— Мы будем осторожны с тобой сегодня ночью.

Гермиона ощутила, как его ладони со спины скользнули за подмышкой и легли ей на спрятанный под оборками платья корсет, поддерживающий форму груди, и до боли закусила губу, словно всё происходящее — сон, — и это поможет ей проснуться, но стоило господину Долохову немного раздвинуть ей ноги и проникнуть двумя пальцами к клитору, как та широко распахнула глаза, поймав зачарованный тёмный взор господина Риддла, и протяжно простонала, почувствовав болезненное и ужасно невыносимое томление в животе, заставившее её задрожать в паре прохладных рук, обнимающих её спереди и сзади. Её стон поймали губы господина Риддла, который мгновенно притянулся к ней и углубил в жадный поцелуй, сминая кожу так, что она должна была опухнуть от длительных ласк. Яд очарования вновь заструился по артериям, делая её податливой каждому движению и невозможно чувствительной к прикосновениям. Пока поцелуй умопомрачал её, господин Эйвери одной рукой медленно оттеснил её волосы с плеча и губами прижался к бледной шее, пульсирующей кровью, зубы нежно уткнулись в горячую кожу, а язык непоколебимо заласкал захваченный участок, вызывая лихорадочную дрожь в непослушном теле Гермионы, которую буквально разрывало от проблесков стыда и болезненных схваток внизу живота.

Господин Долохов приподнял её колено над кроватью, придвинулся ближе и губами прикоснулся к пылающей коже, продолжая нежно поглаживать промежность, собирая нескончаемую влагу, в которой она тонула сама, промочив под собой одеяло насквозь, и Гермиона полностью откинулась на грудь господину Эйвери, желая провалиться и исчезнуть, оказываясь перед господином Риддлом как под нависшей скалой. Его ладонь, обтянутая в перчатку, проникла к шее, сдавила её, а поцелуй стал сильнее удушать, заставляя лёгкие гореть от нехватки воздуха. Предательски пылающее тело пробила неудержимая дрожь, заколотив её так, что господин Эйвери чувственно и крепко сжал в своих объятиях, словно успокаивая, и грудью прижался к ней, будто накрывая невидимой мантией, окутывая своим теплом и искушённым сладострастием.

Гермиона глухо простонала в уста господина Риддла, зажмурив глаза так, что с них высыпались накопившиеся горячие слёзы, которые тот тут же собрал языком, давая возможность вдохнуть ей воздух, а затем снова овладел припухшими губами, опуская руку к спрятанной за оборками груди и медленно сжимая её, после чего господин Эйвери убрал свою ладонь и медленно опустил её к скомканной юбке, задрал её сильнее и проник к промежности наряду с пальцами господина Долохова.

Гермиона распахнула глаза, её сильно тряхнуло, и ладони тяжело, но резко поднялись к мантии на груди господина Риддла и вцепились в неё мёртвой хваткой, отчего тот разорвал поцелуй и блестящими глазами принялся изучать её изнеможённые черты, где блуждающий взор испуганно и в то же время умоляюще смотрел на него. Он показал ей самодовольную насмешливую улыбку и шёпотом в губы спросил:

— Вам нравится?

Та покорно приоткрыла губы, но вместо ответа с них сорвался судорожный всхлип — господин Долохов пальцем немного вошёл в неё, заставив выгнуться, как тетива лука, грудью упереться в господина Риддла и потонуть в болезненной судороге, которую тут же принялся заглаживать господин Эйвери, рукой прижимая её за низ живота к себе сильнее. Его имитации укусов на обнажённой шее стали более властными и частыми, а ладонь продолжала ласкать клитор, пока палец господина Долохова изучал её мокрые внутренности, импульсом бьющиеся и сгорающие от неистового желания ощутить стенками желание мужчины.

Гермиона закатила глаза, не в силах бороться с обжигающими и пьянящими манипуляциями с её телом, ослабла в объятиях господина Эйвери, но тут же вздрогнула и снова натянулась как струна, ощутив, как ладонь господина Риддла скользнула над оборками платья, оттесняя их вниз и обнажая грудь. Прохладные пальцы накрыли её и сжали, вызвав новый всхлип, потонувший в шуме бешеного сердцебиения. Тряпичной куклой она запрокинула голову назад, почти не слышно взвыв от болезненного томления, после чего больно закусила губу, проткнув её клыком, почувствовав нежные прикосновения прохладными губами к девственному соску. В голове произошёл взрыв, разорвавший её на тысячи осколков, и та томно всхлипнула, не в сила терпеть ласку, вжавшись в господина Эйвери, который, тряхнув соломенными кудрями, мгновенно поднял голову с истерзанной шеи, плечом притолкнул к себе лицо Гермионы и притянулся к уголку губ, на котором проступила кровь. Он обхватил рану, опасно задрожал зубами, словно удерживая себя от чего-то, и больно сжал рукой живот, будто это действие способно укротить его. Язык страстно заласкал мокрые губы, вытягивая крупицы крови из прокусанной кожи, и проник в уста, по-хозяйски изучая каждый миллиметр и улавливая все не сорвавшиеся стоны и всхлипы.

Он жарил её дыханием, закусывал опухшие губы, постукивая зубами и удерживая себя, чтобы не проткнуть их, и Гермиону одолели новые приступы конвульсии, когда господин Долохов опустил край чулка и прикоснулся губами возле промежности, обласкивая горячую трепещущую кожу языком, продолжая пальцами собирать невероятное количество влаги внутри. Ноги невозможно отяжелели и принялись неукротимо дрожать, а Гермиона сильно вжалась в грудь к господину Эйвери, ощутив слабые покусывания господина Риддла на груди.

Она больше не могла сдерживать болезненно терзающую её истому, конвульсивно дёргаясь и извиваясь как гусеница, сгорая от всех манипуляций, которые её невинное тело никогда не знало. Пальцы господина Эйвери перестали поглаживать клитор и на смену им пришлись пальцы господина Риддла, в то время как тот медленно поднял ладонь по ослабленной руке к плечу и мягко сдавил его, а после устремился к шее, обхватывая за горло и слабо смыкая пальцы на нём.

Ей стало нечем дышать, зажгло лёгкие, а сладкая и мучительная истома выжигала, разрывая на части, чтобы в темноте ночи прозвучать безудержному томному стону — самому сладкому и откровенному, притянувшему к ней вампиров с новой силой и энергией.

Господин Эйвери сильнее сдавил ей шею, имитируя укусы на губах, и Гермиона ощутила, как он первый задрожал за её спиной, из последних сил сдерживая себя. Он сильнее отклонил её голову назад, жадно изучая губами изнеможённое лицо, в то время как господин Риддл склонился над её мокрым телом сильнее и с жадностью загулял языком по груди, так же имитируя укусы, следом принявшись постукивать зубами.

Пальцы господина Долохова нащупали какую-то точку внутри Гермионы, обдав её нестерпимым жаром и болезненным спазмом, и та судорожно вскрикнула, затем умоляюще сквозь слёзы захныкала в губы господину Эйвери:

— Прекратите… я у-умоляю вас… я не могу… умоляю…

С усилием господин Эйвери оторвался от мокрых губ, поймал блуждающий взор из-под полуопущенных ресниц и горячо прошептал:

— Кричи.

Та, утопая в конвульсиях непослушного тела, задрожала зубами.

— Умоляю… — сквозь слёзы прошептала она, завороженно наблюдая за серебристым, опасно горящим взором, пожирающим её.

— Кричи, — в губы отозвался ей вампир, на секунду обхватив их своими.

Гермиона захныкала, выгибаясь животом к жарящим губам господина Долохова, не зная, куда себя деть, и звонко взвизгнула, ощутив горячий язык в промежности.

— Кричи громче, — просил господин Эйвери, вибрациями голоса проникая в разум, вспарывая застрявшее в глотке сердце, и та истерично застонала, плавно забрыкавшись в трех парах рук.

По ощущениям будто все соки её организма вырвались из влагалища, набухшего так, что ласкающему пальцу господина Долохова стало тесно. Господин Риддл пальцем надавил на клитор и убрал ладонь, позволяя тому погрузиться губами в промежность, тем самым вызвав очередной отчаянный вскрик Гермионы, потонувший в губах господина Эйвери.

— Кричи, красавица, — томно умолял её он, жадно принявшись ласкать одной рукой грудь, а другую вонзил в волосы, беспорядочно путая их, нервно сжимая и разжимая пряди в ладони.