— Похоже, я успешно побью его сам, — говорит Валерий очень тихо, и Борису нечего на это ответить.

========== Песня о висельнике ==========

Комментарий к Песня о висельнике

решила добавить еще одну часть, потому что ну вот )))

Президент Горбачев - деловитый, немного дерганый человек в отутюженном костюме с капитолийским гербом на груди, - сердечно улыбается, когда пожимает Борису руку.

- Я очень рад узнать, что вы изменили свое решение и согласились возглавить совет распорядителей Игр.

- Вы же знаете меня, - отвечает Борис спокойно и почтительно; все-таки похвала президента - большая честь, - свою миссию я вижу в том, чтобы быть полезным государству…

- И у вас, я уверен, это прекрасно получится и в вашей новой должности, - подытоживает президент, разрывая рукопожатие и опускаясь обратно в свое кресло. Борис остается стоять. - Нас ждет Квартальная бойня, а это всегда нечто особенное… гораздо более масштабное, чем рядовые Игры.

Борис откликается, не узнавая собственного голоса - будто в груди его говорит какая-то машина, а он всего лишь бездумно и бессмысленно повторяет за ней.

- Я приложу все усилия, чтобы всё прошло так, как должно.

- В ваших способностях и преданности Капитолию даже в это непростое время никто не сомневается, - говорит ему Чарков, глава секретной службы; он незаметно появился откуда-то сбоку, будто прошел сквозь стену или соткался прямо из воздуха, и это на мгновение заставляет Бориса содрогнуться: на его памяти этот человек никогда еще не приносил с собой хорошие известия. - Тем более, мы уже избавили вас от значительного участка работы.

Борис оборачивается к нему.

- Простите?

Чарков и президент обмениваются короткими взглядами. Это нравится Борису все меньше и меньше - его одолевает ощущение, что он стал героем тщательно срежессированной и отрепетированной сцены, исход которой известен всем ее участникам, кроме него самого.

- Совет распорядителей уже согласовал формат проведения Бойни в этом году, - произносит Чарков, и от ласковой снисходительности в его тоне у Бориса из-под кожи лезет холодный, липкий пот. - Было решено, и господин президент согласился с этим решением, что в этом году участники Игр будут выбираться из числа победителей предыдущих лет.

- Что?..

Борис с трудом слышит сам себя. Ему кажется, что его схватили за горло, и вместо того, чтобы что-то сказать, у него получается издать невнятный полувздох-полусипение. Президент смотрит на него с легким интересом.

- Вы возражаете?

- Я… - ценой чудовищного усилия ему удается взять себя в руки, отбиться - надолго ли? - от страха, который стремится вцепиться в него своими когтистыми лапами. - Я всего лишь думаю о целесообразности такого решения с точки зрения… привлекательности для зрителей. Сколько у нас живых трибутов-победителей? Многие из них - развалины…

- И многие находятся в достаточно удовлетворительном состоянии, чтобы выйти на арену, - обрывает его президент. - Дело не в трибутах, и вы сами это понимаете.

- До нас дошли сведения, что многие победители сомневаются во власти Капитолия, - добавляет Чарков все с той же фальшивой мягкостью, от которой хочется спрятаться, как от обстрела. - Считают возможным критиковать действия должностных лиц… или даже указывать нам, что делать… открыто выражать свое несогласие…

Борис сразу понимает, о ком идет речь. И они, конечно же, понимают, что он понимает. Они наверняка поняли все еще раньше. И именно поэтому он здесь.

Сколько осталось победителей в пятом? Пожалуй, это неважно - Борис готов дать на отсечение руку, если во время грядущей Жатвы стеклянный шар, который установят на главной площади дистрикта, не будет заполнен доверху карточками, на каждой из которых будет напечатано одно и то же имя.

- Вы не смеете… - начинает он.

И просыпается.

***

Всего лишь сон. Борис вовсе не в Капитолии, он - в пятом дистрикте, в опустевшем городе Абсинтиум, разгребает то дерьмо, которое наворотил идиот Дятлов и его начальство, тоже идиоты. Всех их ждет участь безгласых - это Борис знает точно. К сожалению, пока это единственное, в чем он может быть полностью уверен. Остальное неопределенно.

За окном светает. Побудка скоро, и вряд ли Борису удатся еще заснуть. Он тяжело поднимается с постели - тело ломит, в голове шумит, но он старается не обращать на это внимания, - привычно приводит себя в порядок. Выходит на улицу - царящая там тишина наполнена запахами наступающего утра, короткая прогулка позволяет немного разогнать сковавшую мысли усталость. Прохаживаясь по скверу у гостиницы, Борис даже ощущает что-то похожее на умиротворение, странное, крайне неуместное, но все-таки приятное - будто ничего не произошло, будто кошмарный мираж наконец рассеялся, будто мирная, ничем не омраченная жизнь Панема продолжает идти так, как идет.

Борис не сразу понимает, что в сквере он не один. Валерий стоит невдалеке, но вряд ли замечает его - лицо его поднято к небу, будто он обращается к кому-то наверху или готовится встретить угрозу, что вот-вот обрушится ему на голову. Губы его отчетливо шевелятся; Борис подходит чуть ближе, чтобы различить голос.

- Странный наш мир и нам так странно здесь порой, - Валерий не попадает ни в одну ноту, но Борис все равно узнает мотив, - сегодня в полночь встретимся с тобой…

Борис знает эту песню. Ее поют шахтеры, прибывшие из двенадцатого дистрикта - с самого первого дня, когда началась работа. Их здесь много, несколько сотен, и пение разносится по окрестностям, иногда его отголоски можно расслышать здесь, в Абсинтиуме, за несколько километров. Наверное, это помогает им, придает сил - так предполагает Борис, и когда Пикалов, глава миротворцев, прибывших сюда из второго дистрикта, говорит ему, что песня - запрещенная, только пожимает плечами:

- Хотите вырезать языки всем? Пусть сначала заканчивают работу.

Больше они об этом не говорят. Наверняка люди Чаркова уже доложили ему о том, что здесь происходит, но Борису неожиданно плевать. Он не замечает, как проклятая песня въедается и в него, и во всех, кто находится здесь, кто дышит отравленным воздухом и медленно себя убивает - поэтому совсем не удивляется, услышав ее от Валерия.

- Не спится? - спрашивает он, привлекая его внимание. Валерий, вздрогнув, оборачивается.

- С таким музыкальным сопровождением не уснуть. Знаете, где я впервые ее услышал?

- Нет, - Борис приближается к нему, и они оказываются друг с другом бок о бок. Валерий тихо вздыхает, достает из кармана сигареты.

- В Тренировочном центре. Ее пела девочка из двенадцатого, которую отправили на арену вместе со мной. Это был ее первый или второй год, я не помню - но она даже выглядела крохой. Конечно, все знали, что у нее нет шансов. И она знала, что через две недели умрет.

- Что с ней произошло?

В вопросе нет смысла. Борис знает ответ - и это еще одна вещь, в которой он уверен, хоть она еще и не произнесена вслух.

- Погибла при наводнении, - отвечает Валерий прерывисто. - Утонула, как и другие. Я узнал не сразу.

Он умолкает. Сигарета беззвучно тлеет в его пальцах.

- Вы сами сказали, - говорит Борис, - у нее не было шансов. Не вы бы ее прикончили, так кто-нибудь другой.

- Не было шансов… - повторяет за ним Валерий, явно думая о другом. - Когда я попал туда - думал, что понимаю, что она чувствует. Теперь получается, что нет. Я понял только сейчас.

Занимающееся блеклое утро кажется ненастоящим - без пения птиц, без какого-либо движения, без нарастающего шума городской суеты. Они как будто одни во всем мире - Валерий и Борис. И с ними только эти дурацкие строки, от которых так просто не отвяжешься.

Не жди, не жди, к дубу приходи

На шею надень ожерелье из пеньки

Странный наш мир и нам так странно здесь порой…

- Если бы пару месяцев назад меня спросили, есть ли что-то хуже, чем быть на арене - я бы сразу ответил, что нет, - бросает Валерий. - Я думал об этом с того дня, как вернулся: если меня попробуют еще раз туда отправить, то я… в общем, неважно. Теперь я здесь. И признаю, что ошибался.