— С животными нельзя, мисс.

На пару мгновений Бэла решила, что это ее ангел вернулся, но нет, это был его двойник, но все же ангел… Была одна заноза, которая терзала сейчас и грозила испортить новую жизнь угрызениями остатков совести.

«Ангел господний, избавь Томаса Смита от вора, потопа, огня, меча, от напрасной смерти, от всякого зла, а я вряд ли когда-либо теперь захочу связываться с ангелами».

Бэла вспомнила только последнюю часть из молитвы Вайолетт и ту переделала, но все же решила попросить:

— А мальчика? Вот такого роста, каштановые волосы. Томас Смит, не Том, тем более не Томми… Вы же позаботитесь о нем?

Познать и понять ангелов фактически невозможно. Или может ей такой попался. Теперь Бэла уже ни в чем не была уверена. Со стороны офицер просто выразил сочувствие, пожав расстроенной и немного безумной, но попробуй соблюдать спокойствие в той ситуации, женщине руку:

— Все наладится, — только с этим рукопожатием он кое-что передал. Когда Бэла сжала ладонь, то почувствовала знакомый размер и форму сердца. — Он просил передать: «спуститесь на лифте до конца, идите по служебному проходу направо до поворота и налево до лестницы. Там будет длинный коридор и то, что вы ищете».

Вайолетт подавала призывные знаки. Она уже пропустила несколько человек, ожидая подругу. Бэла покачала головой и поспешила совсем в другом направлении от такого близкого и очень вероятного спасения.

Что-то в последнее время она стала слишком доверять кому-то кроме себя, ну и что, что это ангел. Голову надо включать, а не действовать эмоциями. Когда ангел давал ей путь, она ухватилась даже не за направление, а за цитату. Именно туда киношный Томас Эндрюс послал киношную Розу. Бэла знала это место. Любой бы из персонала не изъяснялся бы так длинно, просто бы сказал «иди в „Парклейн”». Именно так они в шутку обозвали тот «длинный коридор». Но оказавшись снова в салонах корабля, Бэла осознала, что идти-то и некуда. Если тут вода уже доходит до щиколоток, то «Парклейн» давно затоплен.

Если снаружи со всей этой толкотней, страхом, отчаянием, безнадежностью и ожиданием бурлила жизнь, то внутри корабль уже напоминал преддверие царства смерти: роскошь, пустота, тишина, яркий свет. Тем абсурдней казалось здесь встретить живых людей. Хотя скорее живых мертвецов, прекрасно отдающих себе отчет, что жизнь их уже отсчитывается даже не часами, а минутами. Чудаки с достойным смирением, принявшие свою судьбу, и смаковавшие последние мгновения, как виски, словно были бессмертными и лишь сторонними наблюдателями. Среди этих людей Бэла заметила и Каледона Хокли. Одетый в парадный смокинг, он вальяжно расположился в кресле, ведя неспешную беседу с одним из богатейшим человеком того времени Бенджамином Гуггенхаймом, раскуривал сигару, но заметив Бэлу, не делал вид, что не узнал ее, и даже встал навстречу:

— Эббигейл? Что ты здесь делаешь?

«Я украла ваш бриллиант, а теперь, чтобы убраться с проклятого корабля, ищу своего подельника, который точная копия первого помощника капитана, а по совместительству ангел».

Положение было отчаянным, но какой бы потерянной не считала себя Бэла, такого сказать она не могла.

— Я ищу Томаса. Томаса Смита. Безбилетного мальчика, которого задержал ваш помощник, — вполне себе верительное оправдание для добрячки Эббигейл.

— Я посадил его в лодку вместе с Розой. Ты же не думаешь, что кто-то бы оставил его здесь?

Вот и хорошо. Хоть один камень с души, если после демонско-ангельского пинг-понга от нее хоть что-то осталось.

Напоследок Каледон Хокли сказал: «Поторопись, может и ты еще успеешь». Бэла согласилась и пошла совсем в другую сторону от выхода на палубы. Никто ее не останавливал. Тут каждый сам в ответе за оставшиеся моменты жизни.

Лифты не работают, проходы закрыты, и это уже конец. Электрический свет горит не равномерно и ярко, а мерцает, умирая и агонизируя вместе с кораблем, но еще сопротивляется, трещит, рассыпая искры. В обеденном салоне первого класса воды по пояс. Наполеоновские кресла дрейфуют как зелено-коричневые рифы. Есть еще прикрепленные к полу столы — острова стабильности, но их быстро затопляет, да и когда намок, уже нет смысла пытаться оккупировать эту сушу. В воде только первые моменты холодно, а потом больно так, как будто тебя тысяча ножей прокалывают.

За последний год, может чуть больше, смерть дважды ловила Бэлу и отпускала: утонуть на суше, быть разорванной адским псом… Третий раз не менее экзотичный, и наверно последний. Первый и второй раз было страшно, а теперь какая-то апатия. Последняя стадия принятия смерти?

— Бальтазар, — Бэла впервые позвала собственного ангела по имени. — Кажется, встреча не состоится. Я умираю.

— Не в этом месте и не в это время. И даже не буду спрашивать, как ты узнала.

А Бэла не стала спрашивать: узнала что, потому что голос не слушался. Самое странное, что она до сих пор носилась с котами в коробке, стараясь, чтобы вода на нее не попала. Там что-то барахталось, а значить во всех ее усилиях оставался хоть какой-то смысл. В голове царил легкий бардак, но не как после бутылки спиртного, а после нескольких кругов на карусели. Все это настолько казалось неправдоподобным и чужим, что когда появилась парочка людей стоящих на воде, как на твердой земле, Бэла даже и не удивилась. Ангелы? Теперь главное не моргать? Или это о других ангелах?

— Нашел все-таки. Придется рискнуть, — как-то с азартом воспринял появление двойника и его спутницы Бальтазар. — Задержи дыхание. И закрой глаза.

Она уже летала с ангелом, но этот полет оказался слишком уж стремительным — космонавтов так испытывать на перегрузки. Сначала вверх, потом вниз и под воду, а потом он разжал объятья, и Бэла опустилась на колени, опираясь руками на ковер. Сухой ковер. Временно сухой ковер, который почти тут же становился мокрым от стекающей воды. Но это был такой родной и знакомый ковер. Ковер из особняка ангела, откуда они и начали свое путешествие.

Интересно, ангел такой же мокрый? Бэла подняла голову, но никого рядом не было. Могла в уши вода попасть, но она не слышала шороха крыльев, никаких мокрых следов тоже не было. Шевельнулась неприятная мыслишка, что Бальтазар просто мог не выбраться из того мира, но это означало, что в этом мире Бэла свободна от каких-либо обязательств перед ним. Об этом можно было подумать и позже, пока же в этот момент Бэла освободила кошку и просто, где была, скинула мокрое пальто.

Умели ж тогда делать вещи, даже, если это касалось просто упаковки. Дженни выскочила из коробки сердитая, мокрая, но вполне бодрая. Она знала что делать: вытащить котят из жуткой, темной тюрьмы, вылизать, накормить, согреть. Чего нельзя было сказать о Бэле. Не получалось у нее действовать так шустро. Брождение по холодной воде уже давало о себе знать. В доме было тепло, но ей было холодно, даже когда она сняла отяжелевшее платье и попробовала горячий душ принять. Тут бы аспирина, хотя бы, но в этом доме такого не водилось.

— Ты же не обеднеешь, если я возьму кое-что из твоих запасов?

Ответа не последовало, но молчание уже было знаком согласия. Горячее, ожигающее вино с корицей тоже бы сошло за лекарство, но в подвал Бэла не пошла — слабость охватила такая, что была вероятность, что она там и останется. С оставшейся там подушкой от Скай Блю для новой питомицы тоже пришлось повременить. Непривередливая Дженни могла и сама пока устроиться, но покормить ее была святая обязанность. Из почти-съедобного для нее Бэла в холодильнике только йогурт нашла, но бывшая корабельная кошка вылакала его до последней капли. По телевизору транслировали новости, горло перестало болеть, но это означало только, что Бэла начала температурить, в груди давило. На часах, подаренных ангелом, застыло время два девятнадцать, а, значит, было поздно. Где-то там, в другом времени и в другом мире все уже свершилось. Зато она все еще была жива. Наставница шаманка-шарлатанка когда-то сказала, что все болезни лечатся сном и голодом, значить нужно спать, а потом все решится.