— Чао.

— Как поживаешь?

Он проигнорировал переход к любезностям и начал с дела.

— Когда ты собираешься уехать от Варии?

Скалл медленно моргнула.

— Что, прости?

— Прощаю, — его привычная ухмылка слышалась даже по телефону. — Ну так когда?

Скалл задумчиво хмыкнула и ничего не ответила. Реборн принял это за «затрудняюсь сказать» и продолжил:

— Если ты переживаешь по поводу Каркассы…

Конечно, переживаю, кретин! Я их создала своими собственными руками!

— … то есть неплохой вариант для тебя.

Скалл отпила кофе.

— Интересно.

— Сделка будет зависеть от твоего приданного, конечно.

— Большие деньги по проводам не летают, — она побарабанила пальцами по столу. — Кому ты хочешь меня сосватать? Каваллоне? Лонгчемпу?

— Саваде Цунаёши.

Она вспомнила очевидную женственность Десятого Босса, его робкие манеры, итальянский с ошибками и хрупкое тело. Как он смотрел на Занзаса округленным взглядом, часто и мелко сглатывая, как ходил за Реборном по пятам, словно гадкий утёнок за лебедем, мечтая, завидуя, надеясь, съедая себя изнутри быстрее всяких пилюль. Миниатюрный наследник «из грязи в князи», который в любом мире не дожил бы до тридцати.

Агрессивного Занзаса она выбрала, потому что он дал бы ей детей — и Вария и Каркасса нуждались в легитимных наследниках. Но маленький миленький очевидно гомосексуальный Цунаёши не был на это способен.

— Ты глубоко оскорбляешь меня, Реборн, — холодно ответила Скалл. — Если тебе так нужна власть, сам её и трахай. — И бросила трубку.

Величайший наёмный убийца не привык слышать отказов и критики в свою сторону, особенно от неё. Скалл довольно улыбнулась в свой кофе. Френдзона? Да. И новые перспективы их довольно милого общения.

11. Вдовьи шипы

Пуля прошла насквозь, замарав новое платье, подаренное Луссурией: «нечто лёгкое и межсезонное, подчеркнём твою хрупкость, голубушка. В слабости кроется сила».

Скалл осела на траву, схватившись за дыру в своём животе.

Боль, горячая и жгучая. Знакомая, резкая.

Стреляли из сада. Кто? Кто посмел?

Для чего? Убить потенциального ребёнка в материнской утробе? Скалл пила контрацептивы, зародыша не было. Вария это знала, остальные — нет.

Второй выстрел — и падение. Пелена перед глазами.

Колокол в часовне бьет без четверти чего-то.

Дыхание, пульс, что с сердцем?

Господи, как она ненавидела пули в голову.

Трава под затылком мягкая-мягкая. От её крови? Или просто?

Взбесившееся под кожей Пламя вытолкнуло вторую пулю.

Скалл полежала ещё немного. Чтобы нападавший решил, что наверняка.

Женский крик.

Вайпер?

Нет.

Выстрел. Глухое падение тела.

В кустах мелькнула фигура. Должно быть, Мефистофель. Да, и правда он. Мужчина глубоко в годах с хромотой на левую ногу и окровавленной лопатой. Кровь свежая.

Значит, в Скалл стреляла женщина.

Аркобалено осторожно приподнялась на локтях. Перед глазами плыло, тошнило. Окровавленная дыра на светлом платье, а под ней — новый шрам. Но и следа потом не останется как обычно.

Чей-то крик.

Чей-то бег по мрамору-гравию-траве.

Чьи-то руки прижимают к себе бережно, как плюшевую игрушку.

Знакомый аромат мужских духов. Приветствие зелёного яблока, что-то лесное-свежее-хвойное и лавандовый шлейф.

Можно было много что сказать. Например, «вы спасены». Конец расследования. Красные женские розы на могиле Занзаса, чья-то таинственная любовь, согревающая его одинокие кости. Отчаянная вендетта любовницы. История, где женщина убивает из ревности возлюбленного, пытается убить его несостоявшуюся вдову, а затем погибает сама, пустив себе пулю в голову. Звучит благородно, как возрожденческая трагедия о любви. Намного благороднее, чем правда.

Или можно сказать, что она убила его из сочувствия.

Заложник своей престижной ситуации. Горделивый Марсов сын, с перьями и хвостом енота на языческий манер, с войной в своих жилах. И жизнь — в мирное время, когда давно отзвучали пушки, когда королями и королевами играют лёгкие ладони шахматистов. Его взяли с улицы, и он так и не прижился. Не адаптировался. Не изменился.

Давным-давно Скалл тоже играла по собственным правилам и даже сорвала куш. Но она знала: чтобы сохранить свою личность, не потерявшись в этой жестокой игре навылет, надо знать каждый её закон, каждую традицию, чтобы позволять себе вольности. И даже ей пришлось пойти под венец по расчёту, хотя уж как самой себе клялась, уж как божилась. Занзас не мог не знать всех правил, но он шёл напролом, отчаянно и упрямо, злясь на всё и на всех за то, что мир отказывался жить по его правилам.

За то, что Вария не жила по его правилам.

«Не парься. Никто тебя не винит».

«Уж тебе-то опасаться нечего … Часть корабля, часть команды».

«Сколько для тебя стоит человеческая жизнь?»

Скорбная фигура Леви перед Девой Марией в окружении свеч. Тоска по женщине, научившей его писать, но не тоска по начальнику, что некогда был его идеалом.

Драматичный Луссурия, не проронивший ни слезинки на похоронах, хотя звучал его любимый реквием.

Их всех учили, что когда Небо умирает, разорвав Гармонию, его Хранители сходят с ума, торопят свою смерть или выцветают душой, как фотографии. Офицеры Варии стояли вокруг гроба истуканами Острова Пасхи.

Они все только выдохнули.

Именно поэтому Скалл ничего не сказала Скуало, взявшему её на руки, ни о той женщине, ни о своём секретном знании. Его свежий запах путался в голове. А до этого там сидела пуля. Скалл всегда действовала невпопад и очень решительно после очередной недосмерти. Супербиа уносил свою ношу в особняк. По его рубашке плясала россыпь солнечных лучей из-под густых крон деревьев. Обстановка окружала их, как обычно, сказочная: над травой порхали бабочки, в воздухе раздавалось журчание фонтанов, пели птицы. Ещё свалилась гора с плеч по поводу расследования. И Скалл решилась.

Кто не рискует, тот не пьёт шампанское. Мементо мори, карпе дием, поехали.

— Скуало, — тихо позвала она.

— Чего?

— Слушай… — нервы придали её тону скорости. — Я, может, конечно, и дура последняя, но мне показалось… В общем, я намекаю!

Скуало фыркнул от еле сдерживаемого смешка. Ей даже не надо было смотреть на его лицо, чтобы увидеть ироничную улыбку.

— Очень интересно, ни хрена не понял.

— Я тебе намекаю! — потому что сейчас или никогда, иначе он со своей сквернословной рыцарственностью будет ждать вечность и один день, пока Скалл научится искусству кокетничать. У неё не получалось хоть ты тресни платоническое общение с многозначительными намёками.

— На что?

— На то, — она на набрала в лёгкие воздуха, — на то, что если ты меня сейчас не поцелуешь, то я тебя поцелую! — Пока романтический момент не упущен, надо действовать. Как сказал Джек Воробей: «если ты ждал подходящего момента, то это был он. Иди догоняй». Ну сколько можно-то?