– Гражданка Соломина, я вызвал, чтобы уточнить некие факты. Их следует подтвердить или опровергнуть, – начал Камаев и достал листок с её показаниями, которые она давала после посещения милиции Агафьи Митрофановны.

– Какие факты? – насторожилась Нюра.

– Я веду следствие по поводу убийства, совершённого не так далеко от посёлка. И ты знаешь, о ком речь, мне известно, весь посёлок со вчерашнего вечера уже трезвонит. Спиридонов заключён в камеру временного содержания… – Нюра вспыхнула и дрожащим голосом прервала следователя:

– Матвей Григорьевич не мог этого сделать, не верю этому.

– Не тебе судить, мог, не мог, следствие разберётся. Вопрос в другом: если возникнет необходимость у суда вызвать тебя в качестве свидетеля, подтвердишь свои показания по поводу отсутствия претензий к Буряку или нет?

– Теперь нет… – прямо глядя следователю в глаза, ответила Нюра.

– А что делать с этими показаниями? – Камаев показал подписанный ею листок бумаги.

– Я напишу другие. Матвей Григорьевич не напрасно возненавидел Буряка, но и не убивал он его. Буряк насильно поступил со мной… – Нюра стыдливо опустила глаза.

– Пожалуйста, тогда пиши заявление, вроде как в твоих интересах получается. В таком разе себя реабилитируешь в глазах местных жителей, а то нашлись сплетники, охочие языки почесать, порочат твоё имя, а оно, оказывается, против твоей воли произошло. Буряк-то покойник, а тебе жить дальше, так всё меньше груз на душе, и болтуны рот закроют. Вот тебе бумага, ручка, пиши.

Нюра долго не раздумывала и тут же написала собственноручно заявление на имя начальника отделения милиции Заморского.

Думы Матвея Спиридонова просто разламывали голову от обрушившейся на него беды, несправедливого приговора. На пятый день нахождения на зоне он отбросил всё же эмоции в сторону и начал рассуждать о том злополучном дне, хотя и корил себя: зачем открыто угрожал Буряку и побил его, а главное, какого лешего подался к избушке, когда услышал ружейные выстрелы, а теперь и получил. Если б можно было предвидеть!

Он вышел из дому с намерением поохотиться в Гатчинском распадке. Шёл обычной дорогой, она ему знакома до мелочей. Какой год подряд бывал здесь на глухарином токе, а дед Торбеев никогда не возражал, даже был рад видеть, чаю испить и обмолвиться словом накоротке, как-то сложились меж ними добрые отношения.

Уже два года как человека нет, а сюда тянет. Податься в другие привлекательные для охоты распадки, так они далековато, на то время дольше в дороге и хозяева угодий коситься станут. Не сказать прямо – хозяева, это образно, но за ними закреплены угодья договором со зверопромхозом, а в нём прописан план по сдаче дикого мяса и пушнины, боровой дичи, что в этом таёжном месте обитают, а иным и хариуса полагалось наловить, смотря какая речушка. Охотник, что сдаст, что и оставит себе, не без этого, как год выдастся; олень и соболь не привязаны, вольные в своём передвижении, тайга им кормилица, где кормов больше, там их и привлекает.

Услышанные два ружейных выстрела не удивили, раз здесь водятся глухари, значит, и окромя его кто-то пришёл раньше. Поспешил увидеться с охотником-любителем. И лучше не ходил бы. Буряк лежал мёртвым, две стреляные гильзы вблизи избушки. Трогать и поднимать не стал, не прикасался к убитому и его вещам. Начитался и наслышался, сколь бывает несчастий от отпечатков пальцев в подобных случаях.

Было ясно – преступник скрылся до его прихода, незаметно и бесшумно. Случайно или с умыслом произошла пьяная ссора и неизвестный, вспылив, схватился за ружьё? Вполне мог избавиться от Буряка и по личным причинам и привёл его сюда. А что, если кто из местных убил Буряка, отомстил за Нюру? Точно! Вполне! В посёлке настрой у многих таков, что некоторые готовы удушить его. Но кто? Кто? Чего гадать, кинулся сообщить в милицию. Прибежал, а тут по-своему рассудили. А этот Камаев готов выслужиться, не там носом рыл, тянул своё и слушать не хотел, упёртый татарин, не желал вникнуть. А суд, какой же это суд, всё по бумагам нарисованным разложил – и на тебе, Матвей Григорьевич, получай срок…

«Нет, надо выбираться, бежать с зоны и самому как-то раскрутить клубок, за кого-то ишачить даром, хлебать баланду и на нарах спать – это не по справедливости. Бежать! А как бежать?.. И куда бежать, с чего начать, если собрался найти убийцу?.. Не в бега же бросаться и прятаться от людей, так Галина с ребятнёй с ума сойдут. Вот влип, ети твою ети!..»

На седьмой день Матвей для побега, что называется, созрел основательно и кое-что приметил, прикинул. А тут и обстоятельств под стать.

Бригаду из пятерых заключённых поставили на очистку штрека. Надзор поступил на этот раз неосмотрительно, не учёл особенности имеющихся выработок на этом участке. В бригаду попал и Матвей. Старшим назначили Кащея – такое его погоняло, а так по фамилии Кащеев. По комплекции почти со Спиридонова, на зону попал ещё перед войной. Сначала работал на поверхности, а как война началась, спустили в шахту, где кайла и тачка. Двое других с сорок седьмого года, пригнали этапом через Киренск на барже, а с Бодайбо на «Мараказе» до Смольного. Они всегда сообща всюду, и нары рядом. По внешности вроде русские, но больше смахивают на метисов. Пятый попал с полгода назад, худой и длинноногий, на зоне Клещ сразу дал ему кличку Циркуль.

Матвей хорошо знал штрек, его протяжённость и отходящие от него выработки – квершлаги, выходящие на главный горизонтальный уровень шахты. Знал, где идут нарезные выработки и те, которые выходят на поверхность, – это вентиляционный ствол, он далековато от главного грузоподъёмного и людского ствола и наклонной штольни, по которой откатывались на вагонетках промытые пески в терриконик.

Кащей бригаду разделил – Матвея направил вверх по штреку с двумя метисами, а сам подался вниз в паре с Циркулем.

Тут и осенила мысль бежать именно сейчас! Когда такой случай представится? Не воспользоваться – значит, день побега отодвинется на неопределённое время. Напарникам велел производить очистку, указав границы, сам же продвинулся от них на сорок-сорок пять шагов. Под ноги подсвечивал шахтёрский керосиновый фонарь. Принялся работать лопатой, а всё думал, осмысливал, как лучше и удачнее осуществить задуманное, и медленно продвигался по выработке далее.

Те двое копошились с очисткой, чуть позже о чём-то начали оживлённо шептаться, копаясь в нише. О чём они шептались, Матвей не прислушивался, не до них.

Поравнялся с квершлагом и нырнул в выработку, далее мимо временно законсервированных забоев и до вентиляционного ствола. Ствол малого сечения, но имевший узкое лестничное отделение с выходом на поверхность. Матвей глянул вверх и увидел кусочек неба. В основании ствола заметил топор, кто-то из рабочих оставил случайно инструмент, такое бывает редко. Машинально рукой ухватил за топорище. В другой держал шахтёрский фонарь, он его затушил и полез по лестнице. Но тут внизу услышал какие-то голоса, шум, но смотреть вниз и прислушиваться было некогда.

Нежданно преградила путь металлическая решётка из тонких железных прутьев, примкнутая небольшим замком. Топором подцепил край решётки, и дужка замка откинулась, отбросил в сторону решётку и выбрался наружу. Если бы замок повесили большой, пришлось бы повозиться, и вряд ли смог вылезти. «Странно, ведь днями ранее примечал, до этого не было этой металлической решётки, а просто крест-накрест прихвачено несколькими плахами, я бы одним плечом выдавил одну из них. Значит, буквально вчера-позавчера и установили решётку».

Выбравшись наружу, бежал в сторону склона сопки, заросшей лесом, через метров семьдесят обернулся и опешил – из только что покинутого им ствола один за другим вылезли метисы и кинулись вслед за Матвеем. Догнали. В руках обоих по шахтёрскому фонарю и у одного небольшой, но увесистый тряпочный свёрток, у второго наган.

– А вы, черти, с какого перепугу?! – зло прошипел Матвей. – Откуда наган?!