Может, если бы один из них не сидел полуголый, жить стало бы проще. Но Слава — честно и откровенно — кивнул.

Тут же Вальц посмотрел Славе между ног, но нихера не увидел в темноте и решил потрогать: вклинил ладонь, помял яйца через грубые джинсы, нащупал лежащий на боку твёрдый стояк. Руку не убрал. Слава замер, неспособный как-либо разложить возникший в голове хаос касательно Димы Вальца и его поведения. Дима Вальц всё той же рукой расстегнул пуговицу, потянул вниз молнию ширинки — в гостях, со спящей Матерью в буквально соседней комнате — положил пальцы на член в свободных трусах, погладил.

— Ты пидор, Вальц, — сглотнул Слава.

Вальц плюхнулся на колени, на свежий блестящий паркет, развернул Славу прямо, взяв за бёдра. Сдёрнул рывками джинсы вместе с бельём, уставился на стоящий колом хер. Ровный и красивый. С поджатыми яйцами.

— Блять, ты только молчи, Славка.

И Славка молчал. Зажал себе рот ладонью. Сделал вдох и замер в такой позе, с прижатым к позвоночнику пузом.

Было пусто и хорошо. Не приходилось думать, по какой причине Вальц опустился на колени и старательно сосал, двигая туда-сюда бритой башкой.

Слава быстро кончил — они переползли на узкую кровать. Изучали друг друга, гладили бока, нелепо раздевались, путаясь в собственной одежде. Вальц оказался очень нервным и весь дрожал, как маленькая собака; Славе пришлось сесть сверху и самостоятельно избавить их от низа, хотя башка отключилась ещё во время поцелуя.

— Я никогда… Не это, — прошептал стыдливо Вальц. — Я объяснюсь тебе позже, ладно?

У Славы сказанное отдалось спазмом в паху. И молоточком по затылку.

— Я тоже. Не трахался.

Потом они дрочили. Хрипло дышали в духоте под концовку «Крика», прислушиваясь к шарканью Матери в коридоре — она очнулась ото сна и ползла в направлении кухни. Скорее всего, Мать бы разочаровалась, увидев их вместе. Тогда Слава бы принял её убеждение. Но Мать погремела кружками на кухне. Включила зачем-то кран. Пошла обратно по коридору, хлопая дверью.

Всё закончилось удивительно быстро, оставив после себя лишь пустоту и липкие ладони.

— Блять, Славка, — Вальц резко сел на кровати. Помассировал правой рукой висок. — Раз уж ты не живёшь больше в Зелёнке. Да и раз общаемся мы не так часто. И, раз всё уже случилось… Я бы хотел тебе кое в чём признаться.

Услышанное почему-то сильно напугало Славу, и он тоже сел на край. Нет, он понял, что хочет сказать Вальц, едва-едва не рыдающий в его комнате. Просто совершенно не понимал, как реагировать.

— Что такое, Дим?

— Я сох по тебе с седьмого класса. Честно говорю. Ты нравишься мне как любовник, Слава. Не как друг.

Он и без этого не особо старался скрыть чересчур близкую дружбу с одним из компании. Слава опустил голову. С Вальцем — не зажигалось. Он не светил ярким прожектором и не представлялся спасительным светом. Одной частью головы Слава понимал: Вальц всегда тянул на дно их всех. Никакой не самозванец-лидер, а лишь искусный пиздун.

Другой частью — устал чувствовать себя позади всех, нецелованный лысый лох.

— Ты хочешь со мной отношений?

— Ага. Типа.

— Дима…

— Никто не узнает, ну. Я же вижу. Тебе никогда не нравились девчонки. Ты не смотрел девчачьи сериалы ради чьих-то сисек. Ты не ходил гулять с выпускницами из параллельного. И я тоже. Слава.

Резко повернулся. Посмотрел в глаза, умоляя, как молочный щенок. Аккуратно обнял остывшие ладони Славы своими.

— Я не знаю. Я не хочу говорить, что я против.

Вальц гладил большими пальцами тонкие запястья Славы. И молча слушал. Тот зверь, сидевший внутри, обиженный, с облезлой шерстью, загнанный в угол — явно не мог отпустить всё то, чем Слава жил долгое время. В чём ошибался. Что лопалось набухшим гнойником.

— Я боюсь, Дим. Пиздец боюсь. Мы же пидорасы.

— А кто узнает? Никто не узнает. Вот кто нас сейчас видит? Паха съебётся, когда ему исполнится восемнадцать. Чепуха не будет с нами общаться без Пахи.

— Никто не узнает, — повторил безнадёжно Слава.

— Поэтому ничего не бойся.

Дима Вальц, бесспорно, имел при себе очарование и лидерские качества. Слава поднял голову — лица их оказались друг напротив друга. Аккуратное лицо Вальца с густыми русыми бровями; волосы на голове были такие же густые, пока они все вместе их не сбрили. Он приоткрыл рот. Резко вдохнул, медленно выдохнул. Посмотрел прямо в глаза.

Слава знал, что от Вальца ожидалась любая подстава. Поддался вперёд и просто уткнулся губами в губы.

***

— У Наташки просто охуенные дойки!

— Чё, дала всё-таки?

— Ага, вот, смотри!

— Бля, ну пиздец. Я тебе теперь сотку должен.

Сидящий впереди Некит оттянул ворот своей олимпийки и продемонстрировал удивлённому Денчику свежий красноватый засос; Слава скривил рот, тут же вернувшись к чтению заданной на выходные «Грозы». Манукян через парту разучивал вместе с Прыщом монолог Катерины — монолог Слава решил оставить на потом. А потом перерастало в «когда-нибудь».

Отчего же люди не летали, как птицы?

— А чё ты, Славка?

Вскоре гопота вспомнила и про Славу. Слава сидел, прижавшись спиной к стене, а ноги завалив на пустой стул рядом. Отвёл взгляд от книги, состроил довольный вид, хлопнул ресницами:

— Мне ответила взаимностью одна классная девчонка.

Воскресным утром Мать проспалась и сильно удивилась присутствию Вальца в своей квартире. Всплеснула руками. Похлопала ртом, словно рыба на рынке. Глаза её бегали по сторонам, мысли шевелились в голове: да или нет. Начать сугубо семейные разборки или смириться, что из Зелёнки сын по-прежнему тащил за собой лысых отморозков. Но Мать, во-первых, проснулась с бодуна (ей колотило по башке), во-вторых к Вальцу не имела столь веских претензий. Наигранно-нежным тоном пролепетала: «Давно не виделись, Дима».

Слава понял, что ему пиздец.

— Ковалёва что ли? — ржал Некит. — Колись давай, кто она?

— У моей девочки небольшие проблемы с общением, — не отрываясь от «Грозы», сочинял на ходу Слава, — но она не из нашего класса. Не из нашей школы.

Мать кричала громко и страшно. Мать тыкала пальцем, называла всех славиных друзей «малолетними маньяками», грозилась совсем лишить денег, телефона и компьютера. Слава срывался в ответ, утверждая, что Вальц — самый безобидный. Не стоит на учёте. Не сидел в обезьяннике. Не сломал ни одного ебала за всю свою мирную жизнь.

Но на Мать слова действовали ничуть не отрезвляюще. С разбега в карьер — она заводила старую-старую песню про Магу, ментов и жалость к самой себе.

Как я могла тебя родить от того козла. Как ты вообще мог у меня родиться — фашист проклятый. С кем связался.

Слава слушал молча, принимая каждый выкрик Матери. Плотно стиснув зубы и кулаки.

— Интригуешь, братишка, — подключился Денчик. — Ну, хоть скажи, красивая?

— Красивая.

— А грудь как? Трахались уже?

— Грудь маленькая, но мне такие нравятся. Нет, не трахались.

Тупые разговоры о женщинах утомляли. Его друзья поневоле — два быдлана, точно сошедшие с гор — обладали крайне ограниченными интересами. Выпивка, ебля, машины. Полузгать семечек, гоп-стопнуть кого-нибудь в школе или за её пределами. Затравить мелкого цыганёнка Яшку. Слава заметил, что разговаривали они слишком громко, и Манукян периодически поворачивался в их сторону со злобным видом.

Пожалуй, впервые он хорошо понимал Манукяна.

— У нас скины всегда встречались с готками, — по обыкновению пиздел Некит. — Такая парочка у нас образовалась в прошлом году, такие у неё были сиськи!

Эти самые сиськи он обрисовал, сжимая пальцы в полукруг. Денчик загоготал.

— С готкой встречаешься, да, Славка?

— Не совсем.

Свою воображаемую девушку ассоциировать со Светой Слава никак не хотел. Строчки пьесы расплывались; в подобной атмосфере ничего нельзя запомнить. На счастье всех звонок сегодня прозвенел вовремя.

ЕВ не была такой же свирепой как АА — но двойку за невыученный монолог влепила Славе от души. Он не расстроился — никогда не расстраивался из-за домашки. Только вот в конце ЕВ, помимо сдачи долгов и чтения нового произведения, задала сочинение в рамках подготовки к будущим экзаменам: «за что я люблю свою Родину». Некоторые особо умные и смешные повернулись в сторону Славы.