– Я ждал вас, – сказал старик. Он сидел в старом кресле-качалке в тени старого дуба около старого домика, с крыши которого свисала, держась на паре ржавых гвоздей, длинная доска, грозившая упасть от малейшего движения ветра.

Ветра не было. Но старик сидел под непрочно висевшей доской, напомнившей Златкину пародийный дамоклов меч, и естественным желанием его было отодвинуть кресло. Он так бы и поступил, но старик движением руки остановил его попытку и повторил.

– Я вас ждал.

– Детектив Николас Златкин, – представился гость и показал удостоверение. – Уголовная полиция.

Смотреть документ старик не стал.

– Нужно поговорить, – сказал Златкин, придвигая ближе к креслу старый стул, на котором лежала плоская подушка. Детектив поискал глазами, куда положить подушку, но ее можно было только бросить на траву, и он сел, пристроив подушку на коленях.

Старик усмехнулся.

– На подушке удобнее, – сказал он. – Но если вам так хочется…

Златкин уточнил:

– Вы Эйдан Аллисон, доктор психологии и физики, бывший сотрудник коллаборации Мак-Грегора в Северо-Западном университете.

– Бывший, да, – усмехнулся старик. – И до кучи: почетный член двух академий: Американской и Французской. Почетный – значит, не настоящий. Это для справки, чтобы вы не думали обо мне слишком хорошо.

– Я не думаю о вас слишком хорошо, профессор, – поерзав на стуле и поняв, что в любой позе сидеть будет неудобно, сказал Златкин. – Я вообще о вас хорошо не думаю. Собственно, я пришел…

– Чтобы предъявить мне обвинение, – перебил Аллисон, сделав рукой движение, будто отгонял назойливую муху. – Я готов выслушать. Вы должны сказать, что я имею право хранить молчание, право на адвоката… что еще…

– Обвинение, – повторил Златкин. – Может быть. Но пришел я не за этим.

– Да-да. – Старику нравилось перебивать собеседника. – Вы пришли поговорить. Задать вопросы. Задавайте.

Аллисон перевел, наконец, взгляд с какой-то точки в пространстве на лицо детектива, и Златкин физически почувствовал, как по подбородку будто провели мягкой кисточкой. Взгляд старика был теплым, солнечным зайчиком коснулся кожи и спрятался в тени дерева.

– Давайте, – сказал старик, – не будем ходить вокруг да около и терять время, которого у меня осталось немного, а у вас и того меньше.

– То есть? – насторожился Златкин. – Вы хотите сказать…

– Ничего я сказать не хочу, – рассердился старик. – Сказать хотите вы, так говорите.

Златкин откашлялся.

– Я хочу кое о чем вам рассказать, задать несколько вопросов и выслушать ответы. Понять истину.

– Истина! – воскликнул старик. – Истины не существует. Истина – химера, за которой гоняешься всю жизнь, и, кажется, что уже догнал, вот она, и все с тобой согласны, об истине пишут монографии и получают премии, а потом кто-то делает новое открытие, и оказывается: то, что вы считали истиной – лишь часть чего-то гораздо большего, и сама по себе ваша истина не стоит ничего. Ни ваша истина, ни годы жизни, которые вы потратили в погоне за этой химерой, ни даже справедливость, ради которой вы истину искали…

Произнеся эту длинную фразу, слишком правильно составленную, чтобы Златкин поверил, будто старик придумал ее прямо сейчас, профессор Аллисон, почетный член нескольких академий, закашлялся и прикрыл ладонью рот, напомнив теперь детективу бывшую жену: таким движением она прикрывала нежелание говорить о той самой истине, которую он от нее всегда ждал и ни разу не услышал.

Откашлявшись, старик вздохнул и закрыл глаза. Детектива он видеть не хотел, но слушать соглашался.

– О философской природе истины поговорим позже, если у вас не пропадет желание, – сказал Златкин. – На юридическом факультете, где я имел неосторожность учиться, мне пришлось много чего прочитать, и я мог бы…

Он замолчал, поняв неожиданно, что заготовленной речью старик сумел сбить его с мысли, завладеть инициативой, и нужно начать разговор заново, если он собирается добиться от этого человека признания и, в конечном счете, той самой истины, которая, конечно, временна и химерична, но знание которой, тем не менее, важно и в какой-то мере обязательно.

– Двадцать три человека, – сказал он. – Могу назвать фамилии, имена, другие сведения…

– Пропустите, – старик покачал головой. – Возможно, я знаю этих людей. Возможно, нет. Это не имеет значения. А что с ними?

– Имеет значение, – убежденно сказал Златкин. – Вы их убили. Каждого.

– Я никого не убивал, детектив, – тусклым голосом произнес старик. – Почему вы пришли сейчас, когда провалили дело?

– Я пришел, чтобы задать вопросы…

– Оставьте! Мы просто разговариваем. Официальных полномочий у вас нет и быть не может. Так что вопросы могу задавать и я, и оба мы имеем равное право не отвечать. Хотите продолжить? Кстати, вы не боитесь стать двадцать четвертым?

Златкин почувствовал себя беззащитным перед стариком, который, в принципе, не смог бы нанести ему никакого физического ущерба, но сумел бы лишить его жизни так же просто, как смахнуть шмеля, усевшегося на подлокотнике кресла.

– Я не стану двадцать четвертым, – стараясь выглядеть спокойным и уверенным, сказал он. На самом деле Златкин не был уверен ни в чем. Ни в том, что двадцать четвертым не станет, ни в том, что двадцать три из списка стали жертвами безумного старика, ни в том, что старик действительно что-то сделал, а не просто занимался самой мирной наукой на свете – психологией личности.

Златкин рассчитывал на неожиданность, на то, что старик сразу сломается и заговорит. Скажет правду. Наверняка не истину. Но хотя бы правду.

Старик оказался хитрее. Или умнее. Или дальновиднее.

– Доведу до конца ваше дело, – сказал детектив, – и выйду в отставку. С сознанием того, что оказал людям услугу. Если оставить вас на свободе…

Если успею довести дело до конца, – подумал он. Большой вопрос: кто окажется за решеткой раньше – доктор Аллисон или детектив Златкин.

– Оставите, конечно, – пренебрежительно произнес старик, но Златкин все же уловил в его голосе нотку неуверенности. Не мог он быть уверен. Никто не может быть уверен ни в чем на сто процентов. Не бывает вечных двигателей, идеальных машин, характеров и теорий. Идеальных преступлений не бывает тоже. Старик это знает. Конечно, знает, при его-то уме.

Старик молчал, подставив солнцу лицо и закрыв глаза. Воображает, видимо, что, если не будет смотреть, то гость исчезнет, как исчезает воспоминание, если думать о чем-то постороннем. О белом слоне, например.

Детектив кашлянул, и старик отмахнулся от звука, как отмахиваются от надоедающей мухи.

– Хорошо, – хмыкнул Златкин. – Теперь моя очередь для недоговорок.

Впервые с этим проклятым делом я столкнулся года полтора назад. Столкнулся в буквальном смысле – на стрельбище, где отрабатывал точность стрельбы с колена. Отстрелялся неплохо, выбил девяносто четыре из ста и сел отдохнуть, лениво разглядывая причудливой формы кучевые облака, грозившие пролиться коротким, но сильным дождем. За спиной двое – кажется, из отдела экономических преступлений, – вели неспешный разговор о своих, не интересных мне проблемах.

– Проверишь по расчетным файлам и сам убедишься, – говорил басом мужчина, о котором по голосу я мог сказать, что роста он небольшого, толст и неуклюж, только в экономическом отделе ему и место. – А ты слышал, что вчера сделал Варетто?

– Нет, – произнес красивый баритон, и по голосу я решил, что этот точно из дорожной полиции. – Что же он сделал?

– Не поверишь, – хмыкнул бас. – Горел дом на Гроув-стрит. Пожарные прибыли, но еще не успели приступить. А в доме, на втором этаже, кто-то вопил детским голосом. Варетто оказался там случайно. А может, и нет – сейчас никто точно не скажет. Он бросился в дом, там все горело, и шансов добраться в дыму до второго этажа без спецкостюма не было никаких. Остановить его не успели.