– Я не умею позировать, – улыбается Федя.

– А все же!

Его улыбка напоминает улыбку Джоконды. Неясная, но какая-то ангельская, безумно добрая и нежная. Голубая нежность – так бы мне хотелось описать его.

Смотрим фотографии. Федя продолжает улыбаться. Снова пьем чай. Пятый или шестой раз за этот вечер.

А время все идет. Уже пора домой. Грустно от этого. Федя обнимает меня на прощание, и мне приятно обнять его в ответ.

Я вышел из подъезда. Вокруг снова все бесконечное и холодное. И такое грустное. Как ноябрь. Как эти дни. Я бы хотел вернуться назад. Почти до слез. Но я не привык плакать. Я знаю, что чувствовал.

Я стоял на остановке и радовался этому вечеру. Потому что он был немыслимо прекрасным. Этот ритм жизни, которым я живу в последнее время, этот гул автострады мыслей в моей голове сегодня на несколько часов угасли. Мне впервые за долгое время было очень хорошо. Поэтому нечего грустить.

Я ехал обратно, снова среди темноты и тысячи разноцветных огней. Слушал музыку и почти дремал. Думал о том, что происходит. То, что я испытывал, то, чего уже давно не было, можно было объяснить одним словом – «влюбленностью». Вся эта нежность к Феде, спокойствие, почти эйфория из простых чисел – все вызвано влюбленностью. Возможно, я и раньше это знал. С первой нашей встречи. Но я не думал, что пройдет два года и чувство останется. К чему я это?

Многие утверждают, что вся влюбленность – это лишь сексуальное влечение, что всеми нашими чувствами к другим людям управляет дедушка Фрейд. Но сегодня я убедился, что нет. Такие чувства, которые я испытываю к Феде, являлись ко мне лишь дважды до этого. Все остальное – да, это Фрейд. Я это проходил. Я знаком с этим. Но здесь иное. Есть секс, сексуальное влечение, желание обладать, вожделение. Наверно, часто из этого рождаются отношения, брак и так далее и тому подобное… А есть что-то другое. Оно правда похоже на огонек. Разных цветов. Федин, например, небесно-голубой. Но это не потребность, не влечение сексуальное. Это нежность в самом чистом виде. Когда хочется сесть рядом, обнять и говорить, говорить целую вечность. Или молчать. На вершине мироздания, оставив мироздание в стороне.

Но я не тешу себя надеждами. Я не подросток, к счастью. Я все-таки не настолько наивен, чтобы надеяться на реалистичность этих чувств. Я знаю, что они не взаимны, как и большинство таких чувств. Знаю, что, даже если и взаимны, ничего из этого не получится, кроме боли для обоих. И, даже если и получится, я уеду через год, а он останется здесь. А я не верю в расстояния, особенно те, что не имеют временного ограничения. Слишком все это нежно, чтобы быть правдой.

Обо всем этом я думал в автобусе. Это, конечно, неважно. Все это пройдет. Но нужно радоваться. Радоваться, потому что, когда ты можешь чувствовать подобную нежность к другому, ты еще жив, ты еще не умер внутри. А мне, как это ни смешно, в свои двадцать один уже казалось, что все позади. Глупо, наверно.

Я хочу с ним видеться. Я не хочу ничего портить признаниями, нервами, слезами и тому подобным. Я хочу наслаждаться нежностью при виде его. И не вешать ему на шею камень из моих чувств и мнимой ответственности. Нужно радоваться. Радоваться огням, которые светят в темной пустоши. Это приятное открытие для меня, новый взгляд. Поэтому я даже не считаю эту запись какой-нибудь любовной записью. Это манифест радости и гимн свету, который есть в жизни.

Завтра все это будет казаться бессмысленным и ненужным, пафосным и инфантильным, чересчур эмоциональным. Ведь ничего интересного в этом вечере не было. Просто посидели, попили какао и чай, поговорили, пофотографировались. Но это неважно.

Зачем я это записываю? Наверное, затем, чтобы помнить. Потому что некоторые вещи проходят, незаметно растворяются в прошлом и перестают иметь значение. У всего такой конец. Написать, записать – значит создать иллюзию того, что прошлое живо. Даже если уже не для тебя.

2019

Диалог

Lamb – Gorecki

– … Я всегда был таким. Во всяком случае, сколько себя помню. Однажды в детстве родители отправили меня на несколько дней в лагерь с классом, чтобы я с кем-то подружился. В результате я целые сутки просидел в шкафу, и меня никто не мог найти. Мама с папой беспокоились об этом моем свойстве характера. Особенно мама. Она очень сильно любила меня. Так сильно, что больше, наверное, и невозможно. Я так часто слышал слова «Я тебя люблю», что они совершенно потеряли для меня смысл. Лишились какого-либо значения. А Ира постоянно требовала от меня этих слов. И я говорил их. Зачастую ничего не чувствуя. Я могу повторять это хоть каждую минуту. Мне не составит это труда. Ни капли. Но Ира не могла этого понять…

– Ну, это неудивительно, что тебя любят. Ты так красив… Мне кажется, еще ребенком ты был настоящее чудо… А у тебя… Не может это быть связано с генами?

– Да, папа такой отчасти и бабушка. Думаю, это связано с этим.

– Слушай, когда с тобой общаешься, не чувствуешь особой социофобии. Просто иногда ты очень молчалив, поэтому кажется, что тебе некомфортно, что тебе неприятен разговор. Меня раньше это часто смущало. Но сейчас ты говоришь. И говоришь достаточно. Как обычный человек. Когда я тебя спрашивал тогда про секс, ты записал мне голосовое. Так вот… Это была настоящая лекция профессора. Словно ученый, ведущий занятие в университете. Я включил это голосовое подруге – она сказала, что аж возбудилась: как она сказала, ее очень привлекают умные мужчины. У тебя прекрасно поставленная речь. Рядом с тобой мне даже стыдно становится за свой мат-перемат.

Улыбается.

– Не, это всего лишь иллюзия. Как только перед глазами оказывается аудитория, когда приходится что-то публично рассказывать, представлять, все просто ужасно. Это заикание, кривые предложения, красное лицо, потные ладони. Катастрофа… Мы как-то с Ирой ездили в театр. Обратно мы заказали такси. Так оказалось, что таксист остановился непонятно где и нужно было ему позвонить. Я кое-как, обрывочными фразами, объяснил, куда нужно подъехать. Десять лет на это ушло. Тогда Ира мне сказала, что я должен с этим что-то делать, что это ужасно. И сразу же мне жутко захотелось с ней распрощаться. Но она пожалела о том, что сказала, похоже. Когда мы приехали домой, спросила, является ли это частью меня. И я сказал, что да, что является. И тогда она попросила у меня прощения за сказанное.

– Она любила тебя?

– Да. Не то слово. Она боготворила меня, мне кажется. Она постоянно делала что-то красивое для меня. Дарила маленькие подарки, готовила сюрпризы. Даже когда была в Германии, писала мне письма и слала открытки.

– Это они висят у окна?

– Да… Я даже боялся этого благоговения с ее стороны. Потому что я не мог ответить взаимностью. Возможно, это отбитость. Я не кичусь этим. Но это так. К сожалению или к счастью.

– Да, у всех по-разному работает это. Знаешь, есть хороший показатель, указывающий на силу привязанности к человеку. Когда мы расстались с Ромой, я не мог думать о сексе с кем-то еще около полугода. А сам потом узнал, что тот переспал с кем-то уже через две недели после нашего разрыва. И тогда я все понял.

Смеется.

– У меня был секс через день после расставания с Ирой.

– Ну вот. Видишь?

– Да, это, возможно, грустно. Но я не могу думать об этом. Я не держу это в голове. Я живу дальше. Нет во мне этого… Я уже говорил, что я мыслю биологически. Я биологически смотрю на жизнь. Стараюсь ее не усложнять.

– Но я уже сказал, что это никак не противоречит традиционно противопоставленному виду мировоззрения.

– Да, да, наука – это манифестация неизвестного. Я про другое.

– Как долго вы провстречались?

– Около года. Мы расстались в августе.

– Как это случилось?

– Все изначально к этому шло. Вопрос был только во времени. Я считаю, что я на четыре пятых гомосексуален. И до этого у меня не было ничего с девушками. Я решил попробовать. И это был довольно трудный эксперимент для меня. Даже физически. Сначала было что-то новое. Но потом я все чаще ловил себя на том, что мне приходится во время секса представлять парней. В этом плане меня всегда привлекала все-таки мужская сторона. И с каждым разом становилось все труднее. И потом… Потом у нас случился опыт трио. Не знаю, как она решилась на это.