Официанты работают слаженно, будто машины, прекрасно знающие программы друг друга: один тащит Александрову стул, другой в мгновение ока ставит для него прибор, наполняет вином бокал. Тот рассеянно благодарит, опускается на предложенное место - они с министром оказываются напротив друг друга, и воздух над столом словно густеет, становится неприятно тяжелым, как бывает обычно перед грозой.
- Спасибо, что согласились меня принять, - начинает Александров, на что министр отвечает выученной улыбкой:
- Разве мог я отказать? Судя по вашей настойчивости, у вас дело первостепенной важности.
- Это так, - Александрову подносят меню, но он даже не смотрит в ту сторону - официанту приходится убраться несолоно хлебавши. - Вы, должно быть, смотрите Игры?
- Все смотрят Игры, - дипломатично откликается министр. Александров делает глубокий вдох.
- Тогда вы знаете, что мой трибут сейчас на арене. И в чрезвычайно затруднительном положении.
Его слова натыкаются на стену из молчания. Кажется, все за столом пытаются вспомнить трибута из Пятого - и все терпят в этом одинаковую неудачу. Борис вспоминает очень смутно - какой-то щуплый, рыжий паренек, из тех, кто обычно выбывает в числе первых. Удивительно, что он все еще в игре. Наверное, ему везет.
- И что же? - министр не изменяет своей вежливости.
- Ему нужна помощь, - произносит Александров холодно и решительно, - и я здесь, чтобы обратиться к вам с просьбой: посодействовать тому, чтобы эту помощь ему оказали.
За столом очень тихо. Борис внимательно слушает, только жалеет про себя, что не может смотреть одновременно в разные стороны, чтобы держать в поле зрения и министра, и профессора.
- Пятый дистрикт никогда не бедствовал, - напоминает министр, явно обескураженный, - вы не можете на собственные средства отправить своему трибуту кусок хлеба и стакан воды?
- Речь идет не о стакане воды, - говорит его собеседник значительнее. - Ему нужны инструменты. Достаточные, чтобы работать с объектом повышенной взрывоопасности.
Борис еле удерживается, чтобы не присвистнуть. Секретари, кажется, тоже. Министр, конечно, лучше владеет собой - только откидывается на спинку стула, глубоко затягивается сигаретой, уже истлевшей почти до самого ободка.
- Вы представляете, сколько это стоит, профессор?
- Представляю, - отвечает ему Александров. - И именно поэтому обращаюсь к вам. Вы - единственный, кто может это обеспечить.
По нему видно: отступать он не собирается. Борису неподдельно интересно, чем все это закончится. Министерство энергетики тесно связано с пятым дистриктом; никто не произносит слова “зависимость”, но всем понятно - для наилучшего функционирования механизма необходимо блюсти баланс, предупреждать конфликты, не вставлять друг другу палки в колеса. Особенно теперь, когда впереди перемены, когда всем нужно будет работать с одинаковой самоотдачей - стоит ли того посылка для мальчишки, которого в любом случае скоро убьют?
- Профессор, - замечает министр раздраженно; похоже, его все-таки не воодушевляет перспектива расстаться с внушительной суммой, которую потребуют от него распорядители, - я все понимаю, но давайте говорить откровенно: шансы на победу вашего трибута крайне, невероятно малы. Чего вы требуете от меня? С таким же успехом я мог бы просто сжечь эти деньги…
- Он может победить.
Министр фыркает.
- Не смешите! Давайте смотреть на вещи реалистично: там, на арене, несколько профи, и эта девица из Восьмого, которая, кажется, голыми руками выпустит кишки любому, кто встанет у нее на пути. А вы пришли сюда уговаривать меня раскошелиться на поддержку какого-то неудач…
Александров бьет по столу ладонями - с такой силой, что звенят ножи и вилки, а бокал Бориса едва не опрокидывается прямо ему на колени.
- Он - мой трибут, - проговаривает он медленно, с отчетливой угрозой, пользуясь воцарившимся ошеломленным молчанием. - Пока он на арене, я поддерживаю его, потому что его жизнь зависит теперь от меня. Меня не волнуют шансы остальных. Я должен обеспечить его тем, в чем он нуждается. Это моя обязанность. И моя ответственность. Я не думаю, что кому-то из присутствующих нужно объяснять значение этих слов.
Борис признает про себя: впечатляюще. Странно, что этот человек - ученый; по мнению Бориса, ему куда больше пошла бы роль военного. В таком командире не усомнишься, будешь чувствовать себя все равно что в дополнительном слое брони. Кто бы ни был этот мальчик из Пятого, ментор ему попался что надо. Может, именно поэтому незадачливый трибут еще жив.
Министру требуется несколько секунд, чтобы справиться с собой, взвесить все “за” и “против”. Выбор очевиден: открытый конфликт с дистриктом сейчас может обойтись дороже, чем обойдется уступка.
- Хорошо же, - говорит он со скрипучей неприязнью. - Я сегодня же переговорю с распорядителями. Вы передадите инструменты. Ваш трибут их получит.
На побледневшее лицо Александрова начинают возвращаться краски.
- Я очень вам благодарен, - говорит он будто с трудом. Министр снова улыбается, хотя со стороны это выглядит так, будто он скалит зубы, как загнанный в угол пес.
- Ну что вы! Мы ведь друзья, верно? Так и поступают друзья - помогают друг другу… и я знаю, что могу рассчитывать на такое же понимание с вашей стороны, если на то будет нужда.
Остается только восхититься тем, в какую изящную форму он обернул банальное “За тобой должок”. Александрова, впрочем, витиеватость его слов не обманывает - он снова хмурится, но не начинает новые пререкания.
- Конечно, - произносит он перед тем, как начать прощаться. - Конечно, вы можете рассчитывать.
Когда он уходит, министр провожает его взглядом; потом морщится, как от желудочной колики, и, не дожидаясь официанта, собственноручно подливает себе вина из бутылки.
- Ученые, - брезгливо бормочет он, обращаясь к Борису, - когда будете иметь несчастье познакомиться с этой публикой поближе, поймете - это самые невыносимые люди на земле.
Борис позволяет себе осторожное замечание, даже осознавая, что ступает на скользкую почву:
- Он всего лишь хочет победы своему трибуту.
- Но это не должно быть моей головной болью, - бросает ему министр и делает гигантский глоток из бокала. - Надеюсь, это последняя проблема с его трибутом. Иначе он снова явится. А вы и сами видите - по степени своего упрямства это настоящий осел.
Борис ловит кусок из трансляции Игр тем же вечером, у себя дома, параллельно укладывая в чемодан вещи. Показывают нарезку из всего случившегося на арене за день: кто-то выбыл, кто-то спасается от преследования, кто-то зализывает раны. Семеро трибутов в игре: трое профи, девица из Восьмого, девочка из Двенадцатого (ей тоже везет - похоже, что про нее просто забыли), парень из Десятого и подопечный Александрова - его показывают последним, и Борис останавливается посреди комнаты, задерживает взгляд на экране. Парня успело уже порядком потрепать: он очень бледен, форменная куртка трибута висит на нем, как на вешалке, лоб пересекает свежая глубокая царапина - интересно, чем огрели, ножом или стрелой? Но даже несмотря на свой откровенно жалкий вид, трибут не выглядит сломленным, заранее смирившимся с поражением; увидев в воздухе посылку - для транспортировки потребовалось целых два парашюта, - он подпрыгивает, жадно ловит ее, как кот, не дожидаясь, пока она опустится на землю, торопится высвободить ее из футляра.
На арене - глубокая ночь; чтобы заглянуть внутрь ящика, трибуту приходится зажечь ручной фонарь. Свет откладывает глубокие тени на его лице - он перебирает содержимое посылки, поначалу потрясенно, будто не верит в то, что держит собственными руками. Потом он смотрит в небо, громко выдыхает “Спасибо” и робко, немного нервно улыбается.
Что-то в этой улыбке подсказывает, нашептывает Борису в ухо: “И твоя ставка плакала тоже”.
========== Нож ==========
Борис впервые видит в руках Валерия нож, когда они в компании Тараканова сидят в своем «штабе», наслаждаясь редкой минутой затишья. В небе за окном давно сомкнулась ночная темнота; бумаги, которыми завален стол, в одном месте сдвинуты в сторону, и там стоит чайник, бутылка и тарелка с нарезанным хлебом и кусками колбасы. Рядом лежит и нож — добротный, солдатский, весьма внушительный на вид. Валерий перегибается через стол, чтобы взять его, взвешивает на ладони, и в лице его что-то меняется — Борис не может обозначить про себя, что именно, но перемена эта разительна: перед ним сидит сейчас не тот Валерий, которого он знает и успел уже (по крайней мере, у Бориса есть основания так считать) неплохо изучить, а кто-то другой — тот, кто обычно прячется, держится в тени, кто должен был тридцать пять лет назад умереть, но не умер и с тех пор находится где-то посередине между жизнью и небытием, лишь иногда пробуждаясь от этой тягостной спячки.
