За порогом стоял огромный человек в плаще, с мужественным лицом викинга на заслуженном отдыхе.

— Проходите, геноссе Вольф, — улыбнулся я, пряча опаску, — заждался уже.

— Вы узнали «Человека без лица»? — отзеркалил улыбку шеф Штази.

— Три года спустя один из ваших агентов — его зовут Вернер Штиллер — сбежит в Западную Германию и передаст БНД фотокарточку своего шефа.

Вольф негромко выругался, причем, по-русски.

— Вы говорите совсем чисто, без акцента, — ухмыльнулся я.

— Я вырос в СССР, — смутился Маркус, — а к предательствам так и не привык.

— Ну, привычка к мерзостям сходна с копрофагией, геноссе Вольф…

— Просто Маркус.

— Просто Миша.

Бывает так, хоть и крайне редко, что вы чувствуете симпатию к человеку, едва с ним познакомившись. Оказываетесь в радиусе действия его обаяния, а он — вашего. Если это женщина, вспыхивает любовь с первого взгляда, если же мужчина, то из вашей случайной встречи может вырасти крепкая, верная дружба.

Со мной такое произошло однажды — в прошлой жизни, и вот, кажется, повторяется в нынешней.

— Социалистическая демократия превосходит буржуазно-либеральную, — увесисто заявил Брежнев с экрана. — В чем? Прежде всего в том, что для избрания нашему депутату требуются не деньги, а уважение коллектива, опыт и знания. И это именно народные избранники! Вот, скажите, заседают ли в западных парламентах рабочие и фермеры? То-то и оно. Да, согласен, у наших выборов был серьезный изъян — людям предлагалось голосовать за одного кандидата, то есть самого выбора не существовало! Но теперь он появится, и… Пусть победит достойнейший!

— Чтоб мы жили в эпоху великих перемен… — пробормотал Вольф, и покачал головой, отворачиваясь от телевизора. — Столько мыслей теснилось в голове, столько вопросов… Миша, что будет с ГДР?

— А не будет ГДР, — кривая усмешечка изломила мои губы. — Ни ГДР, ни СССР… Если вот они, — я кивнул на экран, — не начнут экономическую борьбу с Западом, а мы не придем им на смену, не подхватим, не победим…

— Так они вроде начали уже… — оробело заметил Маркус.

— Ну-у… — ухмыльнулся я. — Тогда им всем понаставят памятников! А лет через тридцать «весси» побегут в ГДР, чтобы пожить, как люди!

После обеда ветер стих и небеса перестали колоться иголочками мороси. Море катало волны по-прежнему, гнало валы к берегу, чтобы расплескать по холодному песку, мелкому, как мука. На променаде кое-где стыли лужицы, а просохшая трава неживого серо-желтого цвета шелестела, кланяясь ветру.

— Миша, — Вольф поднял воротник и, щурясь, пригладил взлохмаченные волосы. — Вот я вас замучил вопросами, а вы что-то скромничаете… Скажите, чем я могу вам помочь сейчас и… в будущем?

Я подумал.

— Мне, как нелегалу какому-нибудь, не достает двух вещей: информации и связи. Я не знаю, что сейчас творится в Москве и каков там расклад сил. Мне нужно вернуться, очень нужно, но угодить в секретный «ящик» с добродушной охраной по периметру… Не тянет как-то. И хорошо бы позвонить — маме, друзьям… А если на домашний телефон уже поставили прослушку?

Маркус внимал, пригнув голову.

— Я понял, — кивнул он. — Мои люди прозондируют ситуацию в Политбюро, подходы и контакты у нас есть. А насчет связи… Есть кое-какие мыслишки. Помните Дитриха Цимссена и Ганса Мюллера?

— Еще бы!

— Они помогут.

— Тогда… — затянул я, веселея. — Тогда остается лишь одна проблема: где бы тут поесть?

Вольф рассмеялся, запрокидывая лицо, и ветер снова растрепал ему волосы.

— Пойдемте, Миша! Семга, лосось и скумбрия ждут нас!

[1] Handelsorganisation (нем.), сокр. НО — «Торговая организация». Сеть государственных магазинов в ГДР; включала в себя также универмаги Centrum Warenhaus. Система кооперативной торговли Konsum существовала отдельно.

Суббота, 6 марта. Раннее утро

Венеция, пьяцца Сан-Марко

Томаш Платек вышел на площадь, когда зоревые лучи едва затронули колокольную башню-кампанилу, дотянувшись до пирамидального навершия. В такую рань и пьяцетта, и пьяцца поражали безлюдностью. Холодина и сырой ветер отпугивали туристов, а местные отсыпались.

Поляк переложил потертый «дипломат» в правую руку, согретую в кармане старенькой меховой куртки, и подышал на озябшие пальцы левой. И кто только надоумил людей числить земноводную Венецию романтической? Ах, серенады! Ах, гондольеры! А ничего, что тутошние каналы и канализация — это одно и то же? Город вечной вони и вечной сырости…

Замерев на пустынной площади, Томаш перекрестился на собор Св. Марка. Храм не унижал своей парадной величественностью, как ватиканский Санто Пьетро, а смиренно преподносил свои бесчисленные красы, обертывая в каменное узорочье искупление Христово.

«Выходит, — улыбнулся про себя Платек, — если хорошенько поискать, то и в этой клоаке найдешь диковинные чудеса!»

Хотя базилика Сан-Марко нездешняя, она — византийская пришелица. Эти золоченые купола, ажурные арки, античный лес разноцветных колонн и светоносные мозаики — всё оттуда, с окраины Римской империи.

Когда крестоносцы из гнилой Венеции затеяли резню в Константинополе, то поразбойничали вволю, от души; храмы божии, и те обчистили. Или вон, конную четверку Лисиппа стяжали…

Лиловые тучи, беременные холодным дождем, затянули, заволокли небоскат на восходе, но краешек солнца растолкал-таки клубистую хмарь и вызолотил фигурку архангела Гавриила на шпиле кампанилы.

Поляк счел это хорошим знаком, и отворил бронзовую дверь собора. По всему храму стыла тишина, несмелый свет утра проник лишь в окошки у основания куполов, и слабо сиял, отражаясь в золотых паззлах мозаик, словно сеялся драгоценной пылью.

А внизу дрожал полумрак. Трепетавшие огоньки свечей едва отделяли от тьмы круглящиеся колонны аркад и разлеты сводов.

Зябкий холодок, что гулял между пустых сидений для прихожан, слегка бодрил, понуждая двигаться.

Но Томаш застыл, прислушиваясь. Показалось ему, что ли? Ну нет! Платек наметил улыбку — его «разведка» донесла точно, патриарх должен быть на месте!

Шагая к музею, он подумал: вот еще одна крепкая ниточка, натянутая между дожами Венеции и византийскими императорами. Именно с тех давних пор заведено — первосвященника города-хляби именовать патриархом. Впрочем, кардинальская шапка — обязательная опция для этого титула. Ее вручают на первой же консистории…

Томаш неслышно обогнул Золотой алтарь и вышел к престолу. Если верить молве, прямо под ним хранились мощи Святого Апостола и Евангелиста Марка. Возложив руки на престол и склонив голову, тихо молился Альбино Лучани, венецианский патриарх и кардинал.

Платек негромко вплел слова от себя, и молитва зазвучала в два голоса. Лучани обернулся, просветленно улыбаясь и остывая от мистического жара. Круглые стекла очков отразили мерцающие звездочки свеч.

— Кто ты? — голос патриарха звучал спокойно и в меру ласково, как у всякого доброго человека, не привыкшего бояться.

— Меня зовут Томаззо, ваше высокопреосвященство, — поклонился поляк. — Простите, что смею мешать вам, но дело, о котором я должен поведать, не терпит отлагательств.

— Слушаю тебя, сын мой, — Лучани оглянулся на деревянное епископское кресло, но не стал его занимать, предпочтя оставаться на равных. Томаш уловил сие движение души, и смягчился.

— История, которую вы услышите, может показаться возмутительной сказкой, но не спешите с выводами, монсеньор…

Глухим, бесстрастным голосом Платек рассказал о бытии своем в нумерариях «Опус Деи», о приказе убить некоего «Миху», едва ли не нового Мессию, о кознях кардинала Войтылы, и о том будущем, завесу над коим приподнял Миха, встреченный им во плоти.

— Право, мне лестно узнать, что буду… якобы избран папой, — пробормотал патриарх, растерянно улыбаясь и сдерживая улыбку, дабы не обидеть своего странного гостя, — но не слишком ли мрачен конец твоей истории? Уверяю тебя, сын мой, я не тот человек, которого хотят сжить со свету!