Сатору притягивает меня к себе, обхватывая руками за торс. Он тоже взволнован — понимаю это по быстрым толчкам сердца, отдающимся в моей спине, и сбивчивому дыханию.

— Тише, мы ничего не можем сделать, — напоминает он мне.

Здесь заканчивается всесилие. Если я не могу сделать этого, значит, не могу ничего.

Кэзу судорожно подаётся вверх, но стопа Рёмена отвечает на это резким нажатием, заставляя женщину беспомощно распластаться на земле. Сукуна наклоняется вниз и проникновенно тянет:

— О, так ты знаешь… Какая потеря. Твой милый друг всё-таки нашёл способ умереть.

Тело Рёмена внезапно сгибается в обратную сторону, колесом выставляя вперёд грудную клетку, на которой расходятся края кимоно, и содрогается от хохота. Жители опасливо замирают, отрываясь от своих дел. Никто не уходит, не прячется в домах. Но и не решается вмешаться. Наверно Кэзу предупредила их о том, что подобное может произойти.

— Мне так хочется отметить исполнение мечты моего друга, — сиплым от смеха голосом продолжает Сукуна. — А что может быть веселее танцующей хорошенькой девушки? Уж постарайся, сестрица.

Рёмен отходит на несколько шагов назад, и прямо под ним из земли и костей вырастает кресло. Он падает в него, закинув ногу на колено. Опирается одной рукой на подлокотник, в скучающем жесте поддерживая пальцами голову.

Обхватившие меня предплечья Сатору каменеют. Слышу, с каким шумом воздух вырывается из его ноздрей.

Кэзу неторопливо встаёт. Из-за намертво стиснутых зубов на худом лице проступают бугры желваков. Белая краска стёрлась с подбородка и щеки, обнажая мраморную кожу. Кэзу поднимает одну руку на уровень лица, а второй, сжатой в кулак, упирается в бок — на том месте, где с ладонью соприкасаются ногти, выступает кровь. Женщина делает лёгкий маленький шаг, начиная танец.

— Сразу видно благородную особу… Но мне по вкусу другие танцы. Может, стоит подозвать вон ту девчонку? Она спляшет веселее, — Рёмен когтем указывает за спину Кэзу, где, прижавшись к отцу, замерла молодая девушка; может, на пару лет младше Нобары — с такими же упрямо сжатыми губами.

Думаю о том, как же много раз видел подобное тысячелетие назад. Но всегда отворачивался или уходил. А сейчас не могу. Крепко стискиваю кулаки — теперь уже от ненависти к себе.

— Нет! — отчаянно вырывается у Кэзу, но она тут же берёт себя в руки: — Я постараюсь для вас… Ваше Величество.

Сукуна жмурится от удовольствия.

— Тогда тебе стоит раздеться. Твоё тело развлечёт меня лучше, чем неумелые движения.

Кэзу вздрагивает, но, гордо вскинув голову, тянется к поясу кимоно. Я опускаю взгляд в землю. Сатору кладёт голову мне на плечо, пряча глаза. За нашими спинами хлопают перегородки, заменяющие двери домов. Отдаляются звуки шагов. Люди уходят. Исчезают потоки проклятой энергии — проклятия следуют за ними. Шуршит парча и хлопок дзюбана, опускаясь на землю. На улицах деревни ни души. Только Сукуна — это мерзкое отродье — остаётся смотреть.

Слышу тихие смешки с бурлящим внутри безумием, звуки лёгких шагов и ровное дыхание. Кэзу танцует.

— Что ж, достойно, — издевательски тянет Рёмен. — Заканчивай.

Поднимаю глаза, когда Кэзу уже оправляет полы тёмного кимоно.

— Цену за свою жизнь ты заплатила.

Мне так хочется, чтобы сейчас Сукуна испарился, а его кресло осыпалось горкой камней — единственным напоминанием о том, что он здесь был. Но я понимаю, что случится дальше. Сатору тоже. Он тянет руку, чтобы закрыть мои глаза ладонью, но я решительно останавливаю его. Хочу увидеть всё.

— Рёмен, — рокочет Кэзу, поражённая осознанием.

В следующее мгновение, предугадав движение ублюдка, она падает на дорогу, умоляющим криком разрывая голосовые связки. Этот страшный вой звучит у меня в ушах, когда всё позади, сгорая в безжалостном пламени, рушится. Деревянные дома, объятые пламенем, складываются, как карточные, расходится толща земли, обломки и тела жителей проваливаются вниз. Их хоронит под тяжёлыми камнями. Я оборачиваюсь и вижу, как проклятия, обезумев от духовной энергии Рёмена, терзают выживших, пожирая их плоть. Крики и стоны доходят до апогея, а потом резко стихают.

Кэзу лежит в ногах Сукуны, судорожно цепляясь за его голени, а за её спиной — громадный разлом и пещера под ним, где нет больше ни одной живой души. Проклятия, сведённые Королём с ума, расползаются по сводам, улетают прочь, чтобы найти себе новую пищу.

Рёмен заливается смехом, пинком откидывая беспомощно согнувшуюся женщину. Кэзу обхватывает себя руками и, раскачиваясь из стороны в сторону, воет.

— Хоо, пойдём… — зовёт меня Сатору.

Я ещё раз обвожу взглядом то, что осталось от деревни Кэзу — разлом в земле и груда камней. То, что осталось от моей верной подруги — жалкая оболочка, душу которой похоронил завал. То, что натворил я сам, легкомысленно оставив мир наедине с Сукуной. Останавливаю взгляд на лице Рёмена. Он, насладившись сполна душераздирающим отчаянием Кэзу, устало зевает и растворяется в воздухе. Хочу запомнить всё в этом выражении: расслабленный лоб с чёрными метками, скучающий взгляд, в котором гаснут огоньки безумия, небрежную улыбку удовлетворения.

Мы с Годжо снова в пещере. Теперь, когда я знаю её историю, находиться здесь вдвойне невыносимо. Поднимаю глаза на Кэзу — ей не поможет даже моя сила. Всё, что у неё осталось: окаменевшее тело и крошечный кусочек нити, навсегда сохранивший один-единственный день, вот уже тысячу лет заставляющий её безутешно лить слёзы.

— Сатору, ты хотел, чтобы Рёмен умер? Я сделаю это сейчас же.

Годжо только кивает. Его тоже тяготит увиденное: до белого цвета напрягаются костяшки сжатых кулаков, сереет лицо. Мы оба знали о том, как опасен Сукуна, но почему-то не придавали этому должного значения. Разница в том, что Сатору делал это пару месяцев, я же — сотни лет.

— Как-то помочь?

— Обними меня.

Годжо прижимает меня к груди, гладит по волосам и касается губами виска. Вдыхаю его запах, едва ощутимый в сырой пещере, и закрываю глаза.

…Нити послушно расходятся под моими пальцами, признавая хозяина. Я редко прикасался к ним с такой решимостью. Убийства никогда не приносили удовольствия, но сейчас я чувствую, что исполняю долг, отдаю дань памяти Кэзу и другим ни в чём не повинным жертвам Короля Проклятий. Ему давно пора лишиться этого титула, ведь на деле он — гниль, пекущаяся лишь о своём могуществе. Оно, жалкое по сравнению с моей магией, единственное, что у него есть. И я готов отнять это, не раздумывая ни секунды.

С каждой новой нитью, которую я отодвигаю в сторону, движения становятся всё более резкими и суетливыми. Я уже перебрал миллионы, погрузившись в клубок целиком. Здесь сильные проклятия и маги, чьи мысли я не могу прочесть. Жёсткие и мягкие волокна, какие-то только вплелись в полотно, некоторые почти разорваны. Здесь Фушигуро и Нобара, Кенто и эта загадочная женщина с косой на лице. Маленькие духи, в чьих мозгах лишь еда. Сукуны нет.

Мне по вискам ударами гонга бьёт паника. Проверяю всё в десятый, сотый раз. Натыкаюсь на судьбу Итадори, которую я не смог узнать сразу. И она… одна. С ней ничего не связано. Хватаюсь за неё, лихорадочно скольжу пальцами дальше и дальше, будто можно найти начало и конец.

Нити липнут к моему телу, я путаюсь в них и задыхаюсь. Они сливаются в один туго стянутый чёрный ком, ползут по мне, словно змеи. Оплетают руки и ноги, лезут в глаза и рот.

Никогда так долго не был здесь. Само это пространство и есть время. Мне казалось, что секунды и годы невозможно почувствовать, будучи втянутым в бесконечную ткань, где они сплетаются воедино. Но сейчас мне тяжело. Из носа льёт кровь, ладонь глубоко прорезана нитью Юджи. Но я иду дальше, чувствуя, как волокно царапает кости. Мне нужно найти Сукуну, чего бы это ни стоило.

— Хоо! — долетает до меня слабое эхо, которое я сначала принимаю за шипение чёрных змей.

Нити оживают, впиваются клыками в мою шею, вырывают плоть. Я уже ползу, цепляясь за них. Другая рука, которая помогает мне двигаться, тает, становясь всё прозрачнее и невесомее. С ужасом понимаю, что моё тело только наполовину принадлежит мне: чёрные змеи проходят сквозь него, своими гибкими телами задевая печень и сердце. Но ещё чуть-чуть… Я найду…