— Ну-у, да, — насторожился Андропов.

— С Украины? — подался вперед Устинов. — Из Первомайска?

— Д-да… А откуда…

Дмитрий Федорович поднял руку.

— Некогда, Юра! Потом, как-нибудь. А с Михой я, выходит, и сам виделся! Арсений тебе все расскажет, — поднявшись, он отряхнул мундир. Задумался на мгновенье — и тяжело оперся кулаками о столешницу. — Я понял твою позицию, Юра. Уважаю. И… ты вот что. Расскажи все Арсению. Он имеет право знать. Всё, я пошел.

Стоило Устинову отойти, как поплыл требовательный звонок, сзывающий творить историю.

— Рассказать о чем? — серые глаза Вайткуса блеснули сталью. — И при чем тут Миша?

— Пойдемте, Арсений Ромуальдович, прогуляемся… — зажурчал Андропов, выводя «штандартенфюрера» на террасу, обрамлявшую банкетный зал. — Отсюда такие виды — залюбуешься. А разговор у нас выйдет долгий…

Среда, 25 февраля. День

Москва, Киевский вокзал

За поднятым воротником куртки тангетка рации была незаметна, а колючий шарф прятал провод. Щукин покосился на соседа, увлеченно просматривавшего «Советский спорт», вывешенный на стенде. Сам Саша углубленно изучал «Известия».

— Седьмой, я Первый, — пискнуло под ухом. — Прием.

Щукин спокойно отошел, и лишь затем вдавил кнопку.

— Седьмой на связи.

— «БОМЖ» движется от автобусной остановки в вашем направлении.

— Вас понял.

Александр неторопливо достал пачку «Столичных». Особой тяги к табаку он не ощущал, просто курящий человек не вызывает особых подозрений. Даже наоборот, логика сама протягивает недостающие ассоциации.

Почему этот парень, зябко вжимающий голову за воротник, торчит у Киевского вокзала? Наверное, ждет кого-то, встречает или провожает. А пока смолит сигарету…

«БОМЖа» Щукин приметил издали, но виду, разумеется, не подал. Гарбуз двигался развинченной походкой стиляги, нагруженный сумкой через плечо. Глядел на все с усмешечкой, с брезгливым прищуром. Наверняка статус агента ЦРУ сильно поднимал ему самооценку.

Умом не блещет, талантами не отягощен, так хоть досье в Лэнгли заведено. И счетец в швейцарском банке.

Покуривая, Саша пропустил «БОМЖа» мимо и, стряхнув пепел в урну, неторопливо двинулся следом.

— Первый, я Седьмой. У «БОМЖа» встреча… м-м… С молодым человеком. Одет бедновато, в старое пальто не по размеру. Бело-красная шапочка с эмблемой «Спартака». Брюки цвета «хаки», похоже, солдатские. Возможно, дембельнулся. Круглые очки, как у Чехова. Лицо узкое, немного дитячье… О! «БОМЖ» передал ему сумку и отсчитал… так… сто рублей. Четыре по двадцать пять. Расходятся! За кем мне?

— Первый — Седьмому, — затараторила рация. — Держись за посредником… За дембелем!

— Понял…

«Дембель», радостно улыбаясь, сунул деньги в карман и бодро пошагал к вокзалу. Щукин двинулся следом. На «БОМЖа» — ноль внимания.

Красно-белая шапочка мелькала впереди, как поплавок, и вывела Сашу к путям под гулкими сводами. «Дембель» заоглядывался и поспешил к скорому с игривым названием «Белая акация».

— Седьмой — Первому. Поезд номер 35 «Москва — Одесса», шестой вагон. Посредник передал сумку проводнице… Полная, пергидрольная блондинка… Писклявый голос… Расплатился. По-моему, половину отдал. Та довольна…

— Седьмой, не забивай эфир, — строго сказал Первый. — Все, отбой. Посредника проводит Третий.

— Конец связи, — буркнул Щукин, и направил стопы к станции метро.

[1] Ja, ich bin es Erich (нем.) — Да, это я, Эрих.

Суббота, 28 февраля. После уроков

Первомайск, улица Чкалова

— Подведем итоги, — забубнил инструктор, шелестя исчерканными бумагами. Полное впечатление, что начальник отдела сверяет цифры отчетности.

Светлана незаметно вздохнула, украдкой оглядывая комсомольцев, сгрудившихся за длинным столом, укрытым скатертью темно-зеленого цвета, флагом бюрократов. Глаза у всех осоловелые, блестят, словно пуговичные. Тягомотина…

«Скука пахнет пылью и старыми бумагами», — подумала девушка.

Ах, до чего же жалко, что Миши нет! При нем тут все оживало, появлялся смысл и угадывалось предназначение. Как он тогда сказал, на самом первом заседании: «Ленинский зачет»? На фиг нам этот зачет? Делом надо заниматься, а не тетрадки кромсать!»

Мишу только-только выбрали комсоргом школы — и сразу будто свежим воздухом пахнуло, засквозило, утягивая одуряющую духоту.

— Спортивный сектор… Культурно-массовый сектор… — бубнил инструктор, горбясь над пожелтелыми ведомостями, шуршавшими, как старый пергамент.

То физорг, то культорг слегка вздрагивали, заслышав знакомые сочетания, и опять сникали, словно околдованные нудными чарами.

— Учебный сектор… Трудовой сектор… Пионерский сектор…

А ведь он совсем еще молодой, поразилась вдруг Светлана, посматривая на «освобожденного» комсомольского работника. «Прыщавый даже… — толклись мысли в голове. — И на Алку боится смотреть, вот и гнется… Ну, Сима! Нашел, кем Мишеньку заменить!»

— Всё на этом, — промямлил инструктор, суетливо запихивая бумаги в потертый портфель, и будто снял заклятие.

Старшеклассники сразу ожили, шумно двигая стульями и галдя в манере первоклашек. Опасливо обойдя Аллу, «освобожденный» вышмыгнул за дверь, а Безродная возвысила строгий голос:

— Взносы! Не забываем про взносы!

Светлана смешливо прыснула, углядев, как инструктор вжал голову в плечи, и вышла следом, оставляя за порогом общественно-полезную суету.

В гулкой рекреации она слегка напряглась — Юрка Сосницкий, оттолкнувшись от подоконника, неуверенно приблизился к ней. Борется человек с собой, со своими привычками, въевшимися в душу и плоть… Хотение начать новую жизнь приходит ко всем, но многие ли находят в себе силы исполнить его?

Шевелёва с легким неудовольствием призналась себе, что робость «Сосны» ей приятна. В каких только ипостасях она не перевидела Юрку — жестким и злым, наглым, враждебно замкнутым, равнодушным, насмешливым, но не таким… пугливым и доверчивым. Будто уличный котенок, что тянется к руке, надеясь на ласку, и в то же время боязливо шарахается.

— Привет, — улыбнулась Света и бросила наугад, надеясь на желанный ответ: — А ты чего здесь?

— Привет… — смущенно пробормотал Сосницкий, вскидывая голову в отчаянном вызове: — Тебя жду. Можно… провожу?

— Давай! — обрадовалась девушка. — А то вчера какой-то тип за мной шел, представляешь? Куда я, туда и он. И убежать страшно — вдруг догонит? — и идти. Кошмар какой-то…

Светлана болтала, лишь бы прикрыть действительность. Пусть не думает, что нравится ей. Просто вдвоем будет спокойнее — с Юркой никто не связывается…

— Пошли, — выдавил Сосна, и мигом натянул лыжную шапочку, словно пряча алеющие уши.

— Пошли.

Когда учишься с человеком в одном классе, привыкаешь видеть в нем все того же мелкого нескладеху, впервые севшего за парту. А ребята растут… И ты однажды теряешься, разумея вдруг, что с детства знакомый мальчик стал иным. А у тебя просто в голове не укладывается, когда же это пацанское в нем заместилось мужским?

В раздевалке Юра, едва обретший обычную ловкость, сдобренную ленцой, снова зажался. Его напряженный взгляд заметался по вешалкам, по прутьям решеток, как будто выискивая нечаянных свидетелей. И все же Сосна переборол себя, и подал девушке пальто.

— Спасибо! — кокетливо сказала Света, делая вид, что не замечает, как пылают Юркины щеки. И решилась на коварный тест — протянула свой портфель.

Сосницкий, еще толком не накинувший куртку, хищно ухватил подачу. Таскать за девчонками портфели — это школьный ритуал, признание и посвящение. Светлана развернулась и гордо вышла, по дороге глянув на себя в зеркало. Глазки блестят… Губки вздрагивают в улыбке… Ямочки…

«Хороша!»

Юрка догнал ее, неловко задергивая «молнию» одной рукой. Шевелёва остановилась и, преодолев секундное колебание, молча застегнула потертую куртку из овчины. Сосна одеревенел, закостенел, преданно таращась на Свету. В его серых глазах под короткими ресницами сиял такой восторг, такое обожание, что девушке стало неловко.