— Всё.

— Свободен.

Ликвидатор удалился, отвесив небрежный поклон. Министр обороны вышел следом — набросил на плечи шинель и прошелся по чисто выметенной, чуть ли не пропылесошенной дорожке, хмуро взглядывая на Родионова. Начохр виновато потупился, а маршал передернул плечами, словно сбрасывая раздражение.

Кивнув майору на ходу, как бы сочувствуя, офицер-ликвидатор пошагал к машине, унимая нетерпение. И лишь нырнув на заднее сиденье, поспешно вынул из кармана заветную коробочку.

Водитель молча помог ему натянуть на левую руку хирургическую перчатку и отвернулся, тут же плавно трогаясь с места. Заскользила назад высокая ограда, мелькнул солдатик с метлой…

Достав из коробочки влажную салфетку, ликвидатор тщательно протер правую ладонь. От салфетки шибало чем-то больничным, резким и ёдким, и лишь минуту спустя в носу защекотало от вкрадчивых ноток яда.

«Всё! Можно! Можно!» — суетились мысли, но офицер сперва сложил салфетку — на ней уже проступили бурые пятна, — осторожно стянул перчатку и спрятал обе «улики» в коробочку. Вот теперь можно.

Морщась от собственной поспешности, он вынул пузырек с антидотом и опорожнил его одним глотком. В пищеводе потеплело, как от доброй порции коньяка, вот только послевкусие отвратное — полное впечатление, что бензин из шланга втянул ненароком…

— Может, сразу в баню? — в зеркальце качнулись серьезные серые глаза водителя. — Попаришься?

— А давай! — ликвидатор облегченно откинулся на спинку. Отпускает потихоньку… Ладонь красная, горит, но это пройдет. Вряд ли парная выведет токсины быстрей, чем обычно, но хоть душа успокоится. А то всё ей лишь бы закружиться, загуляться…

Пропустив грохотавший цементовоз, «Волга» выехала на шоссе и пошла в разгон — заснеженная обочина сливалась в белую ленту с размытыми черными промельками деревьев.

«И какой же русский не любит…»

Москва, проспект Вернадского

Понедельник, 5 января. Три часа дня

Везет мне, однако — общаюсь накоротке с лучшими умами человечества. В пятницу чай дул у Колмогорова — с брусничным вареньем, да после баньки… Классика!

«Ежи» с «ежихами» во дворе резвятся, снежки пуляют… Одни мы с академиком солидно рассуждаем о непознанном и непознаваемом. Выросли мы из детских забав…

А нынче я шагаю по длиннущему светлому коридору Института управления народным хозяйством. ИУНХ. Аббревиатура смахивает на клич гоблинов…

А вот и она, «Проблемная лаборатория». Вотчина самого Канторовича, обыкновенного гения. Воистину, место силы…

В судьбе Леонида Витальевича есть нечто прометеевское. Величайший математик, он мог парить на высотах чистой науки, недосягаемый для житейских мелочей.

Канторович уловил понятие функтора за много лет до Гротендика, первым понял значение обобщенных функций, но отдал тему на растерзание Лорану Шварцу, сочтя прорывное достижение пустяковым. Зато он вечно спускался на грешную землю, чтобы помочь смертным. Вон, внедрил безотходный раскрой фанеры, отладил работу такси…

А нынче скрещивает плановую экономику с теорией оптимального распределения ресурсов. За одно это ему надо памятник поставить. При жизни.

Я вежливо постучался и вошел, ожидая застать академика корпящим над бумагами. Застал. Только Канторович не высиживал за столом, визируя входящие с исходящими, а ползал на четвереньках, рассматривая выложенные на полу «простыни» чертежей. Лоб наморщен, очки зависли на кончике носа, губы шевелятся, палец ползет по ватману, вторя загогулистой кривой.

— Леонид Витальевич…

— Минуточку… Да? — блеснули очки. — А, это вы стучали?

— Я, — пришлось мне признаться. — Простите, что помешал. Андрей Николаевич сказал, что звонил вам…

— А-а! Да-да! — встрепенулся Канторович, и тяжело поднялся, упираясь рукой в колено. — Так вы тот самый Миша?

— Ну, звать меня «тем самым» рановато, — улыбнулся я. — Не дорос.

Коротко рассмеявшись, Леонид Витальевич отряхнул брюки и вернулся за стол.

— Слушаю вас, Миша.

— Ну, если без долгих предисловий, суть вот в чем. — Освободив стул от пухлых папок, я присел. — У меня там кой-какие программы понаписаны… они касаются электронной почты. Сам почтовый сервер уже работает, хотя и в тестовом режиме… но это временно. Мы наладили связь между Москвой и Зеленоградом, между Зеленоградом и Первомайском — это на Украине. Доводить до ума что «железо», что программное обеспечение будем еще долго — полгода, как минимум, однако проблема в ином. В принципе, если установить здесь микроЭВМ, вы прямо сейчас могли бы набрать текст на клавиатуре… как на пишущей машинке, и отправить письмо коллеге в Новосибирск, в Ленинград… Да хоть в Лондон или Нью-Йорк! Через минуту адресат прочтет послание на экране своего монитора. Но! Чтобы письмо дошло до получателя, каждый пользователь ЭВМ должен получить совершенно особый УДН-адрес, единственный и неповторимый двенадцатизначный буквенно-цифровой код. И каждый такой адрес должен быть уникален! Строго обязательно! Если встретятся хотя бы два одинаковых адреса, то коллизия передачи данных может стать глобальной. УДН — это сокращенно: «управление доступом к носителю». УДН-48, если полностью. Адрес-идентификатор длиной в сорок восемь бит. Он будет прошиваться в ПЗУ сетевой карты, а пользователь эту сетевуху покупает… вставляет в свой комп… э-э… ЭВМ — и юзает на здоровье! Хочу, чтобы вы, Леонид Витальевич, прониклись… — сказал с чувством, и полез в темные IT-дебри, вещая, жестикулируя, набрасывая схемы…

Полчаса спустя я упивался стаканом «Боржома», смачивая пересохшее горло и следя глазами за Канторовичем, нарезавшим круги вокруг стола. Леонид Витальевич проникся.

— Генерация УДН-адресов… — со вкусом повторил он, кивая своим мыслям. — Да, вы правы, здесь нужен большой коллектив и настоящий Центр сертификации! Вы надеетесь, что… э-э… «Е-мэйл» способна принести прибыль?

— Не я, — вытолкнул, отдуваясь. — Они, на своем Западе. Если мы опередим американцев, и первыми предложим простую, надежную и безопасную «электронку», то уже в следующей пятилетке будем грести валюту миллиардами долларов. А на кону — сотни миллиардов… И я хочу, чтобы наши оттяпали самый большой кусок «айтишного» пирога!

Москва, Кремль.

Четверг, 8 января. Позднее утро

— Вот и все, Андрей… — тихонько произнес Брежнев, глядя на экран. — Отвоевался…

С самого воскресенья, когда ему доложили о смерти Гречко, он ощущал мрачное удовлетворение. Бывало, подступал озноб или накатывала жалость, но эмоциональным фоном все равно оставалась некая мстительная угода.

«Ты хорошо колошматил немчуру, — думал генсек, — вот только война давно закончилась, Андрей. А мир тебе не нужен…»

Брежнев облокотился на стол, сцепил пальцы рук и устроил на них подбородок.

По всей стране объявлен траур, приспущены флаги. В кремлевской стене выдолбили нишу и заготовили простенькую мемориальную табличку. «Андрей Антонович ГРЕЧКО. 17.10.1903 — 04.01.1976»…

Едва слышно щелкнула дверь, и в кабинет заглянул секретарь.

— Леонид Ильич…

— Что, Коля? — встрепенулся генеральный.

— Вы вызывали товарища Козлова… Он ждет.

— А… Да-да, пусть заходит.

Дверь открылась пошире, впуская невысокого, полноватого человека с обширной залысиной. В костюме, при очках он напоминал обычного партийного функционера среднего звена. А отточенный ум конструктора ракет напоказ не выставишь…

Замечая растерянность гостя, хозяин сам встал навстречу.

— Здравствуйте, здравствуйте, Дмитрий Ильич! Да вы не тушуйтесь — кабинет, как кабинет. Ну, может, чуть побольше вашего, хе-хе… Присаживайтесь!

— Я, признаться, не был готов к встрече, — смущаясь, заговорил главный конструктор и начальник ЦСКБ. — Ни одного документа не захватил…

Генеральный небрежно отмахнулся.

— А мы без бумаг, по-свойски! Дмитрий Ильич… — Брежнев сосредоточился. — Я, бывало, курировал наши космические дела, и с тех пор интереса к ним не потерял. Поэтому… Или давайте без предисловий! Расскажите мне… Вот наша новая ракета… «Раскат», кажется… А то всё Н-1, да Н-1! Хочу знать ваше мнение: почему все четыре «Раската» взорвались?