Краска стыда долго не сходила с его щек, и он полагал, что это заглушит его страсть, быть может, и вовсе убьет ее, но этого не случилось. Напротив, он совсем обезумел от любви, увидев королеву через день на приеме послов из Германии. А еще спустя несколько дней Тибо, оставшись наедине с Бланкой Кастильской в ее покоях, встав на колени признался ей в любви и, пока она не пришла в себя от неожиданной исповеди, спел одну из своих песен, посвященную ей, даме его сердца. Он был поэт, умел сочинять неплохие стихи, и Бланка, не перебивая, слушала этого Иксиона[4], вздумавшего полюбить жену короля. В эти мгновения ей, по всей вероятности, хотелось видеть поблизости колесо. А Тибо, надо полагать, искренне жалел, что он не царь Давид, а королева не жена одного из его центурионов по имени Вирсавия[5].

– Песня хороша, слов нет, – холодно произнесла Бланка, – но кто позволил вам петь ее мне?

– Любовь к даме моего сердца! – пылко воскликнул Тибо.

– Даму сердца любят на расстоянии, не оставаясь с нею наедине, – последовало возражение. – Во всяком случае, так принято у нас в Кастилии. В нашем королевстве никто не осмелился бы влюбиться в жену государя. Знаете, что за это бывает?

– Но я полюбил вас, мадам, когда вы были еще принцессой. Разве это не оправдывает меня?

– Палач не станет слушать ваших оправданий. Вначале с вас живого сдерут кожу, а потом отрубят голову.

Столь безрадостная перспектива вовсе не охладила пыла безумного влюбленного.

– Это то, чего заслуживает моя любовь? – ответил он. – Так принято у вас в Кастилии?

– За любовь к королеве там вырывают детородные органы, а потом кормят ими преступника, если тот к тому времени не отдаст Богу душу.

– Своеобразно же приветствуется любовь в далекой жаркой Кастилии, – печально промолвил Тибо. – Хорошо, что мы живем во Франции, где не практикуются такие изуверские методы борьбы с любовью.

– Государь подумает над тем, не следует ли и здесь ввести такой обычай.

– Ваши соседи – короли Наварры, Арагона, Барселоны – поступают так же со своими подданными?

– Да, если те позволят себе такую дерзость.

– Влюбиться в женщину?

– В королеву!

– Для меня вы не королева, Бланка, а всего лишь женщина, прекрасней которой нет на свете!

Испанка гордо вскинула голову.

– Я не давала вам повода фамильярничать со мной, граф Шампанский! Как смеете вы обращаться к королеве так, словно вы ее супруг? Запомните, такое право имеет лишь король!

– Позвольте же мне, мадам, сохранить за собой эту маленькую вольность, ведь ничего иного я у вас не прошу. Мое жгучее желание – остаться вашим паладином, готовым по первому зову встать на защиту той, что отняла у него покой и сон. Не отнимайте же у меня сладостных мгновений любоваться вашей красотой, быть рыцарем вашего сердца и слагать стихи, которые я буду посвящать даме моих грез!

Такого рода беседы происходили все чаще, и со временем Бланка Кастильская уже ничему не удивлялась. Кажется, она даже свыклась с таким положением дел. Во всяком случае, Тибо она больше не прогоняла и, как могло показаться со стороны, даже с некоторым удовольствием принимала у себя. Но это еще ни о чем не говорило двору. Камеристки упорно твердили, что никто, кроме мужа, никогда не появлялся в опочивальне королевы. Людовик же, по природе своей неревнивый, и вовсе закрывал глаза на «невинное увлечение» своей супруги. Именно так называли фрейлины любовь Тибо Шампанского к французской королеве.

И никто не догадывался, что Бланка вела тонкую игру. Шампань – сильное графство; граф Тибо – могущественный вассал. Пусть увивается у трона, забавляя королеву своей любовью. Кто поручится, что Тибо не станет мятежником, если оттолкнуть его, лишив своей милости и прогнав с глаз долой? Мало того, он найдет себе союзников, и все это сборище примкнет к врагу, тому же Плантагенету! Вассальную клятву нарушить недолго, это уже никого не останавливало. Так не лучше ли иметь такого соседа в числе друзей, нежели врагов? Король, поразмыслив, одобрил действия супруги и отныне только посмеивался, когда ему пробовали намекнуть на возможность адюльтера со стороны его супруги.

Не замечая ничего этого и уверенный в том, что сумел растопить лед в сердце той, которую страстно любил, Тибо мчался в Париж. В августе он предстал перед дамой своего сердца, взволнованный, запыхавшийся. В глазах его читалось невыразимое счастье от встречи с любимой женщиной. Бланка, увидев его, взмахнула рукой, и вмиг смолкли музыкантши и певицы, развлекавшие ее. Все взоры – на графа Шампанского, который вихрем ворвался в будуар королевы и, встав на одно колено, благоговейно склонился над ее рукой. И тотчас поднялся. Бланка невольно залюбовалась им: высокий, сильный, длинные русые волосы, серые глаза, правильный овал лица и тонкие губы, с которых в очередной раз вот-вот готово было сорваться признание в любви.

Вместе с Тибо в покой ворвались пыль дорог, запахи глубокой осени и носящаяся в воздухе изморось. А от него самого пахло лошадиным потом… и мужчиной – запах, который женщина распознает среди сотен других.

Бланка повернула голову, повела рукой. Присев в реверансах, придворные дамы и камеристки выпорхнули из будуара, оставив их одних. Не ушел один Бильжо – страж. Стоял рядом с лицом Пиррона[6], держа руку на спинке кресла. Об этом человеке следует поговорить особо, но сначала – Тибо. Глазами, излучавшими страсть, он впился в королеву – предмет его любви, даму его сердца. По плечам у нее рассыпаны черные волосы, на губах играет легкая улыбка, взгляд направлен на гостя.

– Граф, отчего вы здесь? – удивилась Бланка. – Почему не с войском короля? Прежде я должна видеть его, а не вас.

– Он уже скоро прибудет, моя королева, – искренне заверил ее возлюбленный. – Я нарочно прибыл раньше, чтобы лицезреть без помехи даму моего сердца и вновь выразить мои чувства к ней. – Бланка поморщилась. – Но поскольку, я вижу, королева Франции уже привыкла к моим словам, то я позволю себе выразить свою любовь к ней в новой песне, которая прилетела в Париж из далекого Лангедока.

И Тибо, взяв лютню, приготовился петь.

– Оставьте, не до песен сейчас, – погасила его улыбку Бланка. – Расскажите лучше о походе. Сколько городов покорил мой супруг? Сколько выиграл сражений? Где он теперь и почему так скоро собирается вернуться?

Тибо отставил лютню в сторону.

– Людовик осадил Авиньон. Осада длится вот уже несколько месяцев, но, по всему видно, город скоро сдастся. Должно быть, уже так и случилось.

– Должно быть? – вперила в него Бланка немигающий взгляд. – Вы, значит, не знаете этого? Вы покинули Лангедок? Бросили короля, оставив его одного сражаться с врагом?

– О, разве король один? У него достаточно сильное войско. Надо полагать, после взятия Авиньона он пойдет на Монпелье.

– А вы?.. – Бланка всеми силами старалась унять закипавшую в ней злость. – Почему вы здесь? Разве долг вассала не в том, чтобы быть там, где сюзерен ведет военные действия?

У Тибо давно был готов ответ.

– Вам ведь известно, мадам, что вассал всего сорок дней в году обязан служить своему сеньору. Так вот, срок вышел. Я имел полное право уехать, поскольку исполнил свой долг. В чем вы можете меня упрекнуть?

– В том, что вы бросили своего короля!

– Никто не обязан служить сверх положенного срока, – возразил Тибо. – Таков закон.

Бланка резко поднялась с места: глаза широко раскрыты, видно, как пульсируют жилы на висках.

– Вы предали короля, граф Шампанский! Вы бежали из-под Авиньона, хотя могли остаться, ведь речь шла об окончательном покорении Лангедока. Однако мало того, что вы покинули поле боя, вы еще потащили с собой Лузиньяна! Он не бросил бы короля в трудную минуту, но вы, зная, что из этого теста легко лепить вафельные трубочки, подговорили его!