Засыпая, я глядела на ночные огни города:

– Мне не нравится Лондон, – прошептала, отворачиваясь от окна. – Ты разочаровал меня, серый, туманный, величественный… Ты лишил меня комфорта, мой город-мечта…

Вечером Том вернулся домой. Подкатывающийся к своему закату день вынул из всегда активного и подвижного актера практически все силы. С трудом загнав себя в душ, он выполз из него разморенным окончательно.

– Вот и старость пришла, – трагическим шепотом, делая страшные глаза зеркалу, с шекспировским драматизмом изрек Уилсон и, не удержавшись, рассмеялся.

Заварив чашку ароматного чая, он было прошествовал в спальню, но в коридоре взгляд его упал на одиноко лежащий на тумбе чужой смартфон. Снова улыбнувшись, Том ухватил его. Забравшись в кровать, отпив горячего чая, терпеливо размотал наушники и вновь погрузился в релаксирующий и слегка тоскливый плейлист. Прикрыв глаза, откинулся на подушку и расслабился.

На самом драматичном моменте очередного музыкального шедевра песня прервалась и сменилась отчаянным звонком:

«Усталость забыта,

Колышется чад,

И снова копыта,

Как сердце, стучат»

Испуганно распахнув глаза и подскочив в постели, расплескивая себе на футболку кипяток, Том уставился на яркий экран. На него глядел красивый седовласый мужчина лет сорока с хитрым и озорным взглядом, подпись вызывающего абонента гласила: «Сергеич».

– Бл*ть… – Уилсон грустно поглядел на испорченную, прилипшую к телу футболку. – Сергеич, я тебя уже ненавижу.

Но Сергеич невозмутимо продолжал:

«Есть пули в нагане,

И надо успеть

Сразиться с врагами

И песню допеть»

Чертыхнувшись, британец кинулся в ванную комнату, на ходу сдирая с себя мокрую одежду:

– Да заткнешься ли ты когда-нибудь?! – заорал он на телефон из коридора. Звонок тут же стих.

Том замер и, отклонившись гибким телом назад, удивленно заглянул в комнату. С подозрением посмотрел на кровать.

Ополоснувшись еще раз, упрямо заварив себе свежую порцию чая, Уилсон снова завалился в постель. Надев наушники, продолжил прерванное начальником реанимации занятие.

Через минут пятнадцать Сергеич предпринял очередную попытку поговорить с девушкой, но Томас был уже внутренне готов к такому повороту событий:

– Обломись, – рассмеялся он изображению и с вызовом помахал перед ним пустой кружкой, – никого нет дома! И вообще, неприлично в такое время девушкам звонить! – объяснял почему-то охваченный самым искренним злорадством актер.

О том, что прослушивание чужих аудиозаписей на ворованном телефоне тоже не является верхом воспитанности, Том старательно пытался не думать. С ним такое приключилось впервые. Этим днем с ним много чего приключилось впервые…

Едва седовласый увалень оставил попытки наладить контакт с Лондоном, раздался уже другой звонок, и на экране объявился красивый молодой мужчина с русыми волосами и яркими голубыми глазами. Образ довершала семидневная щетина.

«Ляг, отдохни и послушай, что я скажу:

Я терпел, но сегодня я ухожу.

Я сказал: Успокойся и рот закрой.

Вот и всё. До свидания, чёрт с тобой!»

Уилсон, чуть нахмурившись, уставился на яркое, открытое, жизнерадостное лицо, которое называлось «Максим»:

– Откуда вы все к ночи повылазили? – злился уже актер. – У меня тут что?! Ночной слет русских мужиков?!

Звонок оборвался, и Том ахнул: от Максима было сорок три пропущенных за день вызова.

– О как! – многозначительно выдохнул, приподнимая в удивлении брови, мужчина. – Что она с тобою сделала?!

Одновременно Уилсон испытывал сейчас два чувства – вину и какое-то странное злорадство. Откуда взялось вдруг второе, он вообще не понимал.

Еще минут через десять звонки стихли, и Том, прослушивая русско-английско-немецкий плейлист, усевшись в постели по-турецки, задумчиво покручивал в руках телефон. Все же решившись, он открыл галерею и стал листать фотографии: Лондон, Лондон, Лондон… Такие завораживающие, снятые под крайне необычным углом и с интересного ракурса фотографии. Небо. Птица в нем.

Другой город. Невероятно красивый, такой же серый, хмурый, готически мрачный… Но манящий своей завораживающей тоской и обреченностью. На одном снимке актер узнал, наконец, Эрмитаж.

Она из Санкт-Петербурга? Мужчина улыбнулся и стал листать дальше.

Знакомая девушка, но лицо совсем-совсем юное, в окружении пятерых парней в медицинских халатах, она заливисто смеется, откинув голову назад, выдавая размашистый подзатыльник высокому брюнету. Парни хохочут, а один из них ставит ей сзади «рожки»…

Том поймал себя на мысли, что сейчас почему-то совершенно не представляет на ее лице такой вот улыбки.

Палец сам собою махнул по экрану.

Она же, удерживает правой рукой сдираемый с ее плеч каким-то хохочущим пареньком халат, левой бьет его по голове большим учебником. Снова утренняя знакомая, но с какой-то блондинкой, сидит, склонившись над микроскопом, и показывает в камеру язык. Она за огромным учебником, погружена в чтение и задумчиво прижимает к своей голове кисть человеческого скелета… Та же девица, опрокинута в большой сугроб невероятных размеров псом, откинув голову назад, заливается смехом, удерживая руками собаку за холку…

И вот она же, но заметно старше, в неизменном белом халате стоит у «скорой помощи» с другим высоким брюнетом и курит. Он, подавшись к девушке, задумчиво глядит на нее, зажав в пальцах сигарету, она, отвернув голову, смотрит куда-то высоко-высоко…

Уилсону снова стало как-то неуютно, неудобно… Он словно подглядывал за чужой жизнью, видел то, что и не должен был видеть, чего ему и не следовало никогда узнать. Но остановиться мужчина уже не мог. Том перелистнул снимок.

Девушка в темном коридоре старинной больницы с высоченными потолками сидит на медицинской кушетке, склонившись вперед, прижимая ко лбу стиснутый в руках фонендоскоп. Актеру стало невыносимо грустно. Однако оторваться от этой фотографии сразу он не сумел. Через пару минут все же махнул по экрану. Она же, в какой-то палате, судя по всему – реанимационной, лежит на свободной кушетке, свернувшись калачиком, уложив голову на пачку бумаг, некий мужчина склонился рядом и, указывая на нее пальцем, смеется. На следующем снимке тот же парень валяется между койками, практически заливаясь слезами от смеха, а она с силой бросает в его лицо кипу документов. Длинные волосы взъерошены, зубы забавно оскалены…

Том улыбнулся. Интересная у нее работа…

На следующей фотографии девушка вновь уснула, устало склонив голову на плечо Сергеича, рассыпаны по его груди волны темных волос. Сергеич мягко улыбается и пальцем аккуратно заправляет выбившийся локон за ухо.

Уилсона одновременно и поразила своей нежностью фотография, и выбесила.

Сергеич, попивая на питерской кухне винишко, сейчас даже не подозревал, какую сильную антипатию он вызывает у голливудской знаменитости.

Засопев, Том перелистнул снимок. Снова она и снова в окружении подтянутых мужиков в военной форме.

И как она туда затесалась? Кто она вообще?..

И вот его «подруга» сидит на маленькой кухне, ухватившись одной рукой за голову, в другой держит сигарету, перед нею два стакана, очевидно, с виски и большой белый кот. Она практически не изменилась внешне, но в глазах… В глазах не осталось ни капли былой жизнерадостности, там засела такая глухая, непроглядная темнота и боль, что Том задержал дыхание. Сколько же времени прошло между этими снимками? И что такого могло произойти, чтобы вызвать столь разительную перемену?

Он тяжело выдохнул и махнул дрогнувшим пальцем, перелистывая фото. Наткнулся на последнюю. Из груди вырвался удивленный стон: это была не ее фотография! На снимке был он! Точнее, его вытянутые вперед в противопоставлении ладони… Лицо смазано, оно прячется на заднем плане…

Том закрыл галерею и откинулся на подушки. Так и не вынимая наушники, уставился в потолок.