Судьба государя оставалась неизвестной. Алексей приказал сопровождавшим его офицерам осмотреть все павильоны и малые дворцы. А сам направился в Большой. Там в диванной он нашёл изнывающих от волнения дам и от повисшей у него на шее графини Брюс узнал о злополучном путешествии Петра в Кронштадт.

— Где же он теперь? — изумился Орлов. — Неужели снова подался в малую резиденцию? Повезло же Пассеку! — от досады Алехан готов был выругаться.

Однако честь арестовать государя не выпала никому. Пётр сдался сам. Охотничьи угодья Ораниенбаума весьма обширны и небольшой павильон, где он провёл ночь, далеко отстоял от дворца. Наутро император послал Гудовича на разведку. Тот возвратился с неутешительными вестями — малая резиденция занята мятежниками. Это событие окончательно добило Петра. Его скрутил такой пароксизм желудочных колик, что несчастный два часа пролежал пластом, а потом, превозмогая боль, слабым голосом потребовал к себе генерала Измайлова и умолял его ехать в Петербург парламентёром.

— Обещайте ей всё, — шептал император, — власть, корону, моё отречение в пользу Павла. Скажите, что я её нижайший слуга и первый из подданных. Пусть только позволит мне убраться на родину и, клянусь, я ни словом не напомню ей о себе.

Измайлов не без тайной радости принял роль посредника и поспешил в столицу, но на полдороге, при самом въезде в Петергоф, его остановил патруль и препроводил к государыне.

Екатерина выглядела усталой. За прошедшую ночь ей довелось спать два часа, а стараниями Дашковой этот срок ещё сократился. Императрица выслушала генерала настороженно.

— Ступайте и скажите моему мужу, чтоб не выставлял никаких требований. Ему гарантируют безопасность и все мыслимые удобства, в том случае если он незамедлительно прибудет сюда и подпишет необходимые бумаги.

Сегодня Екатерина не была склонна к поиску компромиссов. Полумеры её не устраивали. Она уже чувствовала себя хозяйкой положения и дала окружающим понять, что считает какие-либо переговоры излишними.

— Григорий Григорьевич, — обратилась она к фавориту, — возьмите надёжный эскорт, поезжайте с генералом Измайловым и привезите сюда государя. Если надо, гарантируйте ему любые преимущества. Обещайте, что мы исполним всё, что он пожелает, только доставьте его в целости и сохранности.

Орлов повиновался. Забрав тяжёлую золочёную карету покойной Елисавет Петровны, Гришан отправился к Ораниенбауму. Петра вынесли из охотничьего домика на руках. Государь страдал всю прошедшую ночь и нынешнее утро. Цвет его лица был иззелено-жёлтым, губы сухими и обветренными. Елизавета Воронцова порывалась поехать с ним. Она шла подле возлюбленного, держа его за руку, и беззвучно шептала слова утешения.

На минуту Орлову пришло в голову, что грех разлучать этих людей, и без того несчастных. Но представив огорчение Като, когда она увидит соперницу, привезённую вместе с императором, раздумал проявлять милосердие.

Петра уложили в экипаж, всадники с обнажёнными саблями поскакали по бокам от кареты. Чуть только она скрылась за поворотом, фаворитку и царского адъютанта Гудовича взяли под стражу.

— Вас препроводят в Петербург, в дом вашего дяди, — сказал Гришан Воронцовой, — и оставят там под караулом. Советую сидеть тихо и не напоминать государыне о своём существовании докучными просьбами. Вас, конечно, не забудут — для этого вы причинили Её Величеству слишком много неприятностей — но, может быть, простят. Императрица добросердечна.

Казалось, Елизавета не слышит его. Она продолжала крестить дорогу, на которой уже осела пыль.

С Гудовичем разговор был короче. Караульные просто отобрали у него оружие, связали руки за спиной и дали для порядка в ухо.

Орлов покинул охотничий домик последним и вскоре догнал эскорт. Император был в карете один. Вокруг скакали свои же преданные товарищи-гвардейцы. В последние два года Гришан так часто передавал им «материнские благословения» от Като, что был уверен: эти не выдадут. Орлова охватило муторное чувство. «Чего мы с ним церемонимся? Куда везём? Зачем? Всё равно никто не знает, куда его девать?»

По сторонам от кареты мелькали чахлые берёзки. Справа было болотце. Слева — глухой лес. «Навязать камень на шею да и спихнуть в овраг...» Гришан с трудом подавил властное желание решить дело сейчас же. Коротко и страшно. Так, чтоб потом нельзя было пойти на попятные. Разом обрезать все концы и — в воду. Чёрную. Болотную. Без дна.

Орлов провёл тыльной стороной ладони по лбу и отогнал от себя тяжкие мысли. Хоть и плохой человек, но всё ж человек — не собака. И у него, Гришана, душа всего одна. Удавил бы ирода собственными руками, да не поднимаются. И что Като собирается с ним делать?

Это был вопрос вопросов. Екатерина расхаживала по скрипучим половицам дубового кабинета Петра. Комната, похожая на корабельный кубрик, действовала на неё успокаивающе. Здесь всё было соразмерно, всё к месту. И медная сфера глобуса, тускло поблескивавшая жёлтыми боками, и картина Ван Эйка с видом Амстердама. Тут хорошо думалось, сюда Като сбежала от назойливой толпы придворных и запёрлась на ключ.

В окно Её Величество видела, как подкатила карета, как из неё вывели пошатывающегося Петра. Как тот поднял голову и скользнул взглядом по окнам второго этажа, из которых на него пялились сотни любопытных испуганных глаз.

Като отпрянула вглубь комнаты. Ей не хотелось встречаться с мужем. Как она выйдет к нему? Что скажет?

«Откуда эта робость? — одёрнула себя императрица. — Он во всём виноват!» Но почему-то сейчас виноватой чувствовала себя именно она. Подняла мятеж против законного государя, захватила его в плен, вымогает отречение...

Екатерина подошла к столу. На нём лежал черновик манифеста об отречении. В который раз пробегая его глазами, она находила всё новые и новые уязвимые места. Чего стоило, например, заявление о том, что Пётр отказывается от короны в пользу наследника Павла. Текст составил тайный советник Теплов, приближённый гетмана, его заместитель по Академии наук. Скользкий человек, ученик Феофана Прокоповича, вполне усвоивший иезуитские взгляды своего патрона. Ему Като не доверяла.

Именно Теплов в ночь на 28 июня спешно отпечатал в академической типографии манифест о восшествии на престол новой императрицы. Но опять же и там о её самодержавной власти не было сказано ни слова. Мол, «принимая бразды правления, выпавшие из рук... обязуюсь до совершеннолетия цесаревича Павла Петровича исполнять обязанности и хранить для него в нерушимости корону российскую...».

Все они хотели видеть её только регентшей. Между тем Павел ещё не провозглашён ни цесаревичем, ни наследником. Пётр не желал его признавать, и вот результат: ныне мальчик — никто — просто сын свергнутого монарха. До тех пор пока другой монарх не назовёт его своим преемником, Павел с точки зрения законодательства Петра Великого не имеет никаких прав.

Очень удобная лазейка для того, кто хочет протащить на престол своего кандидата. Благо их в России — пальцев на руках не хватит считать. Одно Брауншвейгское семейство чего стоит. А говорят ещё о каких-то детях Елисавет...

Като покусала гусиное перо, размашисто вычеркнула из манифеста фразу об отречении в пользу сына. Теперь получалось, что Пётр отрекается просто так — в пространство. Поправила ещё несколько мелочей, ставивших её в двусмысленное положение. Зачем вообще упоминать об Иване Антоновиче и обосновывать беспочвенность его притязаний? Только лишний раз напоминать Европе о существовании этого несчастного. Ещё менее к месту обязательство сделать гарантами отречения союзные России державы. К чему? Это наше внутреннее дело. И надзирать за нами мы никому не позволим.

Екатерина ещё раз прошлась по кабинету и опустилась в кресло. Всякий раз, когда она мысленно касалась судьбы бывшего императора, её охватывала робость. Като запрещала себе думать об этом, оттягивала решение сколько могла. Отпустить за границу? Небезопасно. Рано или поздно это выльется если не в интервенцию, то в дипломатический шантаж со стороны сильных европейских держав. Заточить в крепость — подать повод для бесчисленных придворных интриг и заговоров.