– Видите ли, – смущенно (как мне показалось) сказал патологоанатом, – я-то провел поверхностный осмотр. Аутопсию сделают, если будет требование полиции. И наверняка, не я. Мое сугубо предварительное мнение: смерть не естественная.

– Вы хотите сказать, миссис Роверо убили? – с недоумением спросил я.

– Ничего подобного я не утверждал! Что дальше – решать вам.

Потом я поговорил и с ее сыном, и с соседями, с ее двоюродной внучкой, посмотрел фотографии, изучил – с помощью семейного врача – медицинскую карту. Все, что я узнал, соответствовало ее возрасту: пятьдесят четыре года и три месяца. Ее видели десятка два человек в парке еще тогда, когда она не мчалась, подобно гепарду, а бежала, как обычно, трусцой. Ее знали, она бегала каждое утро. И в то утро – так утверждают все – выглядела так же, как обычно. Бег продолжался минуту или немногим больше. В конце забега миссис Роверо превратилась в старуху. И сердце остановилось.

Как потом оказалось – после аутопсии – состояние ее внутренних органов соответствовало возрасту более восьмидесяти лет. Но – без каких бы то ни было патологий. Просто старый организм.

Дело о возможном криминальном вмешательстве поручили, конечно, мне. Криминалисты – после множества тестов – утверждали, что никаких препаратов в организме женщины обнаружить не удалось. Естественной смерть тоже нельзя было назвать.

В конце концов, я сдался и закрыл дело за отсутствием объекта преступления. Пусть медики изучают этот поразительный случай.

Слышал, что «случай Р.» был описан в медицинском журнале. Возможно, даже в «Ланцете».

Прошло несколько недель. После утомительного допроса я возвращался домой пешком, вечер был теплый, воздух, на удивление, свеж. Недавно прошел дождь, и городская пыль прилегла на землю отдохнуть… Шел я медленно и обратил внимание: женщина, шедшая навстречу, поравнявшись со мной, остановилась и посмотрела в мою сторону. Именно так: не на меня посмотрела, а в мою сторону. Я прошел мимо, но почувствовал неодолимое желание обернуться. Знаете, как это бывает. Будто кто-то подталкивает в спину. Определенно, в человеческом взгляде есть некое физическое давление. Вы, как бывший физик, можете утверждать обратное… Нет? И с вами такое бывало? Вот видите. Наука это не объясняет, а ведь эффект чисто физический.

Так я о чем… Естественно, обернулся. Женщина стояла и смотрела уже не в мою сторону, а именно на меня, будто узнала и не решалась заговорить. Тогда и я узнал ее, хотя видел единственный раз – на похоронах миссис Роверо. Она стояла там в отдалении, одна, никаких эмоций на ее лице я не заметил, а потому зафиксировал взглядом и перестал о ней думать.

Несколько секунд мы друг на друга смотрели, а потом она смущенно спросила:

– Вы детектив Златкин?

– Да, – кивнул я. – А вы…

– Луиза Кронгауз. – Она говорила тихо, в уличном шуме ее трудно было услышать, и я подошел ближе – пожалуй, слишком близко. Недавно закончился очередной карантин, и не знакомые люди обычно старались держаться друг от друга на расстоянии вытянутой руки.

– Вы были на похоронах… – Я не закончил фразу намеренно, чтобы услышать ее ответ, подтверждавший мою память.

– Да, тети Мелиссы.

– Вы ее родственница?

– Дальняя.

Она огляделась, будто что-то искала. Увидела.

– На той стороне, – сказала она, – кафе, видите? Мы могли бы…

– У вас есть что мне сообщить?

Да, служака, что поделаешь.

– Н-не знаю. – Мне показалось, она была озадачена. Ждала от меня другого?

Торопиться мне было некуда, и я сказал:

– Пойдемте.

Таким тоном патрульный предлагает подозреваемому пройти в участок для проверки личности. Она посмотрела на меня… Я и сейчас не могу описать словами ее взгляд. Наверно, таких слов нет или я их не знаю. Возможно, на земле есть языки, в которых существуют слова… Впрочем, вряд ли. Чувства человека много сложнее любого языка. Я могу, конечно, очень приблизительно и банально сравнить ее тогдашний взгляд с… Знаете, конечно, выражение: «Если долго вглядываешься в пропасть, то пропасть начинает вглядываться в тебя». Но это скорее мое ощущение, а не описание взгляда. И продолжалось оно секунду, а то и меньше. Взглянула – и пошла. Я – за ней. Уже не такой, каким был секунду назад.

Это я понял определенно, когда открыл перед ней дверь, она вошла, не глядя в мою сторону, а я последовал за ней, как лакей за придворной дамой. Мир, я бы сказал, упростился, будто еще секунду назад меня интересовала пропасть мироздания, а сейчас только то, за какой столик сесть. В кафе было десять столиков, девять – свободные, за десятым, в дальнем углу, сидела парочка. Не молодые, но именно парочка. Лет по шестьдесят плюс. Но все равно парочка, это видно было с одного взгляда.

Она уверенно прошла к столику у стены, чтобы можно было сесть на скамью и видеть через окно улицу, людей, машины… Жизнь.

Мы сели – не то чтобы совсем рядом друг с другом, но на расстоянии, которое можно было назвать социально допустимым. Сели бы чуть дальше – двое не знакомых пьют кофе с круассанами. Чуть ближе – двое близких людей выясняют отношения, а кофе – для вида, чтобы нейтрализовать слишком яркие эмоции.

Кофе и круассаны нам принесли, как только мы сели. Может, так у них было принято, а может, она сделала предварительный заказ – тогда я этого не знал. Тогда я много, как потом выяснилось, не знал, не понимал, не предчувствовал своим полицейским чутьем.

Кофе, кстати, был великолепным.

Нужно было начать разговор, и я спросил:

– Как мне к вам обращаться? Мисс… Миссис…

– Луиза, – ответила она. – Или Мария. Видите ли, меня назвали Мария-Луиза. Выбирайте, какая часть имени вам больше нравится.

Я хотел сказать «никакая», потому что оба имени у меня ассоциировались с не очень приятными воспоминаниями.

– Мери, – сказал я. – Годится?

– Ме-ери, – протянула она. – Меня никто так не называл. Почему Мери?

– Так звали русскую княжну, – объяснил я, – из старого рассказа писателя Лермонтова.

Она посмотрела на меня взглядом, который на этот раз я могу легко описать: взгляд женщины, понявшей вдруг, что я не так прост, как ей казалось. Ну да, полицейский, служака, и вдруг – знаток литературы, да еще русской. Знатоком я, конечно, не был – в высшей школе читал беспорядочно и многое запомнил.

– Мери, – повторила она, будто запоминая. – Хорошо.

На мой, косвенно заданный, вопрос о замужестве она не ответила.

– Вы… – Я хотел задать вопрос, но получил ответ, не успев закончить фразу.

– Я работаю в университете, гуманитарный факультет. Доктор филологии, преподаю историю европейской литературы.

Вот как. А я со своим «знанием» Лермонтова… Русская литература относится к европейской? Спрашивать не стал – как-нибудь посмотрю в интернете.

– Красивое здание, – сказал я. – Плющ до самой крыши.

– Да, – улыбнулась Мери. – Очень приятное место, и Мичиган близко. Люблю между лекциями сидеть на берегу и смотреть, как плещется вода.

Помолчали.

– Вы хотели рассказать о тетушке Мелиссе, – напомнил я.

– Не совсем… Или совсем не… Зависит от того, как посмотреть. Просто… Мне показалось, вас это заинтересует. Видела вас на похоронах и подумала…

Ее рассказ о тетушке мне был не интересен. Пусть говорит о чем хочет. Возможно, я узнаю из ее рассказа что-то полезное, возможно – нет. Это не имело значения.

Я молчал и пил кофе, не дотронувшись до круассана, хотя у меня несколько часов во рту не было макового зернышка. Невозможно было пить такой кофе, чем-то заедая и уничтожая вкус напитка.

– Когда вокруг вас происходят странные события, – сказала она, – то не знаешь, с чего начать.

– Начните с начала, – произнес я самую банальную фразу, какая существует на свете. Я говорил это сотни раз на любом допросе, и то, что произнес ее сейчас, сразу лишило разговор таинственности. Я услышу рассказ о тяжелом детстве – все с этого начинают, хотя начало, которое обычно меня интересовало, к детству не имело никакого отношения, штучки старика Фрейда ни к чему в полицейской работе.