У столика стоит Хоо. Рыжеватые волосы обрезаны по плечи, а на макушке хвостик, поднимающий чёлку со лба и висков. Черты лица всё такие же острые. Брови удивлённо вскинуты, а указательный палец тянет солнцезащитные очки вниз, открывая тёмно-алые глаза.
Это другое тело. В руках огромная порция мороженого — с жевательными мишками, орехами и шоколадной стружкой, уже накрошившейся на стол.
Сатору замирает. Он так привык к болезненным галлюцинациям, что и сейчас не готов поверить себе.
Хоо падает на диванчик.
— Если будете так пялиться, я не смогу поесть. Хотя, на самом деле, не очень-то хочется. Не люблю сладкое.
— Хоо…
— А? Вы мне?
Это не может быть ошибкой. Сатору хватает парня за руку, переносит его в комнату школы — плевать, что подумают смертные.
Хоо будто бы не удивлён. Он никак не может оторвать глаз от лица Сатору. Напрягает нижние веки, вглядываясь и о чём-то лихорадочно размышляя. Кажется, у него начинает болеть голова — пальцы тянутся к вискам.
Годжо бьёт крупная дрожь, не давая сделать ни единого шага. Он чувствует себя закованным в каменный панцирь, из которого невозможно выбраться. Это наваждение? Что это, чёрт возьми, такое?
— Вы меня знаете?
— Птичка, — шепчет Сатору, чувствуя, как от слёз покалывает уголки глаз.
От Хоо исходит проклятая энергия, которая не может врать. Годжо чувствовал её дважды: под сводами пещеры перед водопадом и на смотровой площадке мэрии — в те минуты, когда…
— Простите, я недавно очнулся от комы… Может, я вас…
Догадка озаряет разум Сильнейшего своим пронзительным светом. Он срывает тёмные очки.
Хоо вздрагивает. Хватается за грудь, комкая ткань зелёного свитера. Он так подходит к его рыжим волосам.
Сатору очень сильно хочет приблизиться, чтобы хотя бы дотронуться до сокращающегося в судорогах тела. Но ему так страшно. Он боится той секунды, когда Хоо поднимет взгляд и посмотрит на него. Он ждёт этого мгновения так, как ещё ничего не ждал в своей жизни.
Хоо падает на пол, скрещивая ноги в беспомощной позе. Предплечьем растирает слезящиеся глаза.
— И какого чёрта ты там стоишь?! Обними меня, болван, — сквозь рыдания кричит он.
Сатору падает на колени, медвежьими движениями валит Хоо на спину, целует лоб, глаза, нос, щёки, подбородок, губы. Смеётся, матерится, плачет. Его кожу рвут мурашки. Он прощупывает руками тело — каждый уголок. Эти двое похожи на слепых котят, которые тыкаются друг в друга, попискивая от радости. Всё вокруг электризуется и вибрирует от испускаемых ими волн безусловного счастья.
— Где ты был? — спрашивает Сатору, без сил свалившись на Хоо.
— Да кто его знает. Главное, что сейчас я с тобой.
Двери комнаты открываются, ученики — вот же засранцы — влетают в комнату учителя, падая на Сатору и Хоо сверху. Наперебой что-то рассказывают. Засыпают вопросами. Хоо смеётся и быстрее вытирает большими пальцами слёзы с щёк Годжо — не стоит детям знать, что Сильнейший может плакать.
========== Эпилог ==========
— Так… Дети. Ребята. Уважаемые ученики?
Я стою перед тремя лоботрясами и совершенно не могу подобрать слов. Они внимательно смотрят на меня, готовые впитывать новые знания. Могу научить их ругаться матом и пить. Хотя последнее — и то с натяжкой. Какого чёрта я вообще на это согласился?
После моего возвращения — не сразу, где-то через пару недель, когда Сатору перестал везде носить меня на руках и рычать на каждого, кто рисковал приблизиться — директор Масамичи предложил мне стать учителем. Мей Мей покинула школу, вступив в клан Зенин, и решено было, что её место займёт Годжо. Мне остались первогодки.
Ничего сложного, решил я тогда. В два счёта научу малышей самым крутым фокусам, чтобы Сатору локти себе обкусал от зависти. Никогда ещё я так не ошибался.
— В прошлый раз мы остановились на увеличении территории.
— А, да… Вам нужно просто… Ну… Бум! Много магии, всякие та-да-дам, потом вжух и бам-бам в конце. И не забудьте хоба! Чтобы она появилась…
Итадори понимающе кивает. Фушигуро и Кугисаки пялятся на меня, насупив брови. Я развожу руками, черчу на снегу линии, топаю ногами и подпрыгиваю. Останавливаюсь, чтобы отдышаться, и встречаю уже три абсолютно непонимающих взгляда.
— Да просто увеличьте её, и всё! Что тут может быть непонятного! — хватая себя за короткий рыжий хвостик на макушке, срываюсь я.
— Увеличить что?
— Каким образом?
— Территория это как?
Царапаю лицо руками, оттягивая нижние веки. Будто бы я, блять, знаю.
Я не могу понять и того, как вообще оказался здесь. Мой дар имеет свои границы, и я думал, что разорванная нить судьбы — предел. Честно и просто прощался с жизнью, не веря во второй шанс. Я не должен был воскреснуть. Но что-то — сильнее и божественнее меня — срастило порванные волокна. У меня есть догадки, но они лежат за гранью колдовских представлений о мире. Шаманы веками делили своё естество на тело и душу. Я потерял и то и другое. Того атома сознания, что оставался за стеклянным экраном, пусть даже он и нашёл бы место в новом теле, не могло хватить для восстановления памяти, чувств, проклятой энергии — будь все магические теории верны, лучшее, на что я мог рассчитывать: прозябание в оболочке калеки, лишённого разума. Но я жив. Живее, чем прежде, чем когда-либо до этого. Объяснить это можно только одним: так же, как нить Сукуны сплелась с судьбой Юджи, кусочек меня был разделён ещё с кем-то… Какая-то ловкая серебристая змейка свернулась клубком, защищая необходимую для перерождения часть души, которую я добровольно отдал ей на хранение. Поэтому, очнувшись в теле, полностью лишённом воспоминаний, окружённом незнакомыми людьми, толпящимися в больничной палате и с трудом узнающими во мне своего дальнего родственника — «это дядюшка Фушихо?», «я думал, он уехал заграницу», «мне говорили, что он умер пару лет назад», «совсем его не помню» — я не мог найти покоя. По инерции шагал, следуя за облаком света, вверяя ему обязанность путеводной нитью вести к недостающей части меня. Пазл сложился, когда Сатору снял очки. Осколками на меня осыпались драгоценные камни его глаз, вставляя в небо — и душу — отсутствующие кусочки. Я стал собой. Шаманам стоит пристальнее присмотреться к слову «любовь», добавить к своим алтарям скрижали, утверждающие его власть над жизнью и смертью.
После перерождения способности остались при мне. Судя по тому, что теперь без каких-либо усилий меня видят смертные — я стал обычным магом. Ну как сказать… Обычным аномально сильным колдуном, способным потягаться с Сатору Годжо. Я всё так же не могу быть заперт в чьём-либо увеличении территории, ранен любыми техниками и вообще побеждён. Вижу нити судеб, хотя они теперь настроены ко мне гораздо более настороженно. Я ещё не пытался их трогать, но, думаю, оборвать одну из них будет не так просто. Это не особо волнует. У меня больше нет ни малейшего желания лезть в клубок.
Хочу жить обычной жизнью. Ну как сказать… Жизнью учителя первогодок в Токийской магическо-технической школе.
— А как выглядит ваше увеличение территории, Хоо-сенсей?
— Да, покажите!
— На примере нам будет легче.
…Или не хочу.
Эти дети сведут меня с ума.
— У меня нет такой техники, — бурчу я себе под нос.
— Но вы же теперь маг аномального ранга! Нужно просто попробовать! — убеждает меня Юджи. — Вы победили Сукуну и кучу других проклятий. У вас наверняка отпадно крутое увеличение территории.
С ложной скромностью чешу затылок. После моего возвращения все не устают говорить о том, как же я хорош. Просто бальзам на мою восставшую из пепла душу. И капельки кислоты на завистливую душонку Сатору. Он наблюдает за занятием, сидя на пороге. Посмеивается и отпускает язвительные замечания. Но я-то знаю: он бесится из-за того, что теперь не самый классный в этом детском саду.
— Помнишь, что я тебе говорил? — сложив ладони рупором, шепчет мне Сатору.
Ладно, иногда он помогает. Всё-таки любит меня, засранец.
