Манукян указал на Славу пальцем и вышел. Слава даже слова вставить не успел. Пометался позади уходящего прочь заумного червя, да и остановился у раковин. Раскрыл пересохшие губы, бездумно провёл языком по нижней. В зеркале напротив отражалось его кислое бритое ебало. С лягушачьим ртом и носом картошкой. С сероватыми русыми пеньками волос. С бледными зелёными глазами. С торчащими некрасиво ушами. Тогда Слава понял, что не всегда противник тупее и слабее тебя. Иногда у противника выпадает козырь, и такого словами не задавить.

Ни породы, ни семьи, ни отваги, ни дисциплины. Но Слава Сироткин исповедовал свой путь — и один незнакомый Манукян не мог его столкнуть.

***

Одного дня в школе хватило, чтобы понять, кто с кем в классе тёрся. Есть компания гыкающих отморозков в адидасе, есть симпатичные девчонки на подскоке у гопоты, есть задроты, есть зубрилы. Есть две эмочки с пережжёнными разноцветными волосами. Есть Прыщ, больше прикреплённый к задротам, нежели к Манукяну. И вот Манукян, по мнению Славы, не вписался ни в одну категорию. Слава размусоливал эту мысль и так и эдак, бездумно топчась на остановке рядом со школой. Ходил вокруг сколоченного железного гроба, нависающего полукругом над поломанной лавкой, курил, рассматривал переходящих дорогу цыган.

Цыгане как-то нахмурились, проходя мимо, но на остановку не зашли.

И когда Слава более-менее сообразил, что происходит внутри новой школы, его спокойствие беспардонно нарушили. Один из гопников, оказывается, также уезжал домой на автобусе. Или не домой. Славе было срать что на него, что на путь — но короткостриженый уебан в спортивках с рынка подошёл вразвалочку к мирно стоящему Славе. Слава напрягся, приготовившись к худшему. Однако гопарь, вроде бы Никита или Денис (имена ещё не запомнились), подкатился с неопределённым интересом.

— Э, новенький, — улыбнулся больными зубами, облокотившись на вбитый в асфальт знак «автобусы», — а ты этот, скин, что ли?

Слава смачно схаркал под ноги названному Никите. Гопота для него оставалась мусором, ничего полезного обществу не приносящему.

— Да.

— Бля, ваще уважуха, — Никита на харчок даже не обратил внимания. Дружелюбно тыкнул кулаком в плечо, вроде «брат брата». — У нас цыгане с началки охуели!

Слушать провинциальное «а-ахуели» Слава не намеревался, истощённый и заёбанный после семи уроков, но выбора, похоже, не оставалось: автобус задерживался, народ стекался на остановку по одному, лавочные бабки ворчали.

— Цыгане? — зачем-то переспросил Слава.

— Цыгане! — вторил Никита. — У Вики нашей часы спиздили, пока на физре были. Ну, это, пока ты не пришёл. В первую учебную неделю, ну не охуели ли? Ебаные цыгане. Мы с пацанами, конечно, порешали дела, чин-чинарём, но это, пугать их надо ежедневно.

Выслушивая этот монолог, высказанный с деревенским акцентом (приправленный «гы» и «э-э-э»), Слава смотрел только на ободранные носы берцев с военторга и грязь на белых китайских адидасах напротив.

— Я Некит, кстати.

Теперь уже Некит — надо же, запомнилось — протянул костлявую руку с висящим на запястье золотым браслетом. Слава некрепко её пожал:

— Слава.

— Да я запомнил, ёб твою. Вячеслав Сироткин, — гыгыкнул Некит. Слава поднял голову, рассмотрев, наконец, глуповатое лицо одноклассника. Нет, они занимались примерно одинаковыми вещами: моральные и физические травмы. Только Слава умел говорить чётко, не вызывая раздражения. — Не-не, охуенное имя!

Новость о цыганах, конечно, не обрадовала. Сочувствовать неизвестной Вике Слава не мог, да и в лицо её не видел, но вот меньше всего хотел бы пересекаться с немытыми цыганскими детьми. Наглыми и невоспитанными. Норовящими залезть в твой ебучий карман. Не важно, в каком ты классе, какого пола, вероисповедания и убеждений — цыгане умели доебаться как никто другой. Иррациональная злость немного оживила голову.

Ладно, если гопота против расового разнообразия в мытищинской школе «номер-хер-знает-какой», то ужиться можно.

— Значит, блять, цыгане, — Слава всё продолжал говорить впустую, пока не вспомнил про Манукяна: — А у вас в классе же есть хач.

К остановке подъехала маршрутка, доезжающая до нового микрорайона, но толпа народа сразу же забилась в подгнившую газельку, да и доверия чернобровый водила у Славы не вызвал. Как и у Некита. Они остались почесать языки.

— Жозик-то? — перекричал Некит газующую маршрутку. — Он безобидный, пусть и хач.

— Хач может быть безобидным?

— Они армяне. Да хуё-моё, это ваша тема, скиновья, чё я-то в хачах разбираться должен?

Пусть говор Некита и приправлен отборными матюками, он не звучал как-то угрожающе; скорее, в их кругу принято так общаться, и тот моментально записал Славу в ближайшие кореша. Слава не был против, в школе надо с кем-то ходить рядом. Но едва ли ему понравился столь скорый переход к панибратству:

— Да блять, я тут новенький или ты?

— Ой, блять, понял! Всё, не кипишуй! — Некит раскрыл жабьи глаза и выставил вперёд ладони. — Жозик у нас самый умный, типа. По истории там, матану. Ну, он не хуесос. Со своими там общается, но, если списать попросишь, он с тебя потом спрашивает обязательно чё-нибудь. Но я, это, с этим согласен. По понятиям. Нормальный хач.

Монолог Слава прослушал вполуха, рассматривая больше проезжающие машины, нежели активную жестикуляцию Некита. Зацепился только за два утверждения: «Жозик самый умный» и «Жозик нормальный хач». Одно другому не мешало — и отнюдь, Слава не хотел верить едва знакомому гопарю. Жозик — как бы его ни звали, каким бы ни было полное имя — Манукян действительно не глуп. Стычка в туалете это доказала.

Про Гитлера он, блять, знает. Хочет поставить скина на место, самый умный и заимевший покровителя в лице гопника Некита. Оно злило. И расстраивало. Жизнь в целом кажется очень несправедливой в шестнадцать лет.

— Ну, посмотрим за его поведением, — сухо ответил Слава. Разговор далее не пошёл.

Слава осознал: между ним и Манукяном заискрило. Никто не ждал новеньких — тем более таких. Никому не нужны проблемы от бритоголовых парней. Никому не хочется делать домашку кому-то, кроме покрывающих зад гопников. «Но придётся», — подумал про это Слава, вспомнив, что математичка Александра Алексеевна задала домашки на год вперёд. А матан у Славы проседал.

Одна интересная мысль, кроме цыган и Манукяна, появилась у Славы в голове:

— Слышь, Некит.

— Чо?

— А почему ты не поступил в пту?

Он спросил это потому, что увидел подъезжающий до хаты автобус, и потому, что разного рода Некиты обычно отсеивались после девятого. Некит помялся, протянул своё любимое «э-э-э», и бросил в спину прыгнувшему в автобус Славе:

— Так мама захотела!

Но двери со скрипом закрылись.

***

Новые микрорайоны хорошо обустраивали с точки зрения эстетики. Слава плёлся по тротуару, рассматривая высаженные ряды кустарников, и думал, как ему не хватало чернухи. Жизни в пятиэтажке посреди грязи, беззаботной и весёлой. С бомжом Сявой на первом этаже — Сяву всегда можно смешно пихнуть в бок, чтобы тот промычал что-то вроде «а-э-э-а, дайте поспать, заебали, скины ссаные» и поворочался селёдкой. С вездесущими цыганами у платформы. С торгашами в электричках.

Весело было. Славе грустно вспоминать прошлое время.

В Зелёнке осталось всё. Друзья, драки с нерусскими рабочими, пьянки на рубиново-кирпичном недострое, счастье и какая-никакая уверенность в завтрашнем дне. В потерянной где-то между Пушкино и Посадом селухе на две тысячи человек. В Зелёнке они ходили вчетвером. Дима Вальц (не Вальц, конечно, то была его кличка с форума, прозябал он Дмитрием Петренко), Чепуха и Паха Афтершок. Афтершока все звали просто Пахой и не заморачивались. Зато сам Паха скрипел зубами, считая свою кличку дохера оригинальной.

К Славе кличка не прилипла. Слава и так разил чем-то идеально-славянским. Или арийским. Определиться с причиной деструктивного поведения они не могли, а в аське Слава всё равно был записан как SLAV1488.