Годжо рисует синим маркером на обратной стороне листа с досье: в центре прямоугольник с надписью «Сигонелла», со всех сторон к нему приближаются неровные кружочки — батальон кротов, который пророет ход, минуя пропускные пункты и колючую проволоку.

— Нет, — на последнем издыхании шепчет Фушигуро.

— Годжо, мы не сможем найти столько кротов, — Нанами терпеливо и последовательно отвергает идею за идеей.

Нет, не вариант подключить к штурму гражданских, пустив утку о том, что в Сигонелле ставят опыты над инопланетянами.

Нет, просто приехать туда в сиесту не выйдет, не все в Италии пьяны в это время.

Нет, нельзя сказать охране, что там работает твоя мама.

Нет, нет, нет.

У Годжо звенит в ушах от этого слова, бумага исчерчена вдоль и поперёк, маркер приходится смачивать слюной, чтобы выжать из него остатки цвета.

— Нет, — грохочет дон Фушигуро и с размаху отправляет единственный не золотой стакан в стену. — И за это я плачу деньги?

Этап второй. Гнев, вызванный выходками Сатору Годжо.

У Сатору прекрасные длинные ноги, поэтому он легко перепрыгивает спинку дивана, а потом перемахивает через кожаное кресло. Его обивка разлетается ошмётками по залу, из нутра лезут белые кишки пенополиуретана. Фушигуро стреляет ещё и ещё. Берёт выше, чтобы выцепить светлую макушку — место, в котором рождается весь бред — но мажет и сбивает висюльку с люстры. Та падает в чашку кофе Нанами; Годжо во время крутого виража вокруг дивана успевает заметить тёмные капли на бежевой ткани пиджака и лице, которое обещает страдания теперь уже всем присутствующим.

Сатору прячется за колонну и, выглядывая, показывает Тоджи язык; пули врезаются в мрамор, осколки летят во все стороны. Где-то под столом ойкает Ино — он ненавидит пальбу.

— Разве дон может так стрелять? — веселится Годжо, единственный человек без пушки во всём этом гигантском доме. — Позвать твоих дружков?

— Я прикончу тебя сам, сопляк! — скрипит зубами дон и меняет магазин кольта; пустой гулко бьётся об пол.

— Сначала попади, старик!

Очередная пуля рикошетом отскакивает от золотой тумбы и на излёте разбивает блюдце, которое Нанами держит в руке, аккуратно пытаясь примостить чашку в его центр.

Верх ушной раковины режет до крови. Сатору инстинктивно тянет руку к пульсирующей ранке. Смотрит на Фушигуро, но тот тоже растерянно ощупывает кончик носа, с выступившей на нём алой каплей. Ювелирная работа. Значит, работает Нанами Кенто. Значит, пора поднимать белый флаг и сдаваться.

У Нанами две беретты — по одной в каждой вытянутой руке. Левой держит на мушке Тоджи, правой целится в Сатору. Лицо настолько злое, что будь у него ещё один пистолет, сжал бы спусковой крючок зубами, чтобы вместо слов стрелять и стрелять.

Этап третий. Торг с Сатору Годжо.

Сатору и Тоджи сидят плечом к плечу. Они раскладывают раскиданные во время беготни и перестрелки бумаги на две стопки: те, что о Сигонелле, налево; те, в которых информация о Сукуне, направо. Воспитатель в этом детском саду — Нанами Кенто, перед ним на столе лежат два пистолета. Если Фушигуро рычит, соприкасаясь пальцами с Годжо, то Нанами глухо покашливает и выразительно опускает чашку на новое блюдце. Если Сатору специально ловит движения Тоджи и подставляет руку, то Кенто кладет свою на рукоять беретты. Ино копается в компьютере, прощупывая слабые места в системе безопасности Сигонеллы. В зале царит идиллия и покой. Пока что. Нанами, может, и мастер наводить порядок, но точно не знаток человеческих душ. А вот Годжо ещё по Кавасаки помнит скверный характер нынешнего дона сицилийской мафии. Пусть он сейчас в расстроенных чувствах и спонтанном запое, звериный нрав всё ещё при нём.

Тоджи влезает краем рукава в лужу разлитого кофе и матерится. «Оставаться спокойным в ваших же интересах, дон», — отстранённо отчитывает его Нанами.

Тоджи неаккуратно сшибает локтем уже сложенную стопку, специально кидает следом за ней соседнюю. «Вам стоит взять себя в руки», — снова холодный тон Кенто.

Единственный, кто успевает уследить за движениями Фушигуро — Сатору. Он подбирается и отодвигается в угол дивана, наблюдая за тем, как в мгновение ока обе беретты меняют владельца. Тоджи почти не прикладывает усилий: с неожиданной для его габаритов скоростью хватает один пистолет, а второй, вместе с ладонью успевшего дотянуться до него Кенто, прижимает свободной рукой к столу.

— А сейчас слушайте сюда, ублюдки, — басит дон, всем центнером веса налегая на запястье Нанами. Тот отпускает беретту и выпрямляется, прощупывая сустав. На лице читается однозначное: «Чтоб я ещё раз обсуждал планы Годжо».

Но сам Сатору не согласен. Что угодно подошло бы лучше. Например, «чтоб я ещё раз решил покомандовать грозным мужланом», «чтобы я ещё раз считал ворон, пока мои пушки лежат рядом» или, самое очевидное и прозаичное, «чтоб я ещё раз связался с сицилийской мафией». Сатору здесь совершенно ни при чём — вот он, сидит на краешке дивана и болтает закинутой на колено ногой.

— Вы будете делать то, что я вам скажу, и вернёте мне оружие, поняли? — Фушигуро, чувствуя приятное тепло металла, зажатого в ладонях, расцветает на глазах. — Я отправлю с вами своих ребят. Пока вы будете штурмовать базу, они проберутся туда и выкрадут грузовик.

Нанами устало поправляет очки:

— Отряд из трёх человек не может штурмовать военную базу.

— Тогда лучше перестрелять вас всех. Это сбережёт мне и деньги, и нервы, — скалится Тоджи.

Ни рычание Фушигуро, ни Кенто в амплуа дрессировщика не интересуют Годжо. А вот лист бумаги с чёрно-белой фотографией грузовика под крупным заголовком «Компания “N&M”» кажется занятным.

— Старина, посмотри, — Годжо указывает Тоджи на эту находку.

— Играть со мной вздумал, сопляк? — Фушигуро недоверчиво кривит рот.

— Да нет, правда глянь, — длинный палец настойчиво тычет вниз.

Сатору бы разочаровался в Тоджи окончательно, если бы тот после секунды раздумий всё-таки не покосился на лист. Конечно, дон возвращает взгляд на Годжо раньше, чем успевает прочувствовать ту гениальную мысль, которая покалывает кожу белобрысой головы, но и этого достаточно.

— Грузовик?

— Он самый. Судя по подписи, принадлежит той компании, которая снабжает Сигонеллу едой. Как вы там говорили? Фузилли, равиоли, фарфалле?

— И?

Иногда Сатору Годжо очень тяжело жить в мире, где все, кроме него, непроходимые идиоты. В другое время его это веселит.

— Я задал вопрос, — Тоджи поигрывает пистолетами, явно ощущая себя хозяином положения.

Сегодня Сатору напрягает чужая тупость. Он устал с дороги, выпил невкусный кофе и почти час трясся в машине под склочное шипение уважаемого мафиози и дамы с большой пушкой. В него не тыкал своей огнестрельной цацкой только ленивый. Видимо, он так давно не выбирался в свет из своего уютного домика в Рейкьявике, что криминальный мир успел забыть, на ком он, мать его, держится.

Сатору опускает подбородок; очки, повинуясь движению, ползут вниз.

— Опусти оружие и подумай, — просит Годжо, моментально выигрывая битву взглядов. — Я тебе помогу.

В UFC после стердауна следует сам поединок, но с Годжо такое не прокатывает: тот, кто не выдерживает его пристальный взгляд, заведомо проигрывает. Нанами отлично знает об этом, поэтому протягивает руку, и Тоджи кладёт в неё оба пистолета.

Этап четвёртый, в ходе которого гениальность Сатору Годжо вгоняет всех в депрессию.

— Этот грузовик, смотри, реально большой грузовик, — Сатору поднимает фотографию и обводит ногтем каждую из трёх сцепок, — может беспрепятственно проезжать на территорию и выезжать из неё. Понимаешь?

— Понимаю, что ты имбецил, — снова заводится Тоджи, но всё же падает обратно на диван. — Даже если мы приедем туда на этом, — Фушигуро едва не рвёт бумагу ударом пальца, — то всё равно не сможем незаметно перегрузить шестьдесят блядских тонн пушек и спокойно уехать.

— Мы не будем ничего перегружать, — расплывается в широченной улыбке Годжо. — Мы подменим машины. Сукуна не может выставить свою охрану у грузовика с оружием, если не хочет привлечь к нему лишнее внимание до того, как прибудут переговорщики. Мегуми наверняка использовал все своё обаяние, чтобы незаметно провезти машину. Стоит воякам узнать, что на их базе русско-китайские пушки, они быстро присвоят их, и план Двуликого подмазаться к американцам сорвётся. Поэтому он надеется только на неприступность Сигонеллы и на то, что во всей Сицилии не найдётся того, кто рискнул бы туда сунуться.