– Какой же возраст имеется в виду? – задал резонный вопрос де Сен-Поль, не знавший, по-видимому, что опекуном Филиппа I был граф Фландрии. – Ведь, как известно, закона о совершеннолетии не существует. Филипп Первый начал править один, когда ему не исполнилось еще четырнадцати, а его правнук Филипп Второй – в четырнадцать лет.

Этим вопросом бароны готовили себе место при короле через какие-то два года. Но Бланка, внимательно наблюдавшая царствование своего свекра, а потом супруга, разрушила их надежды. Она напомнила, что с 1215 года, согласно указу ее мужа – принца Людовика, возрастом совершеннолетия во всем французском королевстве считается двадцать один год. Примеров достаточно: графы Бургундский, Шампанский, Бретонский.

Бароны приуныли – впереди целых девять лет!

– Так кто же войдет в Королевский совет? – не вытерпел один. – Ведь именно он должен избирать опекуна малолетнего короля. Так что власть королевы-матери ничем не подтверждена.

Архиепископ дождался наконец своего часа:

– Все так, если бы не существовало завещания.

– Завещания? Но где оно? Его нет! Умирающий король говорил только об окружении своего сына заботой и его короновании.

– Вот оно! – торжественно произнес Готье Корню, извлекая из складок мантии свернутый в трубочку пергамент. – Вот документ, в котором покойный король Людовик Восьмой огласил свою волю. Именно он дает право королеве-матери Бланке Кастильской быть опекуншей своего сына до его совершеннолетия.

Воцарилось молчание. Казалось, бароны присутствуют при отпевании покойника. Недвижные фигуры, словно сошедшие с полотна живописца, сидели перед теми, в чьих руках находилась ныне судьба государства.

Внезапно графы задвигались, замахали руками.

– Такой документ должен быть удостоверен тремя свидетелями и на нем должна стоять подпись короля и королевская печать! – выкрикнул граф де Сен-Поль, за ним другие.

Архиепископ похвалил себя за проявленную им предусмотрительность. Он знал, что именно такие требования будут выдвинуты, едва он покажет пергамент. Он сумел убедить короля поставить свою подпись перед самой кончиной, а потом Герен с превеликим удовольствием приложил к документу королевскую печать.

– Вначале, в присутствии всех находящихся здесь лиц, будет мною оглашена воля покойного короля, – спокойно сказал он. – После этого желающие смогут убедиться в подлинности и легитимности документа, который по оглашении его будет храниться в тайниках Луврской башни.

Снова наступила тишина. Все глядели на архиепископа, уже понимая: то, что он сейчас прочтет, поставит крест на их честолюбивых планах.

Медленно, отчетливо выговаривая каждое слово, Готье Корню стал читать документ:

«Мы, король Людовик Восьмой, по зрелом размышлении и находясь в здравом уме, пожелали и решили вверить нашего сына Людовика заботе и опеке над ним его матери – Бланке Кастильской, покуда не достигнет наследник возраста совершеннолетия. Вышеозначенной королеве-матери, нашей супруге, а также нашим близким друзьям вверяем мы королевство и попечение обо всех своих детях.

Документ составлен в ноябре 1226 года при свидетелях, коими являются:

Архиепископ Санса Готье Корню

Епископ Шартра Готье, бенедиктинец

Епископ Бове Жиро де Вильер».

– Согласно каноническому праву завещание имеет силу, если составлено в присутствии двух-трех свидетелей, которые находятся здесь, – заканчивал архиепископ свое выступление. – Они перед вами. – Поворотом головы он указал на двух епископов. – Своей клятвой на кресте святые отцы подтвердят законность сего документа, не подлежащего сомнению в его подлинности.

Сказав так, архиепископ бросил выразительный взгляд на обоих прелатов. Те тотчас поклялись, приложившись губами к распятию, висевшему на груди патрона.

– Святая Церковь встала на защиту миропорядка в государстве французском! – гулко объявил архиепископ и обвел присутствующих грозным взглядом.

Никто не проронил ни звука. Доказательства были неопровержимыми. Гарантом тому – Церковь, которой не верить было нельзя.

Молчание затягивалось – имелся повод к размышлениям. Документ яснее ясного говорил сам за себя. Возраст совершеннолетия обозначила королева-мать, ныне опекунша. Завещание составлено по всем правилам, в нем указано главное – «по зрелом размышлении и находясь в здравом уме». Придраться не к чему. Отныне славолюбивые замыслы доброй половины присутствующих баронов зависели либо от испанки, с которой не так-то легко найти общий язык, либо воплотить их в жизнь поможет… мятеж – то, что неизбежно происходило при каждом опекунстве в те далекие времена.

Желая убедиться воочию в том, о чем им только что было прочитано, бароны зашевелились и один за другим стали подходить к столу, на котором лежал пергамент. Внимательно смотрели, читали, разглядывали подписи, королевскую печать и отходили. Иные стояли дольше, чем следовало бы. Вчитываясь, наклонялись все ниже, ниже… Ничего не стоило схватить со стола завещание и порвать его в клочки. Может быть, кому-то и приходила в голову подобная мысль, однако никому не хотелось после этого оказаться в темнице или быть сразу же казненным по обвинению в государственной измене. Вдвойне глупой окажется такая смерть, если это всего лишь копия, а подлинник уже стережет Луврская башня. Именно об этом думали присутствующие, поглядывая на архиепископа, выглядевшего абсолютно спокойным, точно он предусмотрел такой поворот событий. Кстати говоря, именно так все и происходило: Готье Корню опасался подобной выходки – игра шла нешуточная.

Смотрины кончились. Бароны отошли от стола. Молчали. В молчании таился вопрос. Значит, королева-мать. Пусть так. Но и при ней должен быть Королевский совет. И вопрос прозвучал:

– Кто же войдет в совет? Кто станет советником королевы-матери и юного короля?

Архиепископ обвел всех тяжелым взглядом.

– Вы слышали текст завещания. Там ясно сказано: королевство и заботу о детях покойный король завещал друзьям своим и короны. Никто из вас не должен сомневаться в этих людях, когда прозвучат в этой зале их имена. Это епископ Санлиса и первый министр королевства отец Герен; второй министр Бартелеми де Ла Руа; советник маршал и шамбеллан Жан де Нель. Остальных назовет ее величество королева-мать.

Бланка поднялась с места и, гордо вздернув подбородок, объявила:

– Маршал граф де Монфор, коннетабль сир де Бурбон, архиепископы Санса и Буржа, епископы Нуайона, Шартра и Бове. Все названные люди, исключая духовных лиц, вольных в своих действиях, отныне будут жить в королевском дворце. Вероятно, к ним прибавятся еще двое-трое. Прочие, не названные, остаются вассалами короны, готовыми в случае опасности встать на защиту границ нашего королевства.

– Нам хотелось бы знать решение нового правительства касательно двух узников Луврской крепости, – прозвучал вопрос, который у многих давно уже рвался с языка. Задал его сир де Блуа. – Помнится, покойный король Людовик обещал выпустить их. Теперь это должен сделать его сын. Я говорю «должен», потому что так повелось давно: при коронации обязательно отпускают заключенных на свободу. Это их право на помилование. Так поступает каждый новый монарх.

И в упор, с едва заметной усмешкой барон посмотрел на юного Людовика. Мальчик растерялся, покраснел и беспомощно поглядел на мать. Она тотчас «дала графу пощечину»:

– Ввиду малолетства короля обращаться следует к его матери. Опекуншей являюсь я, и все вопросы решать мне! Запомните это и не допускайте в дальнейшем подобных оплошностей.

Сир де Блуа опустил глаза, сглотнул слюну, лицо пошло пятнами.

– Прошу простить, государыня, я, кажется, забылся.

– Не будем ссориться, сир де Блуа, но и не забывайтесь впредь. Что касается узников, то его величество не намерен нарушить традиции. Пленники будут отпущены на свободу, король дает в этом свое слово.