А потом замечает в руке Гето небольшой туго скатанный шарик тёмно-алого цвета. Душа Хоо.
Тошнота мерзким комом подступает ко рту. Только что Хоо лежал на земле — живой, немного потрёпанный, но с мягкой улыбкой на узких губах. Теперь его перемалывает и скручивает жуткими судорогами из-за техники Гето. Вернее, того, кто вселился в тело Гето. Годжо видит шрам на лбу и догадывается о его происхождении. Там, внутри головы, вместо мозга, сидит проклятие, управляющее Сугуру.
Но это просто невозможно.
— Красный, — вскидывает руку Сатору, обращая пальцы, сложенные в знак, на Гето.
Ничего не происходит. Впервые за десять лет техника Годжо не срабатывает. Магия внутри не слушается, предавая владельца.
— Стой! Не трогай его! — вместо крика вырываются жалкие хрипы.
Сатору может только умолять. Ему нужно оставаться рядом с телом, сгорающим в жуткой агонии; ему нужно бежать к Гето и вырывать из его лап поглощаемую душу. Но в итоге приходится просто смотреть, как Хоо умирает во второй раз за сегодняшний день. Перед глазами темнеет и плывёт. Хоо корчится, сопротивляется из последних сил в неравной борьбе против коварного проклятия. Он настолько истощён, что ему не выиграть. Годжо настолько беспомощен, что никак не может помочь.
Птичка, пролетевшая сквозь тьму, призванную сдерживать самых могущественных шаманов и проклятых духов, обессиленно бьётся в силках.
— Пожалуйста, оставь его… Багровый!
Снова осечка. Сатору ненавидит себя. Ненавидит все техники и потоки духовной энергии.
— Настолько силён, что я не могу полностью поглотить его даже в таком состоянии. Но ничего. Пусть оставит себе тело, за которое так цепляется. Главное, что душа подчиняется мне, — произносит Сугуру.
Хоо, которого Годжо прижимает к себе, будто ребёнка, открывает глаза. На их месте горят ярко-алые огни.
— Убей Шестиглазого, — приказывает Гето, неторопливо поднимаясь.
***
Я с трудом понимаю, что происходит. На разрушение «врат темницы» потребовалось намного больше сил, чем можно было предположить. Да что уж там — моя магия исчерпала себя полностью. Не могу шевелиться, не могу открыть глаза, каждая порция воздуха обжигает лёгкие. Но это всё мелочи; главное, что я чувствую тёплые руки, придерживающие мою голову.
Как сквозь вату слышу голос. Он выше и тише, чем интонации Сатору.
С кем это он решил поболтать? Нам срочно нужно возвращаться в школу — не уверен, что потеря такого количества энергии пройдёт бесследно даже для меня.
Не могу разобрать слов. Но резкий отчаянный вопль Сатору разрезает тьму, охватившую меня. В нём столько боли, что моё тело, которым я не могу управлять, скручивает судорогой.
Чёрт, нет, это не из-за него.
Чего-то важного не хватает. Кроме родных ладоней Годжо чувствую ещё чьи-то чужие властные прикосновения. Но эти руки касаются не тела… А моей души.
Сознание разделяется на две части: одну из них сжимает черноволосый незнакомец, другая всё так же пытается открыть глаза, чтобы посмотреть на Сатору.
Понимаю: происходит что-то страшное. Борюсь изо всех сил, пытаясь вернуть оторванный кусочек обратно в тело, соединить две распавшиеся части в одно целое, чтобы наконец уйти отсюда.
Годжо снова кричит, я разбираю название его проклятых техник. Но то ли тьма перед глазами настолько плотная, то ли действительно ничего не происходит — никаких ярких вспышек и всплесков энергии.
Ничего страшного, не волнуйся, Сатору, я никогда не стану припоминать тебе это. Сделаю вид, что не запомнил. Ведь тебе так важно оставаться Сильнейшим в моих глазах.
Тело пронзает острая боль. Но не та, которая утверждает продолжение жизни; какая-то другая — разрывающая и поглощающая душу.
Мне очень страшно. Я что-то слышал об этом. Манипуляция проклятиями. Некоторые шаманы способны подчинять своей техникой духов, делая из них марионеток.
Отчаянно вырываюсь, удерживая хотя бы крошечную часть сознания внутри своего тела. Пытаюсь протолкнуть её в голову, грудь, руки и ноги. Это такая дикость — чувствовать себя запертым внутри того, что ещё недавно не мог представить отделённым от сознания. Тело, которое всегда послушно дышало, моргало, шло и разговаривало, сейчас совершенно мне не принадлежит. Я налетаю на прозрачный экран — новую темницу, в которую заточена моя душа. Ясно вижу и слышу всё происходящее, но ничего не могу сделать.
Сатору — у него покраснели глаза, он бледный, словно полотно — смотрит на меня сверху вниз, сжимая ладонями мою голову, уложенную на его колени. Небесная высь в его радужке погасла и выглядит жалкой серой лужей. Губы подрагивают в мучительной гримасе боли.
Эй, прекрати, дай мне ещё пару секунд. Сейчас я разберусь с противной техникой и обязательно — даже если потрачу на это всю свою силу до капли и возьму немножко взаймы у богов — обязательно привстану, чтобы дотянуться до твоих губ, Годжо.
Ищу пальцами хотя бы крошечную трещинку в том экране, который запирает сознание в теле. Я спокоен и сосредоточен. Нет времени бояться и переживать. Нужно просто быстрее выбираться отсюда.
— Убей Шестиглазого.
Это говорит тот — в робе. У него в руках маленький бьющийся комочек моей души. Он смог только отделить его, на полное поглощение техники не хватило. Значит, надежда есть. Сейчас. Ну же.
Смысл его слов внезапно прошибает меня холодным потом. Стекло, за которое я хватаюсь, обжигает льдом.
Убить?
Та часть души, которой я могу управлять, с невероятной скоростью летит вниз. Чувство невесомости в падении, невозможность его остановить, пошевелить хоть пальцем, настигает меня, скручивая в тугой жгут.
Тело двигается само. Протягивает руку.
Сатору, беги.
Нет, лучше попытайся убить.
Всего-то нужен один удар по проклятию, в руках которого моя душа. Одна техника, и он, потративший всё на моё поглощение, исчезнет, пробитый насквозь проклятой энергией. Я, наверно, умру тоже. Той части, что сейчас осталась внутри тела, не хватит, чтобы выжить или переродиться. Но по-другому нельзя, Сатору. Если ты сейчас не уничтожишь духа вместе с тёмно-алым комочком, то я…
В стеклянном ящике не осталось кислорода. Или он, напротив, такой насыщенный, что им невозможно дышать.
Какой бред.
Эй ты, ублюдок в робе, я никогда этого не сделаю! Хоть тысячу раз примени свою грёбаную манипуляцию, я не трону и волоска на голове Сатору!
Но тело движется. Рука, на которой ещё осталась пара алых перьев, напоминающих о моей истинной демонической форме феникса, тянется к груди Годжо. Обхватывает серебряную нить. Она пульсирует в ладони, гладкая и туго натянутая.
Кричу, разбиваюсь о стеклянный экран. Припадаю к нему всем, что осталось от меня, мечусь неистовым вихрем, рвусь диким зверем.
Сатору так и сидит, поглаживая ладонями мои виски. Он тоже знает, что нужно делать. Его мозг, заточенный под управление бесконечностью, нашёл как минимум сотню выходов. Но за дверью каждого из них — мой труп. Поэтому он продолжает нежно заправлять выбившиеся пряди за моё ухо, глядя прямо в глаза. Сейчас меня нет в них. Там дьявол.
Ты же сам говорил, что никогда не забываешь о том, кто я на самом деле, Годжо! Так почему сейчас ты медлишь… Ты ведь делал это уже тысячи раз. Просто повтори: изгони проклятие, шаман.
Небесные глаза проясняются, и я вижу в них то выражение, которое больше никогда не хотел встречать. Тысячу лет назад оно заставило меня искать смерть, обшаривая каждый уголок поражённого проклятой энергией мира. Оно уже шрамом лежит на моём сердце, но сейчас… Сейчас оно разрывает его в клочья.
Сатору Годжо готов принять смерть от моих рук.
А как же дети? Маленький сосуд Сукуны? Хрыч в костюме? Суровый директор? Сатору, вспомни о них хотя бы сейчас! У тебя ещё есть доля секунды. Владельцу техники Безграничности хватит этого, чтобы убить меня.
Обещаю, что перерожусь так скоро, как только смогу. Во что-нибудь зелёное. Листик ветви, которая на утреннем ветру бьётся в окно твоей комнаты. Цикаду, что поёт тебе ночью. Всё будет хорошо. Просто изгони меня.
