— Твою целку сейчас могли иметь товарки в тюрьме. Не мало перепадало бы и охранникам. — Я вздрагиваю от его ужасных слов, чувствуя, как начинает першить в глазах. Но Ян безжалостно продолжает. Его тон спокоен и слишком гладок: — С твоими друзьями произошло бы ровно то же самое. Твоя бабушка, возможно, пережила бы новый инсульт.

— Замолчи…

— И это, возможно, уже не пережила бы ты сама.

— Нет…

— Я отпустил твоих друзей, сука, целыми. Ты скачешь на моем члене и наслаждаешься. Не обнаглела ли ты, дорогуша?

Слезы катятся по моим щекам, но я гордо вскидываю подбородок, смахивая их резким жестом. Толкаю его в грудь, в попытках глотнуть больше воздуха. Все внутри меня взрывается и испепеляет дотла.

— Да! Обнаглела! Да! Да! Да! — ору, как сумасшедшая. — Да, я наворотила столько всего! Я всего лишь хотела жить!!! И не хочу больше выполнять свои обязательства! Вот такой я гнилой человек!!! И делай с этим что хочешь! Ударь! Бери силой! Сажай в тюрьму! Мне плевать! Я больше не буду с тобой трахаться! Я ненавижу тебя! И себя я ненавижу тоже!

Мои безумные крики проносятся эхом по полупустой комнате, оглушают даже меня саму. Злость на него, на весь мир и больше всего на себя разъедает ржавчиной.

Взбешенный парень хватает меня за шею, крепко сжимая до темных кругов перед глазами. Дышит, как бешеный зверь, его ноздри широко раздуваются.

— Нет, ты будешь…

— Черта с два, — уперто перебиваю. — Тебе придется взять меня силой.

— Значит буду брать силой, раз не хочешь по-хорошему, — злобно выдыхает в лицо.

Слышится треск разрываемого белья.

Я молчу, с безразличием взирая на него из под опущенных ресниц. Делай что хочешь, проклятый дьявол. Слезы катятся вниз, очерчивая солеными дорожками пылающие щеки.

Треск рвущейся ткани — это зверь сдирает с груди тонкие кружева. Яростно швыряет на пол. Туда же летят крошечные трусики. Кожа горит. Сердце уже давно обуглилось.

На этот акт вандализма я лишь сжимаю губы и силюсь, чтобы не зажмуриться крепко-крепко. Кажется, раньше я действительно жила скучной жизнью.

Из-за слез все передо мной размывается, его лицо искажается, превращаясь в неживую маску. Но это выше моих сил, и горячие дорожки стремительно летят вниз.

К внутренней стороне бедра прижимается возбужденная твердая плоть, я вздрагиваю, но стою, будто окоченевшая. Застывшая и неживая.

Всего доли секунд отдаляют меня от чужого насильного вторжения. Я действительно его не хочу сейчас.

Все сгорело и упало кучкой отсыревших углей на полу, там где я оттанцевала свой последний позорный танец. И если он захочет трахнуть меня, то ему ничего не останется, кроме, как взять меня силой. Я выгорела, морально и физически. Устала от происходящего, от своего саморазрушительного пути, по которому бежала сломя голову. Готовая упасть и разбиться. Ведь впереди ничего нет… Эти эмоциональные качели выматывают. Я в жизни столько не переживала, как в эти недели.

Ян медлит, не выпускает из хватки, тяжело дышит. Руки то сжимают мое тело крепче, то начинают дрожать, разжимать поочередно пальцы.

— Сука! — в дверь рядом с моей головой с грохотом впечатывается кулак. Он не может этого сделать.

Странное чувство разочарования, вперемешку с облегчением, привносит сумятицу в мою голову. Мне было бы легче, если бы он вышел за грань. Ненавидеть его было бы легче. А так… В конце концов, во всем этом бале сатаны виновата только я. Как ни крути, этот псих попал под колеса моего сорванного с тормозов поезда не по своей воле.

Истомин делает шаг назад, сразу становится свободнее. Делает глубокий вдох.

— Еще одна встреча, и ты свободна, — безапелляционным голосом выдает свой вердикт.

Упрямо не сдается. Да почему ты такой?!

Мое тело, еще минуту назад каменное и чужое, вновь меня слушается. Отрицательно качаю головой.

— Нет…

— Да, Саша. Уговор был следующий: еще пара встреч и конец. Сегодня вычеркиваем, остается одна. Одна встреча, и ты свободна, — повторяет, как заведенный. Чтоб тебя…

— Навсегда? — облизнув пересохшие губы, тихо уточняю.

Ян кивает.

— Навсегда.

— И больше ты ко мне не приблизишься?

Смотрит долго и пронизывающе.

— Не приближусь, — наконец словно нехотя выдавливает.

Можно было закончить начатое прямо сейчас, не дожидаясь следующего раза. Чтобы не затягивать. Но я была слишком истощена эмоционально, чтобы переживать сверх того, что уже произошло в этой комнате.

— Хорошо. Еще одна встреча. Я могу сейчас уйти?

— Да. Можешь. — Он прекрасно собой владеет, словно не готов был растерзать с минуту назад.

Под хмурый и сверлящий взгляд парня, я подхожу к столу и забираю свои очки. Затем отворачиваюсь от него и ухожу, оставив его в сияющей слабым светом комнате.

Если бы я знала, какая беда ждет меня в универе, ни за что бы не пошла. Ненавижу буллинг в любом его проявлении, и честно говоря, была в полной уверенности что мои стычки с одногодками остались в школе. Наивно полагала, что в институте учатся взрослые и адекватные люди.

Сегодня совместная пара с «айтишниками», и мне до жути не хочется встречаться с Истоминым.

Но его на паре не было, и я немного выдохнула. Как оказалось, зря. Ощущение, что мне пялятся в спину, не покидало до конца занятия. Паранойя разыгралась не на шутку. Его же здесь нет.

Но эффект усиливался.

С моим появлением затихали в кабинетах. Разглядывали с любопытством.

Кажется, я схожу с ума.

Тима с утра не появлялся, отправился в поликлинику по поводу своего гипса на носу. Злата, как обычно, бежала в библиотеку едва был перерыв. Мне бы тоже, по-хорошему, заняться учебой, а не Еще немного и из бюджета мне дадут под зад ногой.

На большой перемене иду в сторону столовой под сопровождающие насмешливо взгляды. Поправляю рюкзак, чувствуя себя неуютно. Хочется спрятаться за свои очки.

Витька Сомов, идущий по забитому студентами коридору навстречу, смотрит на меня, похабно улыбаясь, и вдруг делает грязный жест рукой и ртом. Имитирует в руке член.

Какого черта это должно означать?

Раздается смех вокруг. Я притормаживаю и вдруг вижу это: осуждение, брезгливость и презрение. Света Клочкова задевает плечом, и увидев, кто перед ней, отпрыгивает с криками «фууу, отмываться в туалете придется». Подружки хохочут.

Растерянно озираюсь, не понимая, что происходит.

— У него большой? — вдруг «заговорщицки» спрашивает Анфиса Симакова, растягивая губы в издевательской улыбке.

— Ч-что? — глупо переспрашиваю. — Это ты мне?

Моя реплика вызывает новую бурю смеха. Я совсем растерялась. Нехорошее предчувствие беды паучьими лапами плетет из паутины удавку на моей шее. Быстрым движением вытираю со лба холодную испарину.

Вдалеке слышу как кто-то совершенно отчетливо произносит слово «шалава».

Меня начинает трясти. Это шутка такая?

Не выдержав давления и перекошенных злобным смехом лиц, я просто трусливо сбегаю. Но до конца коридора добежать не удается. Кто-то ставит подножку. Как будто нам по десять лет. Успеваю выставить руки перед собой и ободрать ладони в кровь вместе с коленями, падая на жесткую поверхность.

— Рабочая поза? — тут же гогочет чей-то голос.

— А сколько он тебе платит?

— Ян говорит ты в задницу любишь.

Меня охватывает самая настоящая паническая атака.

Стены давят, пол и потолок начинают вертеться передо мной и расплываться. Меняться местами. Чувство глубокого унижения глотает в свою пасть под всеобщее улюлюканье.

— Саша! — в толпе искаженных лиц, я вижу одно: родное и близкое. Тяну руки, пытаясь ухватиться. Меня поднимают с пола. — Не трогайте ее!

— Тоже хочешь под раздачу, жируха? — Злате начинают угрожать, она испуганно замолкает. Быть аутсайдером тяжело и совсем не круто. Я тут же хватаю ее за руку и тяну из круга.

— Пойдем отсюда. Это просто тупое стадо.