– Заметь, это не я сказал, – начал закипать Леня.

– Потому что ты не можешь. Потому что постесняешься. Да, ты имеешь на то право, но зачем тогда ты вообще здесь? Ты же нас не переносишь! Зачем ты приехал?

Леня молчал.

– Знаешь, почему я не люблю гомофобию? – говорил Кирилл, смотря в упор на Леню. – Даже не за то, что это устарело! А за то, что все это ложь по большей части. Человеку, далекому от всего этого, должно быть наплевать. Ему будет наплевать на члены и на те члены, которые их сосут. В природе гомофобии, по моему мнению, лежит страх того, что ты сам гей, что ты сам членосос, страх того, что, если попробуешь, если соприкоснешься, то не сможешь остановиться, что тебе понравится. Это страх увидеть себя таким, каким есть, не вяжущимся с общественными устоями… Мне кажется, это очевидно. Любой сознательный человек это понимает. Но тут явно не про сознательность…

Леня молчал. Ему хотелось сорваться с места, наброситься на него. Но Маша сидела рядом, и ее опущенный взгляд успокаивал его.

– Знаешь, кого действительно нужно бояться, ненавидеть? – произнес будто примирительно Кирилл. – Тех, кто, не признав свою сущность, ведет двойную жизнь. Кто для общества держит идеалы семьи и щупает сиськи, а в темноте, пока никто не видит, посасывает чужой член.

Блеснул тот взгляд.

Все замолчали. Игра замерла. Тихо играла какая-то тонкая мелодия. И сквозь нее проскальзывал треск камина и хриплое дыхание ветра за окном.

– Знаете, – начал «Левушка», – вообще здесь стоит поговорить о любви.

Все сразу усмехнулись. Образовавшийся холод дал трещину.

– Нет, здесь не смешно, – продолжал Левушка.

Голос у него был мягкий, слегка шершавый. Напоминал что-то осеннее, наверно, рассыпающиеся листья.

– Все ведь знают греческую богиню Венеру?

– О, я обожаю ее! – прокричал Артем.

– Так вот, – бросив на него взгляд, мягко продолжил Левушка. – Если вспомнить, как она родилась, то многое можно понять.

– Она родилась из упавшего в море семени Урана, оскопленного его сыном Кроносом, – перебил его Артем.

– Да. И, если вдуматься, по старшинству она выше Зевса, который свергнул Кроноса, своего отца. Афродита была раньше. И ее история гораздо длиннее.

– И к чему это? – спросил Кирилл с недовольством.

– Дослушай, – просто ответил Левушка. – Венера была богиней любви. Но греки понимали любовь гораздо шире, чем мы. Любовь, по их мнению, являлась стихией, управлявшей жизнью людей. Она приносила счастье, плодородие, спокойствие, утешение, дарила радость, умиротворение, защиту. При этом же любовь разрушала, убивала, ссорила, разлучала, становилась причиной войн, смертей, болезней, горя. Венеру обожали и боялись. Любовью была не просто плотская страсть, потребность. Это было важнейшее понятие жизни, включавшее все аспекты существования. Это было чувство, приравниваемое и к счастью, и к страданиям. Любовь была самой жизнью, ее ядром, смыслом. Именно такой силой управляла Венера. Она была в самом центре.

– И? – заинтересовалась Маша.

– А затем были статуи Праксителя, другие скульптуры, римские копии, картины Возрождения, которые материализовали, очеловечили Афродиту, облекли ее в плоть и кровь. И уже с того времени богиня стала превращаться в шлюху, которая обернулась мелким божком, управляющим сексом и его проявлениями.

– И к чему это? – шутливо протянул Кирилл.

– К тому, что все эти проблемы с принятиями – последствие превращения силы, управляющей жизнью, в потребность, функцию организма, – произнес Левушка.

– Знаешь, я никогда не сомневался, что эта функция управляет человеком, – заявил Кирилл. – Я бы так не переживал на твоем месте. Человеки решили проблему Афродиты. Вместо божка появился новый, огромный бог – Фрейд. Он вернул уважение к силе потребности. Нам больше не нужна Венера…

Левушка улыбался. И его разноцветный взгляд снова угадил в глаза Лени.

– Кирилл, ты дурак, – смеялась Маша.

Снова этот взгляд.

– Вот верьте или не верьте, – Леня не заметил, как заговорил вслух, – а была бы моя воля, я бы всем вам сейчас как следует набил мордашники.

Возникла пауза. Но что-то особенное, похоже, было в его голосе и лице, так что в следующее мгновение все вдруг взорвались веселым смехом.

***

Отвечай за слова! Если слова есть форма мысли, конкретная форма, устоявшаяся, то, отойдя от произносящего, они становятся единственным маркером той мысли, что была изначально. Ты говоришь, что ты не обижен – значит для меня ты не обижен. Я привык мыслить так. Что там в твоей голове, я прочитать не могу. Почему я должен достраивать? Играть в чужую игру? Это бессмысленно.

Сидеть можно так бесконечно. Нужно говорить! Решать проблемы. Если у меня чешутся яйца, я их чешу. Что еще? Я не понимаю.

Какая гладкая раковина. И будто волны, интересно, как она так устроена…

Пусть сидит там на кровати. Молчит он. Молчание – не решение проблемы. Никогда!

О, деревья смотрят. Интересно так, что из любой точки дома их видно. Красиво. И жутко, наверно. Как толпа у сцены. Растерзают и раздавят.

Люди… Вот все они растерзают друг друга в конце концов. Словно паразиты, каждый из которых видит себя хищниками, а остальных – мясом. Играются-играются, а потом затаскивают в логово. Чем люди не чудовища? Тем более эти.

Они врут. Все до единого. Каждый что-то да скрывает. И тайны их как навоз. Все они друг друга презирают. Дима ненавидит Кирилла, а ближе всего с ним. И спят друг с другом. Кирилл смеется над Левой, а виду не показывает. Вспоминая прошлое, наверно, хочет затащить его третьим. Маша! Спала с Димой, а своему парню не сказала. Дева Мария пресловутая. Наверняка надеется все-таки разгомосексуалить Кирилла, а пока экспериментирует с этим… Даже Артем. Считает себя выше всех здесь, а сам строит из себя милое розовое создание, любящее и ласкающее всех. Я знаю, как он их раньше ласкал. Как других ласкал. Эти номера в отеле. Деньги. И кто здесь говорит правду? Кто? А я сам? Сам я честен?.. Да уж…

Я честен перед тобой. Я заслуживаю правды. Я открыт. Так и тебе пора открыться. Я стараюсь принять, но да, это не всегда получается. Я слаб на сложные абстрактные теории. Возможно, я не толерантен. Но я отталкиваюсь от фактов. Я консервативен. Они для меня материальны. То, что в голове у человека, меня не касается. Меня интересуют только его поступки.

Я бы хотел сказать тебе все это, но вряд ли ты готов меня понять. В твоем мире нет места для меня. Ты сам туда еле влезаешь… Да и не смогу я этого сказать.

***

Вечер продолжался недолго. Бросив карты, решили все-таки посмотреть фильм. Из тех, что были на ноутбуке Кирилла, всем относительно понравилась только «Любовь» какого-то французского режиссера. И то его выбрали лишь потому, что Артем сказал, что там много сцен секса.

– С таким же успехом можно было порно посмотреть, – пошутил Леня в конце. – Чего запаривались?

– Интернет не ловит, – ответил Кирилл, пожав плечами.

Он стоял перед зеркалом. Голое, уставшее, размякшее от алкоголя, воспаленное от горячей воды, тело блестело в свете лампы. Набухшие мышцы покрывали его притягательными узорами, впадинами, которые кое-где обрамлялись полосами тонких черных волос, всей своей расположенностью выдающими направление стекающего по торсу взгляда.

Леня любил это тело. Он смотрел на него с определенным наслаждением, с какой-то нарциссической печалью. Было в этом что-то сексуальное, что-то оставшееся с подросткового возраста, когда просыпается желание, когда днями и ночами изнемогаешь от томления, ожидания огня. Именно после душа он чувствовал это, когда тело было невинно чистым, когда кожа пахла свежестью, когда все это казалось совсем новым, непознанным. И так сразу хотелось узнать. Терять невинность, снова и снова – нет ничего приятнее.

Леня вглядывался в свое отражение и чувствовал, как сизое, томительное облако поднимается снизу его живота, заполняя все внутренности вибрацией, которую создавало то, что скрывало белое, невинное полотенце. Это было что-то похожее на расплавленную карамель, растягивающееся, слегка вяжущее и волнующе приторное.