В тот вечер я ещё долго лежала без сна, обдумывая своё положение. Этот внешне притягательный, но внутренне такой тёмный и отталкивающий мужчина просто помешался на мне. Неужели я сама дала ему повод думать, что согласна на подобное обращение? Прокручивая в голове события этого странного лета, я не могла отделаться от ощущения собственной вины. Всё это время, сама того не понимая, я будто танцевала с красной тряпкой перед разъярённым быком. Моя неопытность и непростительная наивность завлекли его, одурманили. Ведь с самой первой встречи я инстинктивно почувствовала в нём опасность. Мой разум посылал мне тревожные сигналы о том, что я должна держаться от него подальше. Но я проигнорировала их. Или это он не дал мне пути к отступлению? Я уже не знала, в чём правда.

Привычный черно-белый мир, в котором было чётко разграничено хорошее и плохое, вдруг окрасился в неопределённую серость. Каждый поступок Кирилла, сначала казавшийся мне ужасным, в итоге принимался мной. Я смирялась под натиском его страсти, его порока. В какой-то момент я так запуталась, что разрешила его тьме поглотить меня. Я поддалась на его провокации и теперь должна была расплачиваться за это. Моя робкая и некогда чистая душа настолько тесно переплелась с его жестокой сущностью, что я уже не могла разграничить, где заканчивается его одержимая похоть, и начинается моя собственная.

Он насильно приучил моё тело беспрекословно подчиняться его изощрённому разврату. Каждая встреча дарила мне боль, но он приправлял её щепоткой удовольствия, от чего вкус блюда становился всё более пикантным. Я всё глубже постигала бездонную пропасть его души. Если, конечно, у этого дьявола была душа.

В тот день мне снились пугающие, тревожно возбуждающие сны. И когда я открыла утром глаза, то почувствовала себя усталой и разбитой.

Вскоре после пробуждения я услышала, как Кирилл разговаривает по телефону в коридоре. Услышав знакомое имя, я навострила уши и вся обратилась в слух.

— Да, Анатолий Степанович, узнал вас. — Кирилл разговаривал с деканом. — Всё отлично, творческий процесс идёт. Сейчас как раз заканчиваю работу над новым романом. Да, скоро отправлю редактору. Ага… Да, спасибо. Что? Не можете дозвониться до Киры Петровны? Ах, да! — он сделал вид, что внезапно вспомнил о чём-то. — Кира поехала к родственникам домой.

Какого чёрта он плетёт?! Я никуда не уехала! Я тут, лежу в его спальне, прикованная наручниками к спинке кровати!

— Не знаю на сколько дней — какие-то семейные сложности. — невозмутимо продолжил он. — Может, на неделю, или на две… Да, я тоже думаю, что это безответственно, но что поделаешь — молодые такие ветреные. — Он вздохнул и добавил, — Она просила передать, что, как только она найдёт решение проблемы, сразу сможет вернуться.

Вот негодяй! Теперь меня никто не будет искать! Я уже тысячу раз пожалела, что не придумала ничего лучше, чем представить его своим родственником. Что он там говорил? Меня не будет неделю или две? Но я не могу так долго быть его пленницей! Я должна через десять дней выставить на защиту свою диссертацию. О, Боже! Надо срочно что-то предпринять. Я судорожно соображаю.

Вдруг на меня находит какая-то отстранённая решимость. Другого выхода нет. Я сделаю, что он хочет. И плевать на мои чувства, плевать на последствия. Я доверю эту тайну ему. Пусть узнает эту сторону меня.

Пока я размышляю, ручка двери поворачивается, и заходит Кирилл:

— Звонил твой начальник. — Он скривил тонкие губы в усмешке. — Твой другой начальник. Я ему сказал, что ты пока недоступна.

Сейчас я ненавидела в нём всё. Я позволяла ему слишком многое: издеваться надо мной, доставлять мне боль и наслаждение, но не могла позволить ему копаться в самых глубинных своих чувствах. Он никогда не спрашивал разрешения проникнуть мне под кожу — просто вытворял со мной все, что хотел. Я чувствовала себя любимой игрушкой пятилетнего мальчика, безвольной куклой, с чьими чувствами никто не считается.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Кирилл тем временем подошёл ко мне ближе:

— Мне нравится, как ты сопротивляешься мне. От этого вкус победы только слаще. — он облизнул губы. В его глазах зажёгся какой-то маниакальный огонь желания.

— Малышка, почему ты так боишься подпустить меня близко? Почему ты не хочешь мне открыться? — он берёт меня за подбородок и фиксирует его большим и указательным пальцами.

Слегка тянет его вниз, и мои губы приоткрываются.

- Откройся мне, девочка. — Тихо шепчет мне в рот и облизывает мои губы. Сначала верхнюю, потом — нижнюю.

Я прикрываю глаза от удовольствия. Он снова пользуется своим запретным оружием. Ненавижу своего мучителя и страстно желаю его. Какой позор! Я немного отстраняюсь от него и опускаю глаза в пол, так как не могу сейчас видеть его воспламенённый взор.

— Кирилл, я боюсь этих чувств, понимаешь? Я боюсь этой боли. Мне кажется, если я достану её из своей памяти, распробую её, то она меня поглотит. — я краснею. Мне страшно.

— Девочка моя. — Он ласково проводит рукой по волосам. — Ты должна принять эту боль, чтобы преодолеть. Мой урок тебя ничему не научил? Боль — часть нашей сущности. Не борись с ней, не избегай. Чтобы взять её под контроль, нужно её вкусить.

Я поднимаю на него взгляд. Я слишком хорошо усвоила его урок. Больше я не могу ему доверять. Но, возможно, не нужно доверять человеку, чтобы прислушаться к его словам. Откуда он столько знает о боли? Я припоминаю его лекцию в университете: «Творчество — это боль. Слова — боль». Вот, что он пытается мне доказать. Я зажмуриваюсь на секунду, надеясь, что, когда открою глаза, окажется, что мне всё это приснилось. Когда нахожу в себе силы, открываю глаза и пристально смотрю на него:

— Давай ноутбук. Я готова. Я сделаю это ради тебя.

Кирa

В детстве я любила наблюдать за насекомыми. Могла подолгу сидеть в траве в поисках божьей коровки или кузнечика. Мне нравилось их маленькое царство — такое хрупкое и недолговечное, но полное жизни. Не верилось, что вся жизнь этих маленьких существ умещается в короткие месяцы лета. Они успевают родиться, вырасти, полюбить, построить жилище, родить потомство и умереть всего за пару месяцев. В свои двенадцать лет я чувствовала себя старым мудрецом по сравнению с этими букашками. Любила выходить на улицу, чтобы посмотреть, как поживают мои питомцы: я строила для них домики и приносила лакомства.

Мама не разделяла мою любовь к насекомым и не разрешала приносить их в дом. Она всё настойчивее советовала мне найти друзей среди других детей, однако все мои подруги разъехались на время летних каникул: кто в деревню, кто на дачу. Из всей нашей дворовой компании остался лишь Борька. Но мы с ним никогда не были особенно дружны из-за его упорного нежелания принимать участие в мало-мальски захватывающих играх. Ни на гараж не залезешь с ним, ни на дерево. Он всё время ходил на прогулки с бабушкой и бежал к ней заливаясь слезами по всякому удобному поводу. Плакса. Нет, с Борькой я не собиралась строить совместный шалаш.

Примерно в середине июня маме в голову пришла отличная, как ей показалось, идея — отправить меня в пионерский лагерь. Мама убеждала меня, что там будет свежий воздух и ребята моего возраста, с которыми мы обязательно подружимся. Я лично весьма сомневалась в этой задумке, но меня особенно никто и не спрашивал. Сказано — сделано. И вот я уже еду в автобусе в летний лагерь с другими такими же, как и я, бедолагами. Я чувствовала себя преступником, которого перевозят в специальном автобусе под конвоем в место отбывания наказания.

Половину пути я грустно смотрела в окно, но классический пейзаж русской равнины быстро мне наскучил, и я обратила внимание на соседку справа. Это была симпатичная девочка на пару лет старше меня. Я с восхищением разглядывала её мелированные волосы. Несколько прядей даже были выкрашены в синий цвет. Мне бы такое никогда не разрешили.