Соседний город Пушкино был удобен тем, что на станции расположено всё и сразу: «Ростикс» на втором этаже задрипанного торгового центра (чепуховое место работы), автобусы в любой конец города и не только, вокзал и палатка рядом со зданием этого самого вокзала. Там продавали всё. Славу знали в лицо, а выглядел он старше среднего школьного возраста, ещё и с лысой башкой. Выдали пачку «Явы» и две бутылки пива без вопросов.

На платформу на Москву они вылезли через пробитую дырку в заборе. Солнце медленно катилось за горизонт. Вечерело, остывала земля. Народ скапливался в ожидании электрички, гудел и никак не обращал внимания на двух лысых подростков.

В Мытищах они оказались уже к ночи. Слава вспомнил про Мать лишь в подъезде. Про гробовое молчание Матери — ни привета ни ответа; обычно она начинала звонить и орать в трубку, когда не обнаруживала Славу дома. Мать не оживилась и тогда, когда дверь открыли.

Работал телевизор. Вальц шепнул на ухо:

— Где мать?

Слава и сам не знал, где. Обнаружилась она полупьяная на диване в гостиной, задремавшая под попурри фильмов Тарантино на СТС. Даже не сменила свой рабочий костюм на любимый засаленный халат — то ли её подхватил Мелик после работы, то ли бухгалтерия устроила корпоратив по надуманному поводу.

— Заброшенная могила Полы Шульц, — раздражённо цокнул языком Слава. — Пошли отсюда.

День не мог статься ещё хуже. Он тихо закрыл дверь в гостиную.

И запер свою. Вальц вольготно развалился на чужой кровати с пружинистым матрасом. Комната Славы выглядела пустой: маленькая, с новенькой светлой мебелью, голыми кремовыми стенами и старым компьютером под окном, перевезённым с Зелёнки. Здесь ещё остался запах стройки; терпкая вонь пластмассы и краски. Слава снял с себя футболку, оставаясь с голым торсом, и включил компьютер.

Он ощущал взгляд в спину. Вальц пялился на торчащие лопатки; не столько намеренно, сколько глаз сам цеплялся — так бывает.

— Вальц, достань пиво.

«Овип Локос» с дебильной заедающей рекламой виделось неплохой платой за испорченное время. Слава даже не совсем понимал, почему согласился гулять с Вальцем. И привести его на ночёвку. Ночёвки в целом считались чем-то пидорским, если не являлись вписками на десяток человек с еблей и травой.

Если знать, почему Вальц вообще оказался в Зелёнке, то ему можно посочувствовать. Вальца то ли родители бросили, то ли он бросил их, то ли родители бросили родителей — слишком много брошенных оказывалось в цепочке — но переехал Дима Вальц с Москвы к родным бабке с дедом в Зеленоградский. Не божьи одуванчики, но и не деспоты: им хватало отговорок, что друзья на самом деле панки, а никакие не скины, и даже в милицию Вальц ни разу не попадал.

Как от ментов отмазался — для Славы осталось загадкой. Он развернулся на стуле, открыл пиво и сделал глоток. Вальц валялся с уже открытой бутылкой.

— У меня интернет почти закончился, — с грустным видом объявил Слава. — Какое-нибудь говно посмотреть можем.

— Выбирай. Мне похуй.

Кино Слава не сильно любил. Выбирать практически нечего: боевики да ужасы, скачанные когда-то давно целой папкой. Включил первый «Крик», развернул монитор к кровати и пересел к Вальцу. Славе свойственно было искать пидорство там, где его нет; промытый мозг перекручивал сказанное когда-то Пахой, что пидорасов (включая в это понятие и геев, и хачей, и евреев, и всех-всех, к кому они имели претензии) больше, чем кажется, и они могут вскрыться среди них. Разумеется, ни один не считал себя пидорасом.

Но вот после пива на пустой желудок — Слава вновь размышлял. Анализировал их с Вальцем отношения. Не понимал, почему так воротило от Пахи с Чепухой. От разбитого рта какого-то Илхома. Ранее Слава не видел драк со стороны — нападали трусливо и толпой на одного. Но сегодня. Словно надломилось на «до» и «после».

Или не сегодня. И даже не вчера. Сразу после переезда в Мытищи — Слава был никем без своих друзей, а друзья прекрасно уживались без него.

— Как вообще так получилось, что из кучи направлений, которые мы могли выбрать, мы выбрали быть скинами?

— Мы же даже не скины, мы ебаные боны, — посмеялся Вальц.

— Нет, Вальц, не боны мы и не скины. Мы просто в них играемся.

Вальц неоднозначно пожал плечами, скривив рот. Вальц весь свой буйный подростковый возраст косил под питерский Тотенкопф. И Вальц свои взгляды мог менять по десять раз в день.

— Если ты про Паху, — он призадумался, покатав пиво по языку, — то Паха собирается уехать. Куда-то к московским со своей Дашей. Не думаю, что он играется.

— А мы? А Чепуха? Он свою курицу жарит — и срать хотел на все эти догмы. Он работает с хачами. Он обслуживает хачей. Вот насрёт ему хач на пол — возьмёт швабру и будет мыть.

— Чепуху никогда никто не воспринимал серьёзно. Он просто изредка с нами тусуется, чувак.

— А что с нами-то, Дима?

Они сидели в противоположных концах кровати. Вальц — полулёжа, в ногах. Слава — у изголовья, подогнув под задницу ноги. Сейчас они синхронно посмотрели друг на друга в полумраке. Под фильм «Крик». Под глухо работающий телевизор в гостиной.

— Я с тобой больше пить не буду, — беззлобно произнёс Вальц. — Ты как будто оправдаться пытаешься. Или оправдать кого-то.

— Я размышляю.

— А может, ты просто пидор, на самом деле?

В ровном тоне Вальца не было упрёка. На лице — ноль эмоций, только чуть блестящие глаза. И какая-то надежда во всём его поведении, в разговорах, в попытках придвинуться поближе. Слава не всегда видел намёки. Как и пиздёж. Да, чуваки, я за идею. Я пиздец идейный — московские меня примут как родного.

Звучало наигранно. В чушь верили.

Слава сделал два глотка залпом. Затем покатал жидкость по стенкам — и решил допить. Бутылку поставил за кровать.

— А ты знаешь, есть экспресс-тест на пидора, — продолжил спустя какое-то время Вальц.

— Какой?

— Если два мужика поцелуются, и у кого-то из них встанет, то он пидор.

— Подожди. Целовать мужика это уже по-пидорски.

— Ну, а хуй же у тебя не встанет?

— Ебу? Бля. То есть, в теории, я могу губами губ коснуться.

— И я не ебу. Попробуем?

Вальц посмотрел неуверенно. Слава думал, что сейчас замахнётся — и прямо бутылкой с недопитым пивом ему по башке, только лишь за признание коснуться губ губами, но Вальц как-то резко открыл рот, собираясь что-то сказать, затем сразу остановился. Расправился из своей удобной позы, сел рядом. Плечи обмякли. Он поставил бутылку на пол.

— Ну, интересно же, — говорил при этом так, словно бухая Мать в гостиной могла их услышать сквозь стены. — Мало ли, ты пидор.

У Славы не появилось однозначных мыслей на этот счёт — но он очень хотел бы их услышать. Немного торопливо забилось сердце.

— А может и ты.

Вальц подсел совсем близко, бедром к бедру, положил ладонь Славе на колючий затылок и поцеловал. Это оказалось сладко, несмотря на горьковатый привкус пива. Это то, чего от Вальца никто из компашки ожидать не мог. Они не умели целоваться вообще никак; смешно тыкались друг в друга, стукались носами, перебирали руками по плечам — и Вальц же взял Славу за голые плечи, засосал отчаянно, простонал в рот.

Нацеловались до опухших губ. Вальц, отстранившись, сразу допил своё пиво.

— Прости, — хрипло выдохнул.

Вальц красивый — целоваться приятно. Красивее остальных парней из своры; у него светло-карие глаза, Слава любил такие, но не горело. Не то, пусть Вальц и обладал каким-то врождённым умением влюблять в себя.

Долгое время Слава гнал прочь подобные мысли. Вернее, предполагал, что фантазии о сексе с собственным полом бывали у каждого человека в его возрасте — но эта хуйня затягивалась, и он выбрал сопротивление.

Он думал, что лучший способ убить что-то в себе — убить это в другом человеке.

Вальц оказался таким же. Это благословение? Это кара?

— Ты что? — спросил Слава.

— Бля, — загнанный Вальц удивлённо посмотрел наверх, на поникшую славину морду. — У тебя же встал? Скажи честно.