.

В свое же оправдание скажу, что, клянусь, когда я переступил это тонкую невидимую границу нашего с тобой нормального мира и вступил на грязную землю этого порочного места, в моей груди что- то лопнуло. Будто сердце разорвалось. Я отправился туда в поисках дешёвых наслаждений и лёгких наркотиков, а встретил там своего убийцу, которого полюбил так, как никогда до этого не любил.

– Хаа… – тяжелый выдох, словно последний, сжатый колючей ей рукой смерти.

– История повторяется, не так ли? Тебе больно это слышать? Хорошо. Это значит, что ты все ещё меня любишь. На сердце вдруг становиться тепло от этого. Прости, не хочу упиваться твоей болью, но для меня это словно маяк в чёрной безлунной ночи у опасных скал бушующего моря. Это свидетельство, что я все ещё тебе дорог. Если ты захочешь уйти, оставь свою боль здесь, со мной. Я буду беречь ее у себя на груди и крепко прижимать к себе холодными часами. Останешься? Тогда, может, сигарету? Ах, да, ты не куришь ментоловые. Я помню.

Я помню все, что касается тебя. Помню каждую твою ресницу и каждый твой вдох. Помню запах твоего геля для душа и то, как ты стучишь пальцами по столу, когда задумаешься. Помню, как кусаешь губы и не замечаешь, что они кровоточат. Мое сердце кровоточит сейчас, Эрик. – слова, сорвавшиеся на полу крик, крупные слёзы градом на стол и в остывший кофе. Тонкие руки, запутавшиеся в волосах, боль, сдавившая рёбра изнутри. – Я не знал, что сердце может так болеть. – щелчок зажигалки напротив, едкий дым крепких сигарет. – Не говори, что закурил из-за меня. – грусть, стеклом застывшая на краю льда серых глаз и безразличные чёрные, утонувшие в полумраке пустого кафе, не решающиеся заглянуть в те, что напротив.

О я был ведом. Ведом невидимой рукой проклятой судьбы, решившей сыграть в опасную игру, правил которой я не знал. Как сомнамбула, плыл я по грязной реке улицы с чёрным асфальтом. Фибры разврата, пошлости и вседозволенности едко проникали в каждую частицу моего тела, заражая мои мысли порочными желаниями. Вдруг неясный крик, крик ворона в предвечерних сумерках заставил меня очнуться.

– Эй, хочешь повеселиться? – ворон говорил человеческим голосом и не сулил ровным счётом ничего хорошего.

Я обернулся и встретился с углём чёрных глаз, таких как у тебя. О, если бы ты взглянул ему в лицо, в его глазах узнал бы себя. Как иронично. – Ухмылка и ментоловая сигарета меж длинных пальцев. Облако серого дыма, выпущенного из тонких ноздрей.

– Знаешь, его лицо было из мрамора, острые скулы и точеный нос, словно вышли из- под ловких рук скульптора, а не были зачаты и рождены человеческими существами. И чёрные точки скучающих глаз.

Наверное, в момент, когда наши взгляды пересеклись, тогда я подписал себе смертный приговор и назначил его своим палачом. Но, ещё не зная опасных последствий нашей дружбы, я лишь улыбнулся, с интересом ожидая что же он предложит.

– Хочешь зайти? – он кивнул в сторону тёмного бара без вывески.

Его волосы, вечно взъерошенные, как будто он только что встал с постели после ночи в объятиях развратной девки, упали ему на глаза и тень жутким знамением накрыла его лицо, словно он был существом потусторонним, совершенно непринадлежавшим миру нашему, земному. Демон, с лицом ангела и руками инквизитора.

И снова же, ведомый жестокой рукой, неким незримым, я двинулся навстречу ему, по пути заряжая патроны в ружьё, которым он прострелит мою грудь.

Толкнув дверь, он пропустил меня вперёд. В баре нас встретила пустота и лишь грязные стаканы, да забитые пепельницы напоминали о том, что сюда все таки заглядывают люди. Желтые лампы под высоким потолком, тонувшие во мраке липкие столы, потёртый бильярдный стол посреди зала и темные углы, со спрятавшимися в них секретами.

Он прошёл за барную стойку и достав два стакана сполоснул их. Янтарный Джек Дэниелс ударился золотом о толстое стекло. Он подтолкнул стакан мне и, сделав глоток из своего, ухмыльнулся, немного прищурив глаза. Уже тогда я обратил внимание, что улыбаясь, только правый уголок его губ поднимался вверх, придавая его лицу хитрое выражение довольной лисы.

– Может, выпьешь со мной? Не хочу пить в одиночестве. Угощаю, за счёт заведения.

Я забрался на высокий стул и вляпался во что- то липкое. Я всегда был слаб на алкоголь и никогда не пил ничего крепче пива, либо вина, того самого, которое ты так и не открыл на мое день рождение. Зачем ты его хранил? Оно продаётся в каждом магазине и стоит не дороже пары бутылок минералки. Ждал особого момента? Надеюсь, ты не открыл его когда узнал, что я сбежал?

Холодный стакан с виски приветливо пожал мне руку, а он стоял напротив и подняв бровь, впивался в меня взглядом. Небрежно покрутив свой стакан, протянул его мне. Мы чокнулись, и звон разорвал мертвую тишину пустого зала. Виски обожгло горло и я задохнулся от того, каким горячим оно мне показалось. Он рассмеялся.

– Ты что, никогда раньше не пил?

– Виски никогда. – я покачал головой и его смех, как гром, который сейчас за окном, прогремел под самым сводом тёмного потолка.

– Итан. – представился он и опустошил свой стакан одним глотком.

– Энгель. – мы пожали руки и меня ударило током.

Ты когда нибудь хватался мокрыми руками за оголенные провода? В тот момент, мне кажется, я почувствовал именно это.

Я не помню сколько я выпил. Может всего стакан, а может два, но было ощущение, что в меня влили галлон этой гадости. Признаюсь, мне нравилось это пьянящее ощущение легкости и головокружение. Мы смеялись и болтали. Он курил, и пепельница забилась до краев.