— Та еще дорожка… — натужно ворчал Вальцев, печатая шаг. — Не ведет в лес, а уводит… Сельва!
Сразу пахнуло романтикой да экзотикой. Вот только это разные вещи — читать о путешествии в дебрях сельвы и одолевать этот самый путь. Беглецы канули в лес, как в воду. Резко потемнело — густые кроны задерживали свет солнца. Поросшие мхом красные и капоковые деревья занавешивали дорогу ветвями, завивали лианами. В расщелинах толстой коры благоденствовали орхидеи, свисая роскошными фестонами, а корни древесных гигантов переплетались и давали бесчисленное количество узловатых отростков, тискавшихся между косматых, с желтыми каемками, банановых пальм, великанских папоротников и мескитовой поросли.
— Февраль называется, — брюзжал Степан. — Плюс двадцать пять!
— Скажи спасибо, что не лето, — по-русски выговорил Чак. — Как это… Упарился бы!
Истерически закричала обезьяна, ей ответил большехвостый гракл, издав пронзительный вопль — полное впечатление, что кого-то мутузили-мутузили, да и добили наконец.
— Жаль, пирамид не повидали, — расстроенно вздохнул Вакарчук. — Самые же майянские места!
— А ты под ноги посмотри, — с ехидцей сказал Максим.
Степан глянул на утрамбованный гравий.
— Это сакбе, майянская дорога. Ей полторы тыщи лет.
— Или больше, — гордо кивнул Призрак Медведя.
— Или больше…
Сакбе, выложенная по краям громадными каменными глыбами, пересекла обширное болото по прямой. Неожиданно орущий, квакающий, пищавший и поющий лес затих, прислушиваясь к гулкому, рокочущему звуку — будто человек кашлял, только громче и гортанней.
— Ягуар, — спокойно прокомментировал Чак. — Голодный.
— Бедная киса… — буркнул Вакарчук, косясь на чащу.
Дальше троица двинулась в молчании. Слышно было лишь сопение, да свирепые шлепки — москиты набрасывались, как вампиры, измучанные бескровной диетой.
Вскоре дорожка сузилась до тропинки и вильнула, забираясь на возвышенность, поросшую хлопковыми деревьями. Здесь дул ветер с моря, отгонявший кровососов. Еще немного, еще чуть-чуть, и тропка пошла на спад, выводя к мельчайшему городишке Пуэрто-Кавальос, запущенному и забытому.
Зато вид, как на картинке: лазурное море, белый песок и пальмы, лениво шелестящие перистыми листьями.
— Дальше я сам, — индеец передал Вальцеву свой исхудавший рюкзак и вразвалочку направился к причалам, где скреблись бортами рыбацкие лодки. Сбоку, словно дистанцируясь от мелкоты, покачивалась ладная шхунка.
«Явно не тяжким трудом нажита, — проснулось в Степане пролетарское чутье. — Контрабанда или наркотики…»
Глянув под ноги, он сел, уминая шуршащий коралловый песок.
— Умаялся? — Максим опустился рядом.
— Да фиг его знает, — Вакарчук неуверенно пожал плечами. — Привык! Просто… Заканчивается, вроде, наше бродилово, а дальше — смутно и туманно.
— Не фантазируй, — хмыкнул Вальцев. — Ну да, не Штирлицы мы! Ничего… Дроздов все понял, как надо, да и на Лубянке, чай, не дураки сидят. Нам, главное, до кубинских берегов доплыть! А там… не знаю. С ДГИ,[1]наверное, свяжемся. Или сразу с Ворониным.[2]А дальше… — он пожал плечами.
— Возможны варианты, — понятливо кивнул Степан. — О, наш Чингачгук воротился…
Лицо приближавшегося Чарли выглядело, как всегда бесстрастным и непроницаемым, но Вакарчук давно приноровился к повадкам индейца. Обсидиановые глаза живо шарят по сторонам, в походке — развалистая ленца… Стало быть, «усё у порядке».
— Вечером отплываем, — доложил Гоустбир, щурясь на берилловый разлив моря. — Капитан Санчес взял недорого.
— Вот что доллары животворящие делают! — наставительно выставил палец Степан.
По губам Чака скользнула улыбка.
— У меня еще осталось malenko. Хватит на буррито с тортильями.
— Люблю приятные новости! — живо поднялся Вакарчук. — Веди нас, вождь!
— Хау, — усмехнулся Призрак Медведя.
Утро того же дня.
Сумская область, река Сейм.
Я ступал осторожно, опасливо вертя головой, боясь возвращения боли и страха. Боль ушла вечером, а вот страх… Приглушенный, он до времени затаился. Спасибо девчонкам, подлечили. Но что там прячется в подкорке? «Выписываться» мне или опухоль лишь усохла? Надо провериться, строго-обязательно. До томографов еще далеко… Я раздраженно передернул плечами. Ведь Владислав Иванов еще в шестидесятом вывел принципы МРТ! Вот же ж…
Ну, хоть ЭЭГ сниму, и то хорошо.
Ох, до чего же тошно помирать! Вопишь про себя: «Несправедли-иво! Нельзя так! Не хочу-у! Не надо-о!»
А клетки знай себе делятся. И до одного места им надежды твои, планы, мечты…
Я вздохнул, начиная улыбаться. Когда проснулся, рядом сидела Тимоша. Глаза красные, не выспалась, бедная, но вся прямо лучится радостью. Полежи, воркует, поспи, до завтрака целый час еще…
Несмело поднявшись, настроение снова опало в минор. Я болезненно сморщился, стоило только вспомнить, как вел себя последнюю пару недель. Страдал, мучался, прикидывался здоровым… И ничего лучше не придумал, чем глотать пачками анальгин, а потом и бутылку марочного коньяка ополовинил…
Боюсь, главное, трясусь от страха, скулю — но не борюсь, не пытаюсь даже! Мычу от боли, и тупо жду конца… Да я ли это был?
Усмешка тронула мои губы. У меня хорошая отмазка — опухоль давила на весь мозг, а это не только боли, тошнота, потеря ориентации и прочие прелести. Под гнетом астроцитомы искажается личность. Вот я и… того… чудил.
Стыдишься себя? Морщишься? Позорище, мол? Следовательно, твое драгоценное «Я» вернулось в норму…
И все как-то быстренько у меня, скоренько — трагедии не разгуляться. Нет, чтобы месяцами по больницам, по жуликоватым бабкам-ведуньям! Увядать, усыхать, отсвечивать лысой головой. Прихворнул наспех…
Тут чьи-то прохладные ладони прикрыли мне глаза.
— Боюсь не угадать, — тяжко вздохнул я, готовясь капитулировать.
Девушка за спиной не сдержала смех, и я тотчас же узнал Марину. Развернувшись кругом, облапил ее, а память услужливо пролистывала вчерашнее, и даже мрачная клешнятая тень не портила маленького счастья.
— Раздавишь… — ласково шепнула девушка. — Мишка… Медведь…
Я отстранился, оглядывая Маринкино лицо. Такое красивое, такое милое, такое… Родное?
— Мариночка… — затянул я, словно пробуя имя на вкус. — Спасибо тебе. И… прости!
— За что? — уголки губ напротив дрогнули, заиграв ямочками.
— Я был грубый…
— Ты был глупый, в общем-то! — «Росита» блеснула зубками. — Но мне с тобой было очень хорошо. Очень!
— Правда? — я даже загордился малость.
— Правда. — Девушка улыбчиво прищурилась. — А тебя, я смотрю, во вторую очередь волнует, что… Ну-у… Ну, ты меня понял!
— Ты… — я обыскал мозг, натыкаясь на верный ответ. — А-а! Что Миха раскрыт и явки провалены? Да и ладно! К этому все шло, а я столько везде наследил… — натура моя издала сокрушенный вздох, и тут же воспряла: — Зато тебе не надо будет больше дурить начальство! Так что… Будешь докладывать своему непосредственному, скажешь, что Миха всё осознал и готов сотрудничать. Плечом к плечу, во имя высоких идеалов…
— Скажу, — «Росита» подлила строгости в смешливый тон: — Только не тискай меня больше в общественных местах! Рита прибьет нас обоих! Меня — точно.
— Не буду, — твердо пообещал я, тут же оставляя лазейку: — В общественных местах.
Лицо Марины неожиданно дрогнуло, и она коснулась ладонью моей щеки.
— Как ты?
— Сказать: «Нормально» пока не могу, — потускнел я. — Сделаю рентген, вот тогда…
— Но девчонки помогли хоть?
— Вы меня спасли, вообще-то! Слушай, «девчонка», а у тебя ничего не болит, случайно?
— Болит, в общем-то, — пожаловалась Марина, протягивая мне ладонь. — Палец порезала! Думала, нож тупой. Ага…
— Ну-ка… — я выудил маленькую плоскую бутылочку из-под коньяка. — Тут вода… м-м… заряженная. Девчачьей энергией… Давай свой палец.
Марина боязливо вытянула указательный.
— Кровь уже засохла, в общем-то… И все равно… Ноет.
