Бас замолчал, и красивый баритон спросил:

– Варетто? Ты шутишь? Он трус. Помню, в прошлом году…

– Я тоже помню, – перебил собеседника красивый баритон. – Потому и странно. Такая страшная смерть.

– Смерть? – пораженно переспросил бас. – Ты хочешь сказать, Варетто умер?

– Ты не слышал? Пожарные его вытащили, он сильно обгорел и угарным газом надышался, но опасности для жизни не было. По пути в госпиталь у него остановилось сердце.

– Ничего себе! – воскликнул красивый баритон. – Варетто! Вот уж от кого не ждал!

Голоса смолкли, и я обернулся посмотреть. Одного узнал: патрульный из одиннадцатого отделения. Высокий и худощавый. Второй был мне неизвестен – маленького росточка с огромными ладонями-клешнями.

– Люди порой поступают странно, – тяжелым басом сказал коротышка. – Живет незаметно и вдруг убьет кого-то. Или собой пожертвует.

Худощавый баритон кивнул и покосился в мою сторону. Я поспешно отвернулся.

Варетто я не знал и разговор запомнил только потому, что ошибся – внешне люди оказались совсем не такими, какими я их представил по голосам.

– Интересно, – вежливо сказал старик. – Наверняка тысячи людей ежедневно совершают не свойственные им поступки. Некоторые даже умирают.

– Конечно, – согласился детектив. – Не свойственные, да… Тогда случай второй. Прошло несколько месяцев. Я работал в паре с детективом Обамой.

Старик хмыкнул, и Златкин пожал плечами.

Не повезло Джону с фамилией… Так вот, после утомительного ночного допроса мы сидели с ним рано утром в только что открывшемся кафетерии, вяло жевали сэндвичи, и Джон разговорился – о жизни, о себе, о профессии. И о загадочных случаях.

– От людей можно ожидать любых поступков, – говорил он. – Вроде живет человек, ничем не примечательный, серая мышь, мухи не обидит. А однажды – бах – ограбит соседа. И сидишь с ним, допрашиваешь, пытаешься понять – зачем? Понимал ведь, что сядет. И деньги ему не так уж нужны. Не больше, чем каждому. Чем, к слову, тому же соседу, которого ограбил и чуть не убил. Нет ответа. И не то чтобы он говорить не хотел. Хотел, но – не знал что сказать. Обычно люди поступают достаточно предсказуемо. Чего-то можно от человека ждать, а на что-то он точно не способен, даже если его будут заставлять под дулом пистолета. Физически не сможет преодолеть барьер в собственной сути. Но иногда… Один из тысячи… А может, из миллиона… Вдруг делает такое, чего сам от себя не ожидал.

Джон замолчал и несколько минут о чем-то сосредоточенно думал, а я ждал продолжения: напарник мой ничего не говорил просто так, и я чувствовал: сказанное было преамбулой, что-то он хотел сообщить, но сомневался – стоит ли.

– Как-то, – прервал Джон молчание, – когда я еще был патрульным, задержал я вора на месте и во время преступления. Мелкий воришка, его много раз брали, раз десять сажали на месяц-другой, он выходил и принимался за свое. Я видел, как он срезал сумочку у дамы, обычное для него занятие. Я не успел и пальцем шевельнуть – неожиданно он сильно толкнул эту женщину, она упала, и он ударил ее ногой в лицо – раз и еще раз. Тут и я подбежал, Грег – так его звали – стоял с ошарашенным видом и не сопротивлялся, а на допросах твердил одно и то же: «Не хотел я! Зачем мне ее бить? Я что, псих?» Психом он точно не был и даже не был в состоянии аффекта – так сказал психиатр. Грег, конечно, отсидел свои полтора года, но – почему он это сделал? Ответа я не получил. Опросил человек тридцать свидетелей – может, кто-нибудь видел то, на что я не обратил внимания? Нет, все видели то же, что я. Странный случай. Только…

Он опять замолчал, и я не стал спрашивать.

Когда подобных случаев накопилось с полтора десятка, я обратил внимание на…

Златкин, как в свое время Обама, не договорил фразу и попытался заглянуть старику в глаза, поймать взгляд или по выражению лица догадаться, о чем тот думает. Не мог старик не понимать, о чем речь.

Старик вприщур смотрел на солнце и ждал продолжения, как Златкин ждал продолжения рассказа Джона.

– Ну, хорошо, – вздохнул детектив. – Тогда я ничего не понял, скажу честно. Какая связь между странным поступком мелкого вора с героическим, без преувеличения, подвигом Варрено? Никакой. Если не считать единственной особенности, на которую я обратил внимание значительно позже. Вы же понимаете, вы, в отличие от меня, ученый. Один случай – это случай. Два – совпадение. Три – почти система… А когда… Вы меня слушаете?

Старик сидел, закрыв глаза, опустив голову на грудь, спокойно дышал, руки висели плетьми, на кончик носа села муха, старик позволил ей посидеть и улететь. Спал?

– Вы слышите меня? – Златкин повысил голос.

– Слышу, не глухой, – раздраженно ответил старик. – Не понимаю, зачем вы это рассказываете.

– Затем, – буркнул детектив, – что вы превратили мою жизнь в кошмар. В непрерывный и безнадежный саспенс.

– Я? – вяло удивился старик. – Я… был… Странно говорить о себе – был. Выучился когда-то на физика, работал с самим Хамадой, но стало скучно. Формулы, числа, уравнения, гипотезы, теории… Ушел с физфака на психологию. Все-таки я был гуманитарием по натуре, хотя не сразу это осознал. Кстати… Как вы относитесь к Попперу? – неожиданно спросил он, направив на Златкина длинный старческий палец.

– Я? Поппер… Слышал фамилию. Не могу вспомнить – по какому делу. Видимо, давно. Почему вы спрашиваете?

– Потому, – буркнул старик. – Слава богу, пришить Попперу уголовщину не в вашей компетенции. Да и умер он еще в прошлом веке.

– Так чего ж… – начал закипать Златкин, но, поняв, как ему показалось, тактику старика, умерил раздражение, мысленно досчитал до десяти и спросил: – Я могу продолжить?

– Конечно, – пожал плечами старик. – Не могу же я запретить.

– А хотели бы? – с интересом спросил детектив.

Старик перевел на Златкина взгляд, в котором детектив не смог ничего прочитать. Совсем ничего. Пустота. Златкин много лет прослужил в полиции. Навидался всякого. Бывало страшно – время от времени. Бывало неприятно, противно, гадко. Жутко не было никогда. Сейчас ему стало жутко. Как в детстве. Это были первые его воспоминания, от которых он не мог избавиться, вспоминал редко, но всегда в самый неподходящий момент. Ему год или полтора, он лежит в кроватке, мама спела песенку, поцеловала в лоб и вышла, погасив свет. А он сразу стал плакать – тихо, потому что ДРУГОЙ сказал: если мама услышит, ДРУГОЙ заберет его. ДРУГОЙ являлся, едва мама закрывала дверь. У ДРУГОГО не было глаз, носа, рта, ушей, головы, шеи, рук, ног… И ДРУГОЙ был везде. Черный, невидимый, кошмарный…

Многие дети боятся темноты. Может, все. В юности Златкин начитался Фрейда, Юнга, Роджерса. Хотел разобраться в рациональной причине страхов и – забыть. Но нет. Объяснение всегда упрощает – даже самую страшную тайну. Воспоминания детского ужаса остались такими же ярко-черными и кошмарными. Странно, что кошмары эти возвращались не в снах – спал он без сновидений. Но в реальности… В самый неподходящий момент…

Как сейчас. Взгляд старика, пустой, как… Как ночной кошмар.

– Да… – протянул старик, но продолжать не стал, хотя Златкин видел: старику есть что сказать, он и хотел сказать что-то, но передумал.

– Продолжайте, интересно, – равнодушно сказал старик, всем видом давая понять, что ему не интересно, но, если уж начали, если вам… не мне, а вам, прошу заметить, рассказ важен, так продолжайте…

– Саспенс… – задумчиво произнес детектив. – Сначала я не понимал, что это он и есть. Много месяцев каждый день начинался у меня с того, что я пытался вспомнить. Мне казалось, я что-то знаю, важное, элементы пазла, казалось бы, абсолютно разнородные, потому их было невозможно соединить. Несочетаемое. Я знал, что знаю нечто, но не знал, что именно, и что с этим делать. Понимаете? Конечно, понимаете, ведь это… Хорошо, не буду забегать вперед.