Пройтись до Торбеевского зимовья предложил Хапугин, Буряк не раздумывая согласился. Оно не так далеко и безлюдно – всего-то семь километров, полтора-два часа ходу. Тем более определились: золото лучше спрятать в лесной глуши, так надёжней. Знали, рядом с избушкой небольшая каменная россыпь, в ней и устроить тайник.

Каждый в своём рюкзаке вместе со снедью принесли золото и прихватили безмен, прикинуть вес и знать, по сколько выходит на брата. Хранить дома никак нельзя, чёрт попутает-замутит, и вся житуха крышкой накроется.

Заглянем с читателем, что же происходило в зимовье, пока Матвей Спиридонов шагал с ружьём через плечо и котомкой за спиной по Верхнему Аканаку, а затем по Гатчинскому урочищу до тока, пока не увидел глухаря и пытался по нему произвести выстрел.

– Да, жильём не пахнет избушка, давненько не топлена, сыростью отдаёт, что значит без хозяина, – снимая с себя рюкзак и ружьё, отметил Хапугин.

– Ты же, Василий, заявку подал, так, глядишь, и уважут, получишь угодье, зимовье обживёшь и вся живность тутошняя под тобой будет, – ответил Буряк.

– Подал, надо бы в город съездить, зайти в зверопромхоз, чего резину тянут, или мзду ждут?

– Давно бы скатался, сунул полусотню, так оно и выгорело бы. Ты любитель по тайге шастать, за зверьми гоняться, мне это не пристало. Я так, выскочу когда ради потехи по рябчикам и по куропаткам бабахнуть – и довольно. Бабы нет, а самому общипывать птиц, с перьями возиться, это не моё, проще в магазине купить.

– Ну да, вот баб общипывать ты мастак, – усмехнулся Хапугин. – Кто тебе не даёт жениться? К примеру, Нюрка, девка видная, охмурил, так женись. А видал, как на тебя Спиридонов обрушился, задушить готов, и придушит при случае, этот за справедливость может.

– Да пошёл он! Это в бригаде он начальник, а в мою личную жизнь пускай не вмешивается, угрожать взялся.

– Люди-то тоже на тебя стали косо поглядывать, испортил девоньку…

– Что с ней сделалось, как была ягодка, так ягодкой и осталась, – перебил Буряк. – Погрустит, забудется.

– Ладно, хрен с тобой, давай по делу, выкладывай золотишко, – перевёл разговор Хапугин, извлекая из своего рюкзака брезентовый кулёк с самородками, безмен и бинокль, который тут же повесил себе на шею.

– Ого, прямо командир партизанского отряда, – рассмеялся Буряк.

– Давай металл доставай, а не зубы скаль, да на весах прикинем.

Буряк извлёк из своего рюкзака такой же мешочек, положил на дощатый стол со словами:

– Пока нёс, запарился.

Хапугин взял в одну руку один кулёк, во вторую – другой, подержал и с восхищением произнёс:

– Хороши мешочки, увесистые! – тут же с вопросом: – Всё до грамма принёс? Что-то твой худее будет.

– Чего такое говоришь, всё до грамма, как договаривались, – утвердительно заверил Буряк.

Однако, зная компаньона, Хапугин в душе всё же сомневался в его искренности – наверняка оставил у себя несколько самородков. По себе прикинул – сам не всё принёс, а спросил, чтоб от себя отвести недомолвки. Кто не знает, так оба хороши, промеж пальцев вода не протечёт, что ухватили, так не выпустят.

– Сомнения гложут, всё ли, вот и задал вопрос. Смотри, коли утаил, а то как-то не по-людски получится, в одну лузу складывали, и вдруг узнаю, чуток мимо просыпалось.

– Да не умыкнул, чего гонишь! – незлобно возмутился Буряк.

– Ладно, успокойся, не кипятись, давай приступим.

Хапугин подцепил первый мешочек на крючок, и оба во все глаза глянули на шкалу со стрелкой, а как стрелка замерла, в один голос озвучили:

– Семь килограммов и сто грамм.

Взвесили второй и с затаённым дыханием прошептали:

– Семь килограммов и пятьсот грамм.

Лица светились и довольные собой глянули друг другу в глаза.

– Четырнадцать килограммов шестьсот грамм. Целое состояние! Ай да натура! А на деньги перевести, – Хапугин закатил глаза, подсчитывая, и объявил: – Сто тысяч! Это ж сколь пахать надо, чтоб заработать?! – восхищался Хапугин. – Это грубо, а если на чёрном рынке толкнуть, так и того солидней. Десятки граммов, потом считать будем, как время придёт, а пока всё капитально укутываем и готовим тайник.

– Теперь житуху можно по-иному строить, денег прорва! – Буряк хлопнул ладошками по мешочкам. – Удивляет меня, кулёчки вроде невеликие, а вес-то в них ого!

– Золото, оно такое – тяжёлое, давно пора усвоить.

– Я, Василий, тянуть не буду, месяца не пройдёт, и свою долю заберу.

– Чего так? – удивился Хапугин. – Сорваться надумал?

– Причин много. На предстоящей неделе переведут меня в другую бригаду проходчиком, Спиридонов постарался, сам знаешь, как на меня злобу точит, многие косятся, в глаза не выговаривают, а про себя проклинают.

– Сам виноват, голова-то где была? Всё в один мах срубил, бабник.

– Рассчитаюсь и уеду, теперь есть с чем. На Азовское море поеду, там и осяду, для начала отдохну, а потом и женюсь. Как расчёт получу, соберу манатки, так подскочим сюда, поделим и айда в тёплые края.

«Да, дела у Буряка, что куча навозная, прёт вонью. И девчонке судьбу переломил, и себя сломал, в говне оказался. Ну, напарник у меня, забодай его комар, урод, а не напарник…» – размыслил Хапугин, а вслух сказал:

– Вольному воля, а пока давай уложим, обмотаем и в тайник. Можем и сейчас разделить поровну, чтоб как появимся, так время не терять.

Так и сделали – скрупулёзно разделили золото, разложив в эти же мешочки, каждый накрепко обвязали и замотали специально приготовленным плотным материалом. Нашли подходящее место и лопатой, что находилась у зимовья, выкопали неширокую, но глубокую ямку, уложили свёртки и закопали, сверху выложили камнями и камушками с песочком. Место приметно и известно только тем, кто только что устроил здесь тайник, в отдалении от избушки метрах в тридцати средь каменьев, под одной из глыб – гладким большим валуном. Сюда никто не сунется, кому надо камни ворошить, перекладывать, а тем более валун сдвигать. Закончив с тайником, Хапугин предложил затопить в избушке печку, вскипятить чай и перекусить.

В зимовье весело потрескивали дрова, тепло быстро заполнило пространство избушки. Хлеб с копчёной грудинкой из рюкзака Хапугина и заваренный чай, но прежде Буряк плеснул из своей фляжки по сто грамм водки, и что там говорить, радовало души и в подсознании обоих укрытое золото.

Хапугин, насытившись, достал из кармана зажигалку и пачку «Севера», вынул папиросу и предложил Буряку, но тот достал свои папиросы. Прикурили.

– Подарил бы мне, – предложил Буряк, поглядывая на зажигалку напарника. Он попросил рассмотреть её ближе в своих руках, Хапугин подал. – Хороша штуковина, с гравировкой затейливой, плоская, удобная, уникальная, ни у кого такой в посёлке не видал, всё простецкие. Спичек не надо, нажал, крышка откинулась – и вот он огонь. Продавались бы такие, купил бы.

– Эту зажигалку привёз мне сосед, ко дню рождения подарил, память, а потому и передарить не могу. Уедешь, так на Большой земле и купишь, теперь ты богатый, все зажигалки выкупить сможешь, – рассмеялся Хапугин.

– Да уж, богатый, – доливая из котелка в кружку кипяток, блаженно ответил Буряк.

– Всё, довольно, закругляйся, чай допивай, складывайся, и бредём назад, я ж пока до ветру, а то мочевой пузырь вот-вот лопнет.

Хапугин вышел из избушки, отошёл на несколько шагов, помочился. Глянул на вдали видневшуюся снежную шапку Синего гольца, взял в руки бинокль, приставил к глазам и навёл на голец: «Красавец! Сверкает, словно алмаз!» Перевёл обозрение на долину, по его склонам, панораму продолжил вниз по руслу, на противоположную сторону с участком с редкой растительностью, видимость исключительная – и вдруг увидел очертания человека. Да, это был человек и, видимо, охотник, а кому больше. Напряг зрение, присмотрелся. «Не уж Спиридонов? Да точно он! Он!! Вот принесло же! Уходить надо, уходить и немедля, окольным путём, не след с ним встречаться…»