Между нами с Сатору огромная пропасть. И неизвестно, выдержит ли качающийся подвесной мостик. Годжо делает шаг.

Ещё один.

Замирает посреди комнаты.

— Я знаю, как это выглядит со стороны. Но мне нужна помощь. Кажется, сам я не смогу.

Протягиваю к Сатору руки. Он подходит и утыкается лбом в мою грудь. Укутываю его пледом, глажу по спине, затылку, ворошу мягкие серебристые волосы. Я сам слышу, как сейчас бьётся моё сердце — десять гулких ударов в секунду.

Годжо отстраняется, поднимая голову. Смотрит в глаза умоляюще, отчего по моей спине пробегают острые мурашки. Или это уколы вины, которую я чувствую, потому что думал: плохо только мне.

Вопрос читаю во взгляде.

— Я тебя люблю, — мягко отвечаю, глядя на него.

Целую в лоб. Наклоняюсь чуть ниже, чтобы поймать единственную слезинку, появившуюся на белых нижних ресницах. Сатору снова прислоняется к моей груди лицом. Кожей ощущаю влагу. Годжо плачет молча. Плечи и спина — каменные, напряжённые — едва подрагивают. Я ставлю подбородок на его макушку и слегка раскачиваюсь из стороны в сторону. Не помню свою мать, но, думаю, когда-то она качала меня так же. Если у демонов вообще есть родители.

На хлипком мосту между нами остаётся не больше шага. Но кому, как не Сатору Годжо, обладающему техникой безграничности, знать про то, как невозможно тяжело преодолеть даже самое крошечное расстояние.

— Я знаю одно место, которое тебе поможет, — шепчу я. — Давай завтра поедем в лес у подножия Фудзиямы. Там у меня когда-то были друзья.

***

И вот мы на месте. Плюс-минус пять километров в какую угодно сторону света. Сидим на старом замшелом стволе и совершенно не понимаем, куда идти.

Раньше, когда здесь ещё был небольшой лесочек, я часто заходил сюда, устав от безумия Сукуны. После смерти Ичиго я даже решил поселиться здесь, но что-то свербящее внутри не давало мне и дня усидеть на месте.

— Птичка, если скажешь, что именно мы ищем, я смогу помочь.

Хотелось, конечно, чтобы это стало сюрпризом. Но, видимо, они все ожидают нас дома — репей в волосах, клещи под коленями и куски земли в кроссовках.

— Тут было поселение. Там проклятия жили в мире с людьми.

Годжо наклоняется, почти свешиваясь с дерева, чтобы заглянуть в моё лицо. От падения его отделяет только цепкость правой руки, которой он ухватился за обломок ветви.

— Проклятые духи? Ты хочешь сказать, они питались людьми? Деревня-кормушка?

Двумя пальцами с силой тыкаю в висок Сатору, надеясь вправить его безнадёжные мозги. Но, кажется, если прислушаться, будет очевиден тот гул, который раздаётся от моего удара в пустой башке.

— Жили в мире, — настойчиво повторяю я. — Сестрица Кэзу заботилась и о людях, и о проклятиях. Её техника позволяла утолять аппетит духов. После этого оказывалось, что многим из них… кмх… нас не так-то и обязательно вредить людям. Они даже помогали: охраняли деревню от хищников, заботились об урожае и очищали воду. Я вчера пытался найти нить сестрицы, но ничего не выходит. Думаю, что за тысячелетие она могла измениться до неузнаваемости. С братиком Рёменом этот фокус получился, потому что он возродился точно таким, каким я его помню.

— Значит, сестрица Кэзу? У моего возлюбленного так много сомнительных родственников.

С чувством хлопаю ладонью по затылку невыносимейшего из Годжо, он валится со ствола, поднимая в воздух лёгкие сухие листья. Растягивается на земле, тут же принимаясь елозить руками и ногами. Следы становятся похожими на крылышки и длинную юбку — а, снежный ангел. Но теперь вся футболка Сатору во мхе и перегное — грязевое чудовище. Принимаюсь по одной вытаскивать веточки из его волос.

— Жду не дождусь, когда ты познакомишь меня со своими.

— Обязательно, после того, как найдём твоих. Ау, сестрица Кэзу! Иди знакомиться со своим… Как это называется, Хоо?

— Зятем.

— Гадкое слово. Лучше тоже буду братом.

— А вот это уже по-настоящему гадко, — показываю язык я.

«Гадко-гадко».

Мы с Годжо одновременно замираем, обращаясь в слух. Но кругом снова только оглушительная лесная тишина.

— Сестрица Кэзу! — вдруг орёт Сатору.

Пихаю его рукой в плечо и делаю страшные глаза. Нужно было просто ещё чуть-чуть подож…

«Кэзу-Кэзу».

Годжо сжимает пальцы моей руки, которая так и осталась на его плече. Взглядом показывает мне в сторону верхушки сломанного дерева. Щурюсь. На зелёной пылеобразной растительности стоит крошечный дух. Он похож на маленького белого кролика на задних лапках — такое же круглое тельце, покрытое пухом.

— Отведёшь нас к Кэзу? — тихонько спрашиваю я.

«Кэзу-кэзу», — вторит мне малыш и очень быстро спускается вниз по дереву.

Сатору вскакивает на ноги и, сжимая мою ладонь в своей, бежит за духом. Я давно уже потерял его среди серо-коричневого мусора листвы, но Годжо каким-то чудом поспевает за ним. Вот что значит — шесть глаз…

Я пытаюсь нащупать нить судьбы этой малявки, но она такая тоненькая, почти прозрачная. Разглядеть в ней хоть что-то совершенно невозможно.

Мы перепрыгиваем жухлые пни, петляем между обросшими мхом деревьями, пролезаем под преградами из низких ветвей. Бежим так долго, что я уже почти уверен — дух просто играет с нами в догонялки. Но он останавливается у входа в пещеру, и я чувствую оттуда едва ощутимое веяние проклятой энергии.

— Эй, мелочь, спасибо.

Годжо опускается на корточки и гладит пушистого духа. Тот растворяется прямо под его пальцами.

— Нам туда? — он указывает на пещеру. — Люди, что, жили под землёй?

На самом деле я не помню никаких проходов в скалах. Раньше деревня находилась на небольшом холме у самой рощи. Недалеко даже текла речка, куда проклятия отводили играть детей. Это было забавно: ребятишки не видели, кто брызгает на них холодными каплями, а духи хохотали и набирали ледяную воду прямо в рот, выпуская её струями. Никаких жутких пещер. Но я наступаю на горло моей тревоге: за тысячу лет многое могло измениться, но Кэзу — такая сильная и смелая — точно не позволила бы плохому случиться со своими подопечными.

Мирное поселение было целью её жизни. Даже проклятая техника, которая изначально предназначалась для того, чтобы изнутри разрывать тела жертв потоками силы, изменилась, соглашаясь со стремлениями владелицы. Сестрица Кэзу научилась бережно вдыхать в проклятия только то количество, которое позволяло им поддерживать собственное существование. Такие духи, как тот, что привёл нас сюда, — тоже её работа. Некоторые проклятия начинали меняться, питаясь энергией Кэзу: становились менее безобразными внешне, отказывались от пищи вовсе, учились извлекать её из природы или положительных эмоций людей — смеха, удивления, нежности. Конечно, их было ничтожно мало, но сама возможность появления таких существ грела сердце Кэзу.

— Пойдём посмотрим, — киваю я Сатору. — Но на всякий случай держись ко мне поближе.

Теперь подзатыльник получаю я. О, как же я посмел усомниться в силе Сатору Годжо! Снизойди же на мою голову, божественная кара!

Мы идём по тёмным коридорам пещеры, но проклятая энергия не становится отчётливее, я всё так же едва её чувствую. Липкими лапами ко мне тянется страх. Сатору чувствует это и крепче сжимает мою ладонь.

— Эй, птичка, всё будет хорошо. Уверен, они просто нашли способ спрятаться от всяких современных технологий, — успокаивает меня Годжо. — Сейчас придём, а там какой-нибудь магический фейсконтроль, а потом — опа — райские сады, — болтает он. — Проклятая мухоловка работает по специальности: жрёт пауков со стен, чтобы не заползали в кроватки младенцев. Уверен, наша сестрица обо всём позаботилась.

— Для тебя она золовка.

— Хоо, я запрещаю тебе искать все эти безобразные слова в своём суперкомпьютере.

—…И вообще, когда ты успел нас поженить?

Сатору быстрым движением чмокает меня в щёку; не успеваю уклониться. Да и, если честно, не хочу.

— Вот возьму и сделаю тебе предложение там. Там же есть проклятый синтоистский священник? Хотя нет… Тогда тебе придётся пить сакэ, а этого я не перенесу…